Надежда

               
1
Литовцеву надо было только поднять руку и постучать в дверь, на которой мелом выведена цифра «17». Потом перешагнуть порог, войти в комнату и сказать незнакомой женщине:

— Вы его не ждите, Стеша. Петра нет, Я точно знаю, что его нет...

Войти и убить надежду. Это слишком жестоко — отнять у женщины последнее, что у нее оставалось: ожидание и надежду, что муж, может быть, жив, что он отыщется, как уже находились сотни других без вести пропавших.

Нет, он и так еле заставил себя приехать в этот городок, найти улицу и дом, подняться на второй этаж, подойти к двери, за которой живет семья его фронтового товарища. А на последний шаг решимости не хватало.

Жестокая война, в которой он научился, когда нужно, каменеть сердцем, чтобы победить и выжить, закончилась два года назад. Радость победы и мирные дни размягчили душу, и теперь он, фронтовик, боялся женских слез, боялся упреков, боялся сказать просто правду. А он ведь никогда не был трусом — первым поднимался в атаку, навстречу смертельному горячему свинцу, первым выходил из строя, когда требовались добровольцы на рискованное дело. Он хладнокровно лежал в окопе, который утюжил фашистский танк, заживо втаптывая его, русского солдата, и при этом не испытывал ничего, кроме бешеной злости — «пусть только сползет, гадина, я ему устрою». И «устроил»: выкарабкавшись из засыпанного окопа, полуоглохший, полузадохшийся от выхлопных газов, гранатой подорвал танк сзади, а потом расстрелял пытавшийся спастись экипаж. За это его наградили медалью «За отвагу».

А сейчас он боялся. Может этот страх — следствие последней контузии, из-за которой он долго провалялся в госпитале и до сих пор не избавился от заикания? И слабость, охватившая его здесь, на лестничной клетке, вызвана только ею? Или он просто боится вопроса, который если не вслух прозвучит, так во взгляде женщины обязательно будет: почему погиб Петр, а не ты, Сергей Литовцев? А что он может ей сказать в свое оправдание? Тем более, что и сам до сих пор испытывает чувство вины за то, что произошло тогда на мосту.
Наверно, это чувство вины и налило тяжестью руку, и потому ему было так трудно постучать в дверь. Конечно, он виноват, что он, а не Петр сейчас стоит перед дверью своей квартиры! Так что самое разумное, что он может сейчас сделать — это уйти и не морочить голову людям. Стеша получила, наверно, похоронную, и ни к чему бередить старую рану...

Литовцев уже повернулся, чтобы уйти, но в памяти всплыла просьба Петра, и он остановился. Сергей будто перенесся на мгновение в ту дождливую ночь и он явственно услышал шепот друга и даже почувствовал его теплое дыхание у своего уха, как тогда:

— Не забыл наш уговор? Если случится что, разыщи моих...
Адресок только запомни: Первомайская, тридцать один, квартира семнадцать. Спросишь Стешу, Степаниду, то есть. Ну, скажешь, что и как. Мол, наказывал ей парня вырастить хорошим человеком. Ну, и все такое прочее. — И засмеялся тихонько: — Парня говорю, а сам не знаю, кого она родила. Я-то уходил, когда Стеша беременной была… — И добавил мечтательно: — Хорошо бы парня, правда?

Сергей машинально кивнул. Петр не давал отсрочки, не разрешал малодушничать. Но все равно он просто физически не может постучать в эту дверь. Надо же хоть немного успокоиться. Он присел на выщербленные ступеньки лестницы, достал носовой платок и стал тереть вспотевшие ладони. Потом закурил, жадно затягиваясь терпким и горьким дымом папиросы. Больно уж нервным и сентиментальным сделался из-за этой проклятой контузии. Ну, какая такая его вина в гибели Иваницкого? Что он на себя напраслину-то возводит? Так уж вышло, что кто-то из них троих должен был погибнуть. Или все вместе. Петр сообразил это раньше всех. Вот как это было.

Их, Петра Иваницкого, Сергея Литовцева и Матвеича, опытного сапера-минера, отправили в тыл гитлеровцев, чтобы взорвать железнодорожный мост, по которому им подвозили боеприпасы и шли танки. Сутки пролежали в кустарнике под моросящим осенним дождем, промокли до нитки, наблюдая за мостом, пытаясь разобраться в системе его охраны. А на следующую ночь Матвеич приказал начать операцию. Литовцев бесшумно снял часового, воткнув ему кинжал в горло, оттащил в сторону и, накинув на себя его плащ-палатку, стал расхаживать по своему краю моста. А Петр с Матвеичем потащили взрывчатку на середину. У них было достаточно времени, чтобы заложить ее. Но что-то там у них не заладилось, они долго провозились, и тут, как назло, немцам вздумалось проверить пост, чего они во время наблюдения не делали.

Караульные, направлявшиеся к часовому, которого «сменил» Литовцев, заметили убегавших Петра и Матвеича. Они сразу сообразили, в чем дело, открыли отчаянную стрельбу и бросились к середине моста, чтобы оборвать провод, тянувшийся к заложенной взрывчатке. И тогда Петр повернул назад, крикнув сержанту и Литовцеву, чтобы они уходили и подрывали мост.

Спорить и раздумывать было некогда. Матвеич и Литовцев рванули к кустам, на ходу разматывая провод, слыша за спиной яростную перестрелку. Торопясь, присоединили к батарее оголенный конец и ждали, прислушиваясь к схватке, надеясь, что Петру все-таки удастся уйти. Но там прогремели два гранатных взрыва — это Иваницкий использовал последний боеприпас, — и все стихло. Больше ждать было нельзя, и Литовцев крутанул рукоятку. Огромный мост вздыбился над рекой, с оглушительным грохотом разламываясь пополам и медленно оседая в реку. С воем примчались невесть откуда взявшаяся дрезина, битком набитая гитлеровцами, которые бросились прочесывать кустарник, и Сергей с Матвеичем еле ушли от погони...

Да, Иваницкий спас их обоих, пожертвовав собой. Петр ли, Матвеич или он – кто-то должен был остаться на мосту, чтобы задержать фашистов. Петр оказался к ним ближе...

А потом надо было взорвать этот проклятый мост. Не он,так сержант повернул бы ту рукоятку, хотя на мосту оставался Петр. Что поделаешь — приказ есть приказ, и его надо выполнить. Была война, и на ней погибают. Такое дело, Стеша…

Литовцев поднялся, притоптал окурок и решительно постучал в дверь.

2
— Уж очень хрупкая Степанида была, царство ей небесное. Не чета Петру. Долго, бедная, мучилась, пока родила. Врачиха сказывала: посмотрела в последний раз на сыночка, попросила назвать его по отцу — Петром, стало быть, и наказала бабке, матери своей, внука передать. И угасла тихонько. А откуда ей, сердешной, было знать, что матушкин дом прямым попаданием-то?.. Я сама, милый, ходила справляться, не отдадут ли дите мне. Обещать-то обещали, да тут вакуация: анчихрист пришел. Правда, ненадолго. Так и не знаю, где мальчонка, и жив ли, — рассказывала Литовцеву соседка Иваницких, сухонькая старушонка с темным, остроносеньким личиком.

— А ты, сынок, извиняюсь, кем им приходишь ся? Али сродственником каким? Я-то вещички их берегу — все в целости. Заберешь, может?

Литовцев слушал ее и чувствовал, как отпускает напряжение,сковавшее его на лестничной клетке. Словно сбросил с окаменевших плеч вещмешок, набитый под самую завязку кусками тола, как тогда перед мостом. И разозлился: успокоился, оправдываться, видишь ли, не нужно!

— Нет, мать, никакой я не родственник, — произнес он. — Вместе с Петром воевали. Нет у них родных. Оставь все себе.

— А куда мне на старости-то лет! — сказала старушка. — С собой в могилу не унесешь ведь. Если петиного сынка искать станешь и найдешь, забери, пригодится.
Вот что ему надо делать, старушка правильно подсказывает, — надо искать. Должны же быть какие-то следы сына Иваницкого, человека, спасшего ему жизнь. Литовцев потушил папиросу о каблук и встал с шаткой табуретки:

— Покажешь, мать, где та больница? Может там знают, где мальчишка?

3
Дом младенцев стоял в глубине тополевого парка, в стороне от деревни. Литовцев медленно поднимался на пригорок.

Вот и конец его долгим поискам. Писал во все концы, ездил сам, когда была возможность. Не терял надежды, хотя и приходила иногда успокоительная мысль: если ребенок жив-здоров, то без присмотра не останется, и пора прекратить эти поиски и заняться устройством своей жизни. Институт надо заканчивать, семью заводить. Мать вон ворчит: ждала, ждала с войны, сердце ссохлось от тоски страха, а он, слава Богу, живой вернулся и пропадает где-то днями и месяцами. Нет бы остепениться, детей завести, понянчить ей хочется,побаловать...

Но все эти мысли уходили сразу, как только он вспоминал вздыбившийся над рекой мост, на котором остался П етр. А мог остаться и он.

И вот пришел вдруг ответ, что «…разыскиваемый вами Петр Петрович Иваницкий, 1941 года рождения, находится в Доме младенцев в деревне…» И, с трудом уговорив декана
отпустить с лекций, он быстро собрался и в тот же день уехал к объявившемуся сыну Петра.

Он дошел до ограды, открыл литую чугунную калитку и медленно пошел по песчаной дорожке к площадке, где играли дети.

Те, издалека заметив незнакомого, вскочили на ноги и маленькой пугливой толпой сгрудились возле воспитательницы. И только взгляды их, любопытно уставившиеся на Литовцева, да худенькие лица выражали такую надежду, что он почувствовал, как слезой перехватило горло. Он еще какие-то увертки придумывал! Нет, он не имеет права обмануть ожидание хотя бы одного из этих ребят. В это мгновение он отчетливо понял, для чего столько времени искал сына Иваницкого: «Заберу! Заберу пацана, и все тут!».

Литовцев остановился и тихо — так вдруг сел голос — спросил:

— Петя Иваницкий здесь?

Белобрысый мальчуган лет семи отделился от ребячьей толпы и остановился перед ним, задрав голову и заложив руки за спину. Держался он независимо, хотя, как казалось Литовцеву, должен был робеть и радоваться неожиданно привалившему счастью.

— А ты кто? Папа, да?

— Н-н… Собственно, да! — Промямлил и тут же поправился Литовцев, совершенно не подготовленный к такому вопросу. — Так ты и есть Петя?

— Не-а, меня Колька зовут. А ты никакой не папа, — разоблачил его мальчуган, вминая пятку в песок. — Петькин папка давно нашелся и забрал его.

— То есть, как нашелся?! — растерялся Литовцев, решив, что случилось чудо, и Петр-старший остался жив тогда. С моста спрыгнул в реку перед взрывом, успел отплыть и скрыться пока фашисты гонялись за ним с Матвеичем. Парень-то он был могучий, кто там знает? Чего не бывает на свете...

— Дети, ну-ка погуляйте немного. Коля, не приставай к дяде, — сказала воспитательница, подойдя к Литовцеву, — Петю Иваницкого забрали в одну семью. Это мы так обычно говорим, что их родители отыскались, — объяснила она вполголоса. — А вы что, вправду его отец?

— Да нет, друг отца. Вместе воевали, он погиб.

Литовцев почувствовал, как заныла старая осколочная рана на ноге. Никакого чуда не могло быть: Петр не мог спастись, держал до последнего фашистов подальше от заложенной взрывчатки.

— Тогда не стоит беспокоить мальчика, — посоветовала воспитательница, — его очень хорошая семья усыновила, пусть живет.

— Пусть, — согласился Литовцев. — Только мне адрес нужен. И еще скажите, я мог бы этого шустрого Кольку с собой взять?

— Вы, пожалуйста, к директору пройдите, там вам все объяснят. Коля Сафронов, — позвала она, — иди-ка проводи дядю до кабинета директора. Ты там, кажется, частенько бываешь, а? — сказала воспитательница, со значением посмотрев на Литовцева.

Тот понял, что она не сказала вслух, но решение менять не собирался. Этот бойкий и независимый Колька ему сразу понравился. Мало ли кто на парня наябедничает.

Да и долг еще Иваницкому не отдан…


Рецензии