Александр Македонский. Погибший замысел. Глава 5

      Глава 5

      — Любимый, что с тобой? Очнись!

      Филипп, личный врач Александра (Горгий ввиду преклонных лет не принял участия в походе и остался придворным лекарем в Пелле), не заставил себя долго ждать. Войдя в палатку, он склонился над Александром и внимательно осмотрел его голову.

      — Так, шлем принял на себя основной удар, но его содержимому тоже досталось, тут бороздка, — забормотал служитель Асклепия. — И как это в запале боя боль блокируется? Надо будет подумать, как действует механизм отключения организма…

      — Филипп, ради Зевса, оставь это, потом напишешь трактат. Что с ним?

      — Ничего страшного, скоро очнётся. — Руки лекаря быстро обработали рану на голове и занялись следующей. — Его ещё и дротиком в плечо. Совсем не опасно, но болезненно.

      Когда Филипп начал делать перевязку, Александр застонал, открыл глаза и улыбнулся, увидев склонившееся над ним лицо Гефестиона.

      — Как же ты меня напугал! — Сын Аминтора гладил чистый лоб любимого.

      — Пустяки! Приложили, уложили — скоро встану.

      — Ну да! — загудел Филипп. — Куда это? — Врачеватель был горд тем, что оказался единственным человеком на огромном пространстве, который мог диктовать свою волю молодому государю. Если бы ещё юный царь его слушался! — Полный покой, лёгкий ужин и крепкий сон до утра. Пленные не разбегутся, убитые не воскренут.

      — Спасибо, Филипп! Иди, помогай полковым врачам, я уверен, что есть те, которым твоя помощь более потребна. Будет тебе от меня покой! — и, дождавшись ухода Филиппа, Александр докончил: — На четверть часа.

      Пара слилась в упоительном поцелуе.

      — Ты меня так напугал! — разомкнув объятия, повторил Гефестион, оглаживая любимое тело. — Знаешь, ещё до того, как я в Миезу приехал, я всё мечтал, как буду выносить тебя с поля боя, но то было так волнующе и сладко-томительно, а сейчас я здорово перетрухнул.

      В ласковых взорах пробегали тёплые воспоминания о холодных ночах, самые заветные, разрешавшие доверить себя только самому верному, ближайшему товарищу мечты, распахнутая любимому душа, отблески далёких звёзд, смотревших на двоих прижавшихся друг к другу мальчиков…

      — Куда же я от тебя, любовь моя… А помнишь, как я ревновал тебя к Аристарху, когда ты болел?

      — Ага, и отомстил мне сегодня, когда этот Филипп тебя лапал… — Гефестион осторожно дотронулся до перевязки. — Моё достояние. Мой не царь…

      — Никакого почтения к правителю, никакого соблюдения этикета! — рассмеялся Александр. — Ладно, помоги мне одеться. У нас вся ночь впереди, но прежде — итоги боя.

      — Может быть, ты всё-таки останешься в постели?

      — Нет. В крайнем случае, если снова завалюсь, ты меня поддержишь.

      Гефестион помог Александру одеться, и друзья вышли из палатки.

      Сражение тем временем закончилось, завершились последние ожесточённые схватки, стихло бряцание оружия. Воины уводили с поля брани взмыленных лошадей и передавали их в руки опытным конюхам, стирали с лезвий мечей свежую кровь, скидывали тяжёлую амуницию.

      Вернувшийся царь был встречен громогласными приветственными криками. Славься, Александр, победа была блестящей, но первую дань надо было отдать памяти усопших.

      Македоняне потеряли убитыми сто пятнадцать человек: восемьдесят пять всадников и тридцать пехотинцев. Двадцать пять этеров, избранных гвардейцев Александра, сложили свои головы. Царь преклонил колено перед павшими и отдал распоряжения своему личному секретарю Эвмену о заготовке приказов. Двадцать пять бронзовых статуй в честь погибших во славу македонского оружия должно было установить на месте битвы, родные, члены семей всех убитых до конца жизни освобождались от уплаты подушной подати и прочих повинностей в пользу государства и получали долю трофеев, причитавшуюся ушедшему в мир иной.

      Персы заплатили за павших воинов Александра сполна: у них были убиты сын Дария Сасан и зять персидского царя Мифридат, собственноручно зарубленный владыкой Македонии, несколько сатрапов (правителю Фригии Арситу, так неудачно расположившему оборонявшихся, удалось бежать, но, оказавшись в безопасности, он понял, что такого позорного командования Дарий ему не простит, и свёл счёты с жизнью ударом кинжала), всего же число убитых всадников превысило тысячу человек, потери пеших были ещё более грандиозны и составили десять тысяч, двадцать тысяч персов попало в плен. Мемнон, оказавший самое ожесточённое сопротивление македонянам, и несколько наёмников смогли скрыться и помчались в Милет, но войско Коринфского союза захватило две тысячи греков и перебило остальных. Пленённых ожидала печальная участь, предатели, вставшие на сторону врага, продавшиеся ему за деньги, не заслуживали никакой пощады, никакой иной судьбы, кроме рабского существования в кандалах — Александр отправил их на самые тяжёлые работы в Македонию.

      Берег Граника был усеян мёртвыми телами персов; были задраны вверх аккуратные мелко завитые чёрные бороды; стекленеющие глаза, казалось, удивлённо, с печальным недоумением вопрошали небо, как же их могла постичь такая участь.

      Александр и Гефестион обходили поверженных врагов.

      — Вот он! — Глаза сына Аминтора зажглись ненавистью, увидев труп сатрапа Лидии и Ионии Спифридата. — Получил своё, гад ползучий! Будет знать, как замахиваться мечом… на моего маленького, — последние слова Гефестион прошептал царю на ушко и получил в ответ шутливый тычок от постепенно приходившего в себя Александра.

      — Победа, Гефа, и с каким перевесом! Первая победа на этой земле! Ворота в Азию открыты, теперь только вперёд! Ну, переходим к самому приятному, посмотрим, какие трофеи нам персы оставили.

      Воины разбредались по опустевшим, покинутым противником шатрам, уже не могущим служить старым обладателям. Не только бедные фессалийцы и фракийцы, примкнувшие к основным силам, но и более благополучные македоняне и эллины были удивлены представшим их глазам. Украшенные золотым шитьём попоны, превосходные мечи и акинаки дамасской стали с ножнами и рукоятями, усыпанными драгоценными каменьями, великолепные доспехи, кубки с затейливыми узорами из эмали и вкрапленными изумрудами и рубинами, золотые блюда с искусно вырезанными на них сценами охоты, одежда тончайшего шёлка с богатейшей вышивкой — каждая вещь стоила дороже, чем всё, что оставил на родине любой ушедший в поход солдат. Как же сладко ели и мягко спали персы, пользуясь награбленным со всего мира, обрекая порабощённых на рабский труд, как погрязли в роскоши, жирея на чужом горбу! И как справедливо, что, разнежившись и отупев, не смогли оказать сопротивления пришедшим из тех же краёв, откуда некогда угоняли людей, принуждая их работать на себя и сжигая их храмы! Как справедливо, что сокрушивший врагов берёт себе и возвращает на родину то, что было сделано его соотечественниками!

      Взгляды, предвкушая обладание, поневоле разгорались алчностью и торжеством. Как же не любить Александра, победителя, добывающего в боях не только славу, но и такие трофеи сражавшимся! Если дела и дальше пойдут так же, как можно будет обогатиться за какую-нибудь пару месяцев, ведь впереди ещё всё восточное побережье Эгейского моря!

      Добыча была поделена по справедливости, свою долю Александр отправил в Македонию, а триста самых блестящих комплектов доспехов повелел доставить в Афины, в храм Афины Паллады — пусть знают эллины, кому обязаны победой, пусть чтят его, как и он чтит и веру, и союзников! Как Александр был прав, раздав своё имущество оставшимся в Пелле, как правы были последовавшие его примеру друзья — здесь они наверняка добудут больше и покроют себя при этом немеркнущей славой!

      — Ну что, Гефа, не жалеешь теперь, что оставил родину, что раздарил своё добро?

      — Моё главное сокровище останется со мной. Ты знаешь, как оно зовётся…

      Наместником Геллеспонтской Фригии Александр назначил Калласа.



      С победы Александра при Гранике началось победное шествие его армии на юг. С щитом своего кумира Ахилла, снятым со стены илионского храма, владыка Македонии покорял прибрежные поселения, они сдавались ему практически без боя, более того: приветствовали как освободителя. Настрадавшиеся под персидской пятой эллины поднимали восстания и свергали жестокое ярмо азиатов и его сатрапов: одни правители бежали, другие — были убиты, третьи — наложили на себя руки. Митрон*,

------------------------------
      * Могут встречаться и другие варианты написания этого имени: Михран, Мифрен, пр.
------------------------------

комендант Сард, столицы Лидии и Ионии, после гибели их сатрапа Спифридата решил не испытывать судьбу и сыграл на опережение, преуспев в выражении покорности. При приближении к Сардам Александр увидел несколько десятков персов, вышедших встречать македонян. Разодетые в праздничные одежды, с Митроном во главе, азиаты сложили к ногам Александра богатейшие дары, открыли врата славного города и предоставили в полное распоряжение стратега-автократора Коринфского союза сундуки с золотом и серебром — казну Сард, ни один талант которой так и не дошёл в таком несчастливом для империи Ахеменидов году до Дария.

      — Ну вот, Александр, здесь вдесятеро больше взятого тобой в долг. Ты уже расплатился с кредиторами, — оценил золото и серебро Гефестион. — И как же глуп был Демосфен! Ему не надо было продавать свои услуги за персидское золото — если бы он принял твою сторону, он просто брал бы его, не отрабатывая. Тут лежит гораздо больше того, что заплатили ему персы, — и всё в нашем распоряжении.

      Александр посмотрел в синие глаза:

      — Ты счастлив за меня, любимый?

      — Люблю тебя и горжусь тобой! — И Гефестион обнял Александра.

      После сдачи Сард и Лидия, обширная область в центре Малой Азии, вслед за Фригией покорилась Александру.

      В сбросивших персидское иго городах юный царь оставлял сложившуюся систему правления, ставя в её главе своих людей. Эллины были освобождены от всех налогов, Александр заменил их единым взносом и, уходя к очередной крепости, размещал на покидаемой территории небольшие гарнизоны: учитывая лояльность населения, их было достаточно. Слухи об успехах Александра уже дошли до Македонии и Эллады, до Фракии и Иллирии — и из этих стран потянулись за Геллеспонт солдаты удачи. Кто за славой, кто за богатой добычей — они примыкали к войску и усиливали его. Владыке, теперь уже не только Македонии, прибавилось хлопот: верный своим воинам, Александр часто по ночам обходил расположившихся на привал. Без всяких знаков отличия, просто одетый, пользуясь тем, что мало кто из новоприбывших знал царя в лицо, Александр легко вызывал их на откровенность, входил в их нужды, осматривал у новичков ноги: не стёрлась ли кожа, не нужна ли кратковременная отправка в лазарет, хорошо ли кормят, чего не хватает, какие нарекания… Александр подсаживался к кострам, ел вместе с солдатами немудрёную гороховую похлёбку. Уже после, когда истина раскрывалась, ошарашенные встречей со снизошедшим до них властителем, молодые воины с восхищением и обожанием вспоминали, как добр был с ними великий царь, как был заботлив и внимателен, как входил во все мелочи. Как он прост и в то же время царственен, как мил и красив — как же им не восхищаться, не любить его, не оставаться ему преданным до гроба!

      Слава летела впереди Александра, освободительный поход продолжался. Один за другим от империи Ахеменидов отпадали города Ионии, в подавляющем большинстве — без боёв. Сопротивление оказали только Милет и Галикарнас. Засевшие в Милете ждали, что с моря их поддержит персидский флот, но корабли македонян пришли раньше и заняли удобную гавань. Опоздавшие персы, приплывшие после, несмотря на двойное превосходство в числе судов, не решились на сражение; не пошли на него и триеры Александра: стратег-автократор полагался больше на успех сухопутных операций и предпочёл не рисковать жизнями моряков. Так и не дождавшемуся поддержки с моря Мемнону пришлось под покровом ночи бежать в последний ещё остававшийся персидским на побережье Галикарнас. Исходивший бессильной злобой наёмник писал послания Дарию, полные едкой горечи. Мемнон сетовал на жадных сатрапов, ведь сам он предлагал самый страшный для Александра план! Заманить наглеца вглубь Малой Азии, затеяв отступление, явить ему пустые закрома, сожжённые опустевшие города, заваленные падалью источники, угнанный скот, выпущенных на свободу из темниц разбойников и пиратов, а потом зайти войску Александра в тыл, отрезать от Геллеспонта, уничтожить возможность побега — и повести партизанскую войну, нападая на армию на марше, терзая её как коршун, вырывая десятки и сотни солдат, грабя обозы. Мемнон был старым опытным воякой, он знал, как пески чужой земли могут поглощать полки и корпуса пришельцев, как легко разгорается бунт голодающих и страдающих от жажды, как беспомощны и уязвимы становятся неповоротливые на неведомой территории обозы. А что сделали сатрапы? Рассчитывая сохранить и себя, и свои владения нетронутыми, потеряли и то, и другое. Как красноречив был Арсит, как пылал священным гневом: «Я не допущу, чтобы у моих подданных сгорел хоть один дом!» И теперь у Александра колосящиеся нивы с богатым урожаем, цветущие города, мирное население, доходы со всегда оживлённой приморской торговли. Земля же оказалась немилосердна к своим — и всё из-за непомерной алчности, застившей разум…



      Перед осадой Галикарнаса Александр обрёл неожиданного союзника. Царица Ада доводилась сестрой тому самому Пиксодару, который некогда хотел выдать свою дочь замуж за Арридея. После расстроенной Александром помолвки оскорблённый сатрап Карии, мечтавший о знатном зяте, казалось, в какой-то момент даже могущий выбирать из двоих, но в конце концов оставшись ни с кем, отдал красавицу в жёны Оронтобату — и Пиксодар продолжил править Карией вместе с новым родственником, отстранив от власти свою сестру, по законам наследования имевшую на владение сатрапией бо;льшие права.

      Александр, Гефестион, всё окружение македонского царя было принято и обласкано обойдённой царицей, дело дошло до усыновления Александра — оно вкладывало в его руки неограниченные полномочия.

      Гефестион, предаваясь любовным играм в прекрасной мягкой постели, только посмеивался:

      — Определённо, усыновление тебя Адой мне нравится больше, чем твой предполагавшийся брак с её племянницей. И хорошо, что он так и не состоялся.

      — Всё к лучшему, Гефа, всё к лучшему, — соглашался Александр. — Но нам нельзя расслабляться.

      — Почему? Ада принимает нас по-царски. Я бы вечность нежился с тобой в этой постели. — И Гефестион поднырнул головой под шею любимого.

      — Галикарнас — последний пункт. Ты знаешь, что я должен завоевать всю Азию и подарить её тебе!

      — Не хочу! — закапризничал верный царский страж.

      — Она для тебя недостаточно хороша? Ну хочешь Индию?

      — Нет. Кажется, это та же самая Азия… — ответ Гефестиона вышел невнятным, потому что его губы были заняты в это время гораздо более драгоценным, чем взятые вместе Сарды, Персеполь, Вавилон и… Что там оставалось ещё, сын Аминтора, как и Александр, представлял смутно. — Какая Индия сравнится с тобой? Ты её завоюешь, и тебя перестанут называть Ахиллом — станешь сыном Зевса, а мне нужен мой герой.

      — Я для остальных стану сыном Зевса и, может быть, даже гораздо раньше, чем дойду до Индии. А для тебя навеки останусь твоим Ахиллом. — И Александр перешёл к убедительным доказательствам, которым слова были совсем не нужны.



      Ада действительно принимала Александра по-царски, предоставив ему и Гефестиону лучшие покои в своём доме. Самые искусные повара состязались в мастерстве, самые профессиональные банщики омывали тела, самые заботливые и прилежные рабыни взбивали пышные подушки и выбирали перины помягче и понежнее. О солдатах тоже не забывали. Шла осень 334 года до н. э., летний зной отступил. В шатрах, которые прижились после победы Александра при Гранике и для рядового состава (полководцы проводили в них походную жизнь ещё при Филиппе) и постепенно вытесняли аскетичные палатки, было тепло и сухо, в желудках — сытно, ногам — мягко. Воины хорошо отдохнули и рвались к новым победам.

      Один за другим города Карии переходили на сторону Ады и Александра, кольцо вокруг Галикарнаса сжималось.

      Осада была трудна: сначала надо было засыпать рвы, чтобы подвести штурмовые башни и стенобитные машины к стенам ближе, потом — оберегать подтянутую технику от дерзких вылазок оборонявшихся, то и дело пытавшихся поджечь её. У стен Галикарнаса вспыхивали локальные бои, но с каждым днём победа Александра становилась всё ближе. В конце концов Мемнон поджёг город и под покровом ночи и дыма пожарищ отплыл вместе с персами и наёмниками на ближайший остров.

      Ринувшись в город, а потом — и за отступившими, неугомонного родосца Александр не обнаружил ни в сгоревших стенах, ни на острове. Македонский флот был подведён к берегу, оставшихся без своего предводителя солдат ждала печальная участь, но стратег-автократор Коринфского союза даровал им жизнь — при том условии, что они перейдут на его сторону.

      Требование, конечно, было выполнено, сопротивление — полностью подавлено, бразды правления Карией юный царь торжественно вручил царице Аде.

      Всё восточное побережье Эгейского моря перешло под власть Александра. То, что не успел совершить отец, сотворил сын, ему понадобилось на это менее полугода. То, что для Филиппа могло стать итогом, Александр явил первым шагом на пути к покорению огромной территории.

      Опираясь на свежевлившиеся силы, Александр отправил части, вышедшие с ним в поход весной, на родину. На отдых, к семьям. Воины уходили в отпуск с Парменионом во главе.


      — Вот видишь, Гефа, я обещал тебе, что совсем скоро ты сможешь вернуться обратно, — я сдержал своё слово. — Александр обнял стройный стан синеглазого красавца. — Что же ты остаёшься, а?

      Гефестион рассмеялся:

      — Это вышло так скоро, что я соскучиться по Пелле не успел. К тому же мне надо тебя охранять.

      Услышав игривые интонации любимого, Александр вооружился провокационными:

      — Это от кого?

      — От всяких там… — Гефестион поднял голову, каштановые волны струились по плечам и спине, слегка шевелясь под лёгким ветерком с моря, — у Александра захватило дух.

      — Как же я люблю доказывать тебе свою верность…

      — Мне ещё надо убедиться в том, что твои блестящие победы не смогли затмить твою любовь.

      — Берегись, — прошептал Александр, его руки и губы неумолимо тянуло к самому главному в его венце алмазу. — Ты увидишь, как долго и рьяно я буду развеивать твои подозрения.

      Продолжение выложено.