Сальная история

Полдень в деревне. Дядько Мыкола ополоснул под рукомойником заскорузлые длани и обширный лик, утерся розовым махровым полотенцем, привычно подмигнув заалевшему от высочайшего внимания отражению в свеженатертом зеркале. Отражение со значением подмигнуло в ответ. Мыкола удовлетворенно хмыкнул, прошествовал на кухню, где привычно и основательно воздвигся на законном своем месте во главе стола крытого чуть полинявшей, но еще вырвиглазно-яркой клеенкой. Тотчас же, словно по волшебству, явились перед ним: объемистая миска огненного борща оттененного ложкой белейшей сметаны, шкворчащая в закрытой сковороде картошечка с грибами и свининой, салат из помидоров, вчерашние пироги и нарезанный скибками сахарный полосатый арбуз. Дядько Мыкола окинул масляным взором благоухающее великолепие, повозил ложкой в миске, вздохнул:

- Галя, - молящие интонации в голосе могли бы разжалобить даже мертвого Терминатора, - сальца бы.

- Не усолилось еще, - твердо ответила тетка Галина, - потерпи.

- Ну, Гааль, ну, хочь трошечки, хочь попробовать, а? Галь?

- Тьфу! - Тетка обреченно махнула рукой, прихватила в посудном ящике нож, засеменила прочь из кухни. Дядько Мыкола хозяйственно пододвинул к себе миску, вооружился ложкой, куском начесноченного хлеба: сало – салом, а борщ сам себя не скушает… Тетка вернулась неожиданно быстро с пустыми руками и потерянным видом вкладчика МММ:

- Коль, а сала… того… нема…

- Как?! – раненым изюбрем взревел Мыкола.

- Совсем…

Дядько Мыкола скатился с крыльца, черной молнии подобный, рванул на себя тяжелую подвальную дверь, замер в недоумении: что-то неправильное, чуждое закралось в привычную картину закруточно-закаточного изобилия, царапало взгляд, создавая смутное ощущение неосознанной еще, но уже невозвратимой потери.  Кастрюля – понял вдруг Мыкола – эмалированная кастрюля-двадцатка не притягивает больше взгляд своими желтыми лоснящимися боками, словно золотой зуб в улыбке цыганского барона.
- Галя… - растерянно пробормотал дядько, ощутив внезапно неприятное шевеление слева за грудиной.

- О то ж и я говорю: как? – развела руками верная подруга Мыколиной жизни, - И шо теперь робыть?


Весть о таинственной покраже сала надолго заняла умы любознательных сельчан. Самые разнообразные версии множились, как лягухи в колхозном ставке по весне. Причастными к гнусному преступлению попеременно, объявлялись коты, администрация, наркоманы, коммунисты, инопланетяне, спецслужбы соседних стран, а также, нечистая сила до повелителя ада включительно.

- Истинно говорю вам, кумы! – воздев к небу свою мозолистую руку, вещал всеобщий кум Васятко, - Поповская Теща то была. Сам видел!

Дружное недоверчивое хмыканье прервало вдохновенную речь кума – жуткие рассказы о Поповской Теще передавались из уст в уста темной ночью под одеялом многими поколениями ребятни и относились к категории баек вечных, неистребимых и недоказуемых, вроде Лох-Несского чудовища. На несчастную, давно и прочно почившую в бозе, женщину валили все, что только можно, от бытовых неурядиц до аномальной прожорливости колорадского жука на картофельных делянках. Валили, обвиняли привычно, но не верили. Потому и хмыкали скептически, усмешек не скрывая. Кум Васятко всеобщему недоверию обижался, но линию свою гнул твердо: была Теща. Вот те крест – была.

В сжатом, лишенном живописных подробностей и лирических отступлений, почти протокольно-сухом виде, Васяткина повесть говорила о том, как глубоко за полночь шел деревней всеобщий кум по собственной таинственной надобности и, чуть ли не нос к носу, встретился с мистическим злокозненным созданием. Поповская Теща, подсвеченная ущербной луной с левого боку, аккурат, выплывала из ворот куммыколиного двора. Пораженный страхом и ужасом, кум Васятко едва-едва успел щучкой занырнуть в ближайший сиреневый куст, как «демонськая баба» в волочащемся саване с цветочками проскользнула мимо, обдав бедолагу могильным холодом, и скрылась в направлении кладбища. Росту же в Поповской Теще было метра два, а может, и поболе, в руках кастрюля, на ногах «лабутены красные лаковые с воот такенными каблучищами, как копыта».

- А самогону перед этим… явлением… сколько принял, Василий Петрович? – суровой реальностью, напрочь разбивающей пафос и торжественную мистику момента, вклинился в обсуждение посторонний, не слышанный доселе, голос. Владелец голоса был невысок, упитан, сед, круглолиц и улыбчив. Безудержная фантазия родителей наградила его трудно произносимым именем-отчеством Ярослав Владиславович, а судьба-злодейка  - двадцатью годами нелегкой милицейской службы на участке из трех деревень и двух хуторов. Здесь Славик-мент незаметно для себя и окружающих превратился в Слав Славыча, женился, обзавелся детьми, отсюда ушел на пенсию и в райцентр, но продолжал регулярно навещать родителей жены, попутно вывозя на природу «Ярославичей»-внуков.

- Да ты чего, Слав?! – накала Васяткиного негодования запросто хватило бы для освещения пары деревенских улиц или разжигания локального конфликта в какой-нибудь Малой Папуасии, - Что я, по-твоему, брехло какое?! Хочешь, я тебе все … эти… доказательства приведу? Вот, прям сейчас приведу и обнажу перед глазюками твоими неверящими. Пошли! За мной!

С жестом революционного матроса, поднимающего полки на баррикады, кум Васятко полным ходом помчался к кладбищенским воротам, волоча за собой безуспешно упирающегося Слав Славыча. В кумовом кильватере пылила густеющая толпа односельчан – всем было весело, все были при деле. Последним, позади всех скорбно топал безутешный дядько Мыкола, томимый многообразными тревогами. И чем далее, тем более melancolique делалась его, обычно румяная, физиономия.


Сельское кладбище. Мир и покой. Поросшие травой холмики, крестики, оградки, заросли барвинка и земляники, одноногие столики, разлапистые клены-самосевки, ветерок треплет запутавшийся в ветвях клок светлой материи – обрывок Тещиного савана (если конечно, верить куму Васятке) или же, вещественное доказательство (по утверждению науки криминалистики). 

- Ой, людочки добрые! То ж моя простынка! Ой, да шо ж це робыться?!– придушенно пискнула тетка Галина, с ходу опознав в вещдоке деталь из парадного комплекта постельного белья. Деталь новую, ни разу не использованную по прямому назначению, смиренно дожидающуюся звездного своего часа в ящике комода.
Паника плеснула волной:

- Караул! Привидения труселя бабьи тырят!

- Шо, прям-таки с живых баб тырят? Средь бела дня?

- А то!

- А с мужиков?

- Не, мужиков не трогают, вроде.

- Жаль…

- Дак шо ж это, граждане, будет? Сегодня у Мыколы эктоплазмы сало попятили, а завтра у мине самогонку на шару вылакають?! А ну, бей… хм… а кого бить-то? Оййй…
- Спокуха, братаны! Начальство разберется! Стопэ… а где начальство?

- И правда, где? Манькеее, ты участкового ны бачила?

- То Попова Теща виновата!

- Оййй…

Зря, зря грешили сельчане на неведомую призрачную покойницу. Напрасно крестились, плевали через левое плечо с риском забрызгать соседей! Пока снимали с ветки слегка заляпанное, с разводами соли, ароматизирующее чесноком и специями имущество. Пока осматривали, обнюхивали, рассуждали о достоинствах различных видов ропы. Пока бабы стенали и охали, а мужики под шумок соображали на троих. Словом, пока каждый был занят чужими делами и не лез в собственные, Слав Славыч  шел по следу.

Он вернулся в час перед закатом, изнемогая под гнетом желтой эмалированной кастрюли двадцатки, тяжкой поступью командора вступил под своды дядьковой кухни, с каким-то остервенелым облегчением шмякнул непосильную ношу на середину стола:
- Хозяева, ваше? Получите и распишитесь!
Дядько Мыкола приподнял крышку, заглянул в недра кастрюли, шумно сглотнул, выдохнул благоговейно:

- Сало! Оно, родимое! Слав Славыч, может, по кусочку, а?

- Рано еще, Николай Васильевич, - вежливо отмахнулся участковый, - не просолилось сало. Вот, дня через три…


Ночь нежна. Спит под звездным пологом усталая деревня. Пряно пахнут спелые травы. Ущербный месяц изливает тусклый свет на руины купеческого подворья. Подворье реквизировали еще в Гражданскую, дом отдали под правление коммуны, потом колхоза. Позже в нем был детский сад, потом случился пожар. Что не догорело, растащили хозяйственные пейзане в смутное перестроечное время. И остались от добротного дома с мезонином оплывающие кучи глины с известковой пылью да старый погреб, неистребимый и основательный, как равелины Петропавловской крепости. Руины тоже спят. Вздыхают во сне неохватные двухсотлетние липы. Шепчутся у корней беспокойные тени.

- Придет, говоришь? – надтреснутым старческим голосом осведомляется тень.

- Придет, - голосом Слав Славыча отзывается вторая, - ты, бать, только громко не разговаривай и резких движений не делай.

- Помню, не совсем еще сдурел от старости, - фыркает первая тень, - вон, гляди, белеется что-то…

- Ага, идет.

Бесшумно покачиваясь на волнах абсолютного безмолвия, белесое видение подплывало все ближе и ближе, подплывало, нарастало и… проплыло мимо. Звякнула тихо крышка.
- Николай Васильевич! – разрывая дремотную тишь в голос рявкнул Слав Славыч. Привидение вздрогнуло, запнулось на полушаге, простыня соскользнула с могучих плеч и канула в кушири.

- Это шо ж? – охнул дядько Мыкола, распахнув совершенно ошалелые глаза, - Это ж как?

- Ото ж ты нам и расскажи, шо да как, - хихикнул ехидно милицейский тесть, - От кого сало прятал, для чего под привидение замка вырядился.

- От Васьки-подлеца, - в темноте не было видно, но мужчинам почему-то показалось, что покраснел дядько, аки маков цвет, - Как поставили, значит, сальцо солить, так эта паскуда усатая все норовит в погреб занырнуть – только и гляди. Ну, я и подумал, что прибрать бы надо… Только, мужики, хоть чем поклянусь – ничего не помню: как доставал, как прибирал…

- Все с тобой ясно, лунатик старый!

- Чья бы корова мычала! Сам-то чего ночами шляешься? За зятем приглядываешь?

- Не без того, - степенно, с ленцой сытого удава, кивнул собеседник, - Да и самому любопытно на старости в сыщиков поиграться. Сейчас вон, Славка докурит и все нам обстоятельно расскажет и по полкам пораскладает, як у настоящих сыщиков полагается. Дефективный метод.

- Дедуктивный. – Окурок падучей звездой канул в ночь. Славик-мент помолчал минуту, подумал и начал издалека, - В привидения, призраки и прочую нежить я не верю – работа такая. Значит, сало взял человек, что подтверждается найденной на кладбище простыней. Там же, на кладбище, я заметил следы дамских туфелек. После дождей земля мягкая, каблуки глубоко погружались в землю, следы вышли четкие, но что странно, ширина шага оказалась гораздо больше моей. Стало быть, у шагавшего и ноги длиннее моих, и рост выше. Настолько высоких женщин я в нашей деревне не припоминаю, потому и вывод был: высокий мужчина в женской обуви. Я прошел по следу, нашел пропажу, но не вора. Сидел тут, под липами, курил… размышлял, что глупее кражи и придумать нельзя: пробраться в хату, найти в комоде простыню, найти ключи от подвала, забрать сало и… уйти, не разбудив хозяев? Трудно поверить. Разве что, не было никакой кражи. Я понял, что прав, когда в сенях у вас заметил красные туфли со следами почвы на каблуках. Галина Ивановна не подходила по росту. Остался единственный подозреваемый – вы, Николай Васильевич. Правда, вы так неподдельно радовались возвращению сала…  - бывший участковый развел руками, закурил, выдохнул дым вслед ускользающему месяцу… - Сомнамбулия. Лунатизм. Так случается иногда, если человек зацикливается над какой-нибудь проблемой.

Рассказ был окончен, воцарилась тишина. Нежная ночь млела. Месяц катился в полынь.

- Одно мне непонятно, - потянулся, хрустя суставами, милицейский тесть, - как ты, Мыкола, со своим сорок пятым растоптанным сумел нацепить жинкины туфли?