Блатной Эс-Эс

(У Первократа. Гость и ГДР)
"Трекадеро".
Я не любил заходить в это питейное заведение – Гаштет ("Гостевое место" – слово немецкое, наподобие нашего небольшого кафе). Гаштет под названием "Трекадеро" больше похож на нашу советскую столовую. Общепит. Квадратные  столы без скатертей. Стулья с прямыми спинками. Голые стены, выкрашенные масляной серой краской. Без официантов, оберов по-немецки, практически, самообслуживание. Подходишь к стойке, где разливается пиво в пол литровые стаканы средних лет женщиной или – мужчиной. Барменщики в белых колпаках, при белых фартуках, без единого пятнышка случайных следов брызг пива.
Ставишь на поднос "грос бир" и идешь к свободному месту.
Курево не запрещено. Стоит в помещении кисловатый табачный неприятный запах.
Дождь моросил со снегом. В центр город с готическим экзотическим колоритом, который мне нравился, переться для убиения досуга не хотелось.
А пропустить малость спиртное с пивом тянуло.
Вошёл, стряхивая с плаща мокроту. Плащ новый модный с большими обшлагами. Мы все, прибывшие в ГДР, словно совершили линьку, советское, вплоть до нижнего белья, скинули, и переоблачились в одеяние немецкого производства более изящное и по фасону и по ткани.
Цепляю на крючок вертикальной вешалки свой плащ, шляпу с узкими полями и синим пером на тулии. Направляюсь к разливочному прилавку.
Смотрю двое наших, Александр и Геннадий, москвичи, они из одной геофизической организации, и с ними, мне незнакомы, третий.
Подхожу к ним и стучу костяшками пальцев по столешнице, в знак приветствия, на немецкий манер, как это традиционно водится у немецких аборигенов.
- Присоединяйся – приглашает громким голосом Александр, маленького роста, женат на тюменьской красавице, выше его ростом.
Мы с Геннадием холостяки. Наши супруги  оформляют документы.  Должны к нам подъехать.
- У нас всего сполна, на тебя хватит! Не заказывай,  – громким  подвыпившим голосом предлагает Геннадий.
Я молча беру со стороны стул и сажусь напротив мне незнакомой личности.
Тот пристально смотрит на меня и произносит по-русски, обращаясь к моим землякам:
- А что этот хмырь  ху…в  немчура, к чему сюда?
Наху…  его вы пригребли к нашему околотку?
О****е…ли что ли!
Я с вами хочу кантоваться, чтобы как бы молодость свою вспомянуть.
На хрена тут мне этот алемано! –
Услышав такую нецензурщину, я обомлел, даже оглянулся, не отреагирует ли кто на это, произносимую громко, сквернословие. Но понял, что окружающие не бель-месса по-русски, даже, как говориться ухом не повели.
- Отто! - в один голос воскликнули приятели: - он нашенский! Совьетишен! -
Я понял, что этот тип, по имени Отто, силен в русском языке.
- Gud! Тогда прибульбулься с нами!-  сиплым, как в наших кинофильмах  говорят уголовные авторитеты, я от рускоговорящего германца получил приглашение присоединиться к трапезе.
Немец слабо дрожащей рукой, аккуратно стал наливать в двухсот граммовый стакан из тонкого стекла, на стенке которого виднелись белые пузырьки остатков пены пива, из пол литровой бутылки с этикеткой "ВайнБрант 40". Слил всё, что имелось во "фляше".  Потряс горлышко бутылки, стряхивая каплю, что болталась на горлышке, в посудину. Прямо, как водится у наших алкашей.
Я, малость,  побрезговал  тем, что кто-то этим стаканом пользовался до меня. Выбрал край стакана, где не было следов губ.
- Штрафной тебе. Тост-тост за тобою! – подавшись в мою сторону любом потребовал для меня новоявленный немец собутыльник.
- За заграничный наш вояж! – пробубнил я то, что главным и положительном было в повседневном ощущении.
- Что-что он сказаль? Сказалъ? Сказал? Вояже? – заинтересовался немец, повернув голову то к Александру, то к Геннадию.
Те утвердительно покачали головами, мол, я высказал хороший тост.   
С приятным удовольствием, в два глотка, опорожнил дармовое преподношение.
Закусил маринованной капустой из стеклянной консервной банки (вероятно, наши готовили это застолье основательно:  колбаса, сыр, главное, батон хлеба в нарезку).
В скорости повторили выпивку, начав вторую бутылку уже все трое, с громким чёканьем и пожеланием: "Будем!"

Однако, рассказывать о застолье, о  деталях выпивона с обычной малозначащей болтовнёй избегу.
На утро от ерша сорокаградусов и пива, естественно, болела голова.
Существенно другое.
Этот тип, говорящий практически без акцента по-русски, обладающий запасом нецензурных русских выражений, оказался чистокровным немцем, бывшим фашистом, морским офицером, мало того, эс-эсовцем.
Во!
Десять лет отсидел в лагере в Лабытнанге, под Салихардом и в других зонах.
Вернулся в ГДР, в Штральзунд. Женат. Имеет взрослых детей, работающих в порту, на пароме, плавающий на остров Рюген.
Меду прочим, Рюген - это бывший славянский легендарный остров Буян.
Наши, Александр и Геннадий, каким-то образом с ним – вась-вась.
Отто, чтобы зэковское начальство и лагерные заключённые не доставали его за эс-эсовщину, убеждал всех, что он власовец.
Я застал эту троицу как раз тогда, когда бывший хайль-гитлеровец рассказывал, как он оказался в плену.
"Мне было" – не громким голосом, с четким выговариванием каждой буквы слова, отлично от носителей русского языка, проглатывающих иной раз целые слоги, принялся откровенничать:
"Мне было, чтоб не совраться, цвай… двадцать лет.
Похож внешне я был на сто процентного арийца. Белокурый, почти альбинос, среднего роста, крепкого телосложения, спортсмен, едрёна-вошь!"
(Прошу извинения, что пересказываю с сильным русским акцентом, т.е. его иные и простетские слова и выражения заменяю на их качественные синонимы).
"В военном училище был в первых рядах, в первом ряде, ряду. Меня при инспекции выставляли инспектирующим фюрерам на показ. "Зер-гуд!" - Восклицали.
Из училища я вышел в офицерском чине, единичный случай, а так - унтера.
Фон Папен меня засёк. Был смотр интендантов. В общем, я оказался в Африке. С англичанами повоевал.
Но, нутро у меня было самое не арийское. Склочное. Своим командирам надоедал, мол, на хрена мы в Египте. Пыль глотаем. Ни нефти тут нет, ни залежей железа. Смущал своим роптанием и солдатиков.
Говорил, что это за война тут, жара, питьевая вода в обрез, не говоря о том, чтоб помыться. Боеприпасов на пересчет.  Если подобьем один английский танк, так шла срочная реляция, победоносная, в Генштаб.
Англичане отходят на запад к своим портам за пополнение боеприпасов и провизией, что из Альбиона им присылают кораблями. Мы по их пятам вдогонку. Опять хвалебная реляция о победоносном наступлении. Те - обратно на восток, так мы перед ними удираем – на запад. Туда-сюда! Туда-сюда. Вот вся и африканская, хрен знает какая,  "доблестная" война.
Между прочем, главнокомандующий, фон Папен, любимец фюрера, слинял из Африки, мол, на лечение. Думаю, притворился больным.
Меня за мою болтовню трогать боялись, так как считали, что мне покровительствует, чуть ли не сам Гитлер. Из-за моей внешней фактуры.
Но всё же, вытурили на фатерланд.
А там, на подводную разведывательную лодку.
Канарис меня заприметил. Ему также захотелось, чтоб я его воинский контингент украсил своим арийским антуражем.
И на подлодке я не унимался. Брюзжал. Мол, что это за скверная посудина? Не обогреваемая,  свет в трюме еле свети. Постоянно в потёмках головой на что-нибудь натыкаешься, хотя и идёшь крадучись. Зимой,  да и летом, в подводном положение, в трюме холод, так, что пар изо рта исходит.
Круглогодично команда в толстые свитера облачена. Жратва холодная. Кофе цикорный суррогат.
Где шоколад? Где шнапс для согрева? -
Бывший Эс-Эсовец замолчал, зло нахмурился, глядя на столешницу. Потом встряхнул лысой головой, с аккуратной стрижкой волос на затылке и висках, улыбнулся.
- Ханурики, расскажу я вам о последнем дне моего разведывательного плаванья.-
Машинально придвинул к себе двадцати граммовую рюмку (допель по-немецки) отбил её в сторону и, взяв двухсотграммовый стакан у Геннадия, налил в него водку-корн до половины, но пить не стал.
Прикрыл глаза на время, явно, что-то вспоминая. 
- Наши люфт-вафэ, воздушная разведка, доложили, что русские строят на берегу Баренцевого моря крупный порт, предположительно для разгрузки английских конвоев. Тайный. В стороне от Мурманского.
Мы и подплыли в подводном положении к указанному месту.
Малость всплыли.
В бинокли наблюдаем.  Действительно, идет темпераментное строительство. Грузовики. Трактора. Туда-сюда по берегу. Бетонные огромные блоки. Сваи забиваются для причалов. И почти готовые складские сооружения.
Капитан, которому я тоже своим нытьём поднадоел, что-то не ладное усматривает. Он обладал талантом военного разведчика, не отнять.
Естественно, следует доразведать вблизи.
Уточнить, что там в действительности, нет ли подвоха.
Рискованное предприятие выход на берег.
Мы выстроились вряд. Двенадцать субмаринцев.
Он мне в грудь тычет польцем.
"Яволь! Слушаюсь!" - 
Меня нарочно. Чтоб я, пан или пропал, в случае чего.
Если меня, в лучшем случае на берегу захомутают, в худшем прикокошат,  сообщат невесте, что я погиб при исполнении особого служебного задания.
На резиновой лодке притранспортировали на берег. Километров в двух в стороне от строящегося объекта. Я в камуфляже. Похож, благодаря маскировке, на зелёную большую лягушку с зелено-черно-коричневым окрасом.
Матросы подались назад, чтоб не маячить у берега.
Прячась за валуны, за кусты карликовой берёзы, за ветки стланика подкрался к военному новострою.
Вижу, что чепуха. Сплошная бутафория. Не бетонные блоки, а фанерные ящики, покрашенные под бетон. Машины,  для показухи, по морскому берегу вперед-назад елозят.
Поспешил обратно. К субмарине. Такой радостный. Сообщение Железного креста заслуживает.
Тут ваш ПО-2 круг за кругом над моею головой. Жу-жу, жу-жу. Низко.  Я залег. Не двигаюсь.
Как только самолёт улетел, поспешил на место встречи с нашими морфлотцами.
Вижу в метрах восемьсот  черная палуба, через которую перекатываются волны, черная рубка и на помосте командир-капитан.
Ничего не понимаю.
Сердце замлело.
Лодка трогается в море, не приняв меня на борт.
Хотя я как перст торчу у прибоя.
Оставили умышленно на берегу!
Спина похолодела.
Напугали два торпедных советских катера.
Скатина капитан! Шайзе!
Кричу: "Хальт! Хальт!Цурюк!"
Тогда я русский язык не знал, а то  бы крикнул: "Паскуда ****…я!"
Капитан смеётся и показывает мне жест, согнутая в локте рука со сжатым кулаком, помахивает.
И вам, русским, этот жест ясен. Как и у вас, это имитация мужского члена.
"Отлуп!" – означает. Мол, пошёл на ху…
Оторопел от явного предательства. От обиды и беспомощности слёзы на глазах.
А они всё дальше и дальше…
И вдруг…
Чувствую, как под ногами земля колыхнулась. Из болотистой земли даже мелкие брызги писанули.
Второй удар!
Вижу, вертикально вверх задирается корма, и колом лодка пошла на дно.
Подорвалась на минах. Капут всей команде с капитаном заодно!
Я только рот раззявил от неожиданности.
Как будто чёкнулся. Дико засмеялся от счастья спасения.
Опупел до того, что потерял бдительность.
Но тут…
Чувствую сильный удар по затылку сзади.
У меня шрам по сей день.
Это меня русский дозорный хряпнул по затылку прикладом старинной трехлинейки, винтовкой Мосина. Думаю, что она без патронов была.
Да и катера со скоростью черепахи.
Все что не боеспособно сюда на лжестроительство приволокли.   
Ловко незаметно подобрался ко мне.
Контроль потерял, когда за самолётом наблюдал и за своей подлодкой с поскудой капитаном.
Очнулся…
Из моих документах, стало ясно, что я и кто. Отто Гильберштоф. Эс-эс.
Тут я впервые услышал вашу русскую матершину.
- Ты что мне мозги ебё...ь? - старший лейтенант рассверепел.Фуражка у него с синим околышком. Тогда не знал, что это СМЕРШ.
О какой ещё военной фашистской базе на далёком нашем северном острове ты брешешь? В пятистах километров от Северного полюса?
Х-й моржевыЙ, спятил, гитлеровский ублюдок!Гадина эссэсовская!
Как саданёт своим огромным кулачищем мне по зубам.
Я обучен смягчать встречные удары.
Ему почудилось, что он промахнулся.
Ещё пуще озлобился.
Опять размахивается.
Но тут, сидевший втихомолку капитан, остановил его руку, что-то прошептал ему на ухо.
По жестам его рук понял, что русские об этом знают. дешифрирую информацию, и сами используют информацию о состоянии погоды.
В место неминуемого расстрела за шпионаж, в сопроводительных документах обозначили, что я добровольно сдался.
Десять лет лагерей за Эс-Эс
"Майн Гот! - молился: - благодарю, что ты не позволил случиться для меня смертельного худшего. Я жив!"
Уверовался, что вернусь живым и здоровым к любимой невесте.
К моей Braut! Junges Madchen!
Быстро набрался русских слов, в этом у меня, верно, талант оказался. Чтоб зэки не задирали, назвался вашим власовцем. Кликуху дали Влас.
И пошли годы за годами.
В основном умудрялся устраиваться на халявную работ.
Большей частью бараки строил на ровном месте. Среди дикой пустынной холодной северной местности.
Настилы из досок прокладывал между бараками.
Делали бригадой под моим руководством быстро и аккуратно
Начальство знало, что я немец. Считается, что немцы умельцы. Потому я и распределялся на не тяжелые работы. Но где требуется мастерство.
В первый год один фраер не политический, из уголовных, ссучившейся, стал ко мне приёбы…ся.
Отбирать пайку.
Раз нож к горлу приставил, требуя курево. А я не курил. За это компенсация – сухари.
Я же владел рукопашным, мог бы его,  его же финкой в его же собственной руке, запороть
без труда.
При людно не решился.
Принялся спихивать меня с моей нагретой лежанки на нарах.
Я не то, чтоб трусливо терпел, просто поджидал случай.
Их колонны пересеклась с нашей бригадой.
И этот хмырь-ебуч…й оказался сбоку от меня, меня не замечая.
Я ему и саданул под ребро, в печень, тонкую заточку. Она у меня постоянно была в рукаве телогрейки. 
Да еще провернул её в теле, раздробив печень.
Я же приёмам убийства хорошо был обучен в спец шуле гестапо.
Он по инерции, как шёл, так и шёл несколько шагов. Зашатался. Прихлебаи-шестёрки подхватили его под руки, недоумевая, что с ним вдруг.
Я, естественно, заточку заканал, воткнул в земли и придавил ногой. Благо, болото под ногами.
Шмон был усиленный. Искали спицу. Вертухаи по ране определили тип орудия убийства.
Меня даже и не заподозрили.
Хотя впредь, а от лагеря к лагерю всё передаётся, меня больше не третировали. Даже боялись. Конечно, зэки смекнули в чём дело.
Потом я и на Байканурском лагере побывал, в Семиполатенском. В Москве дома на Песчаных улицах строил.
В параде пленных немцев не участвовал.
Так десять лет…
И вот тут - в Штральзунде. В  ГДР. Работаю в порту механиком."

Мы трое из Союза, на немецкой территории, прослышав неторопливый рассказ немца, бывшего эс-эсовца, лысого, в очках, с красноватой морщинистой кожей лица, видно некогда не раз обмороженной, молчали.
И он молчал.
- Давай по-русски, под завязку! – эс-эс Влас выдаёт призыв, причём, неожиданно громко и нараспев.
Составил три дыхсотграммовые стаканы вмести, так что они звукнули друг от друга, приподнялся над сиденьем стула и с громким бульканьем стал сливать из очередной пол литровой бутылки сорокоградусный вайн-брант.
Спиртное покрыло только дно стаканов.
Недовольно поморщился. Приподнял голову вверх, повертел головой, на шеи образовались вертикальные морщины, и вдруг громко крикнул в сторону буфетной стойки:
- Оба, айн фляше Корн, шнель!
Из гостей гаштета никто на громкий вопль не обрати внимание. Все как смотрели на свои столешницы, друг на друга и на пивные стаканы, так и не подняли голов.
Я заметил, если немцы обнаруживали по соседству кого-либо из СССР, то умели, напрочь,  не реагировать на заграничного гостя, игнорировать его присутствие. Будто инородца нет, будто он пустое место.
Правда, официанты всегда несколько заискивающе внимательны были. Даже, что у немцев заведено, от нас не брали чаевые. Не замечали предлагаемые дойче-марки или пфенинги.  И полицейские в зеленоватых мундирах, как узнавали, "аус вайс, битте!", что мы русские, даже, если в чём и проштрафились, не приставал.
У нас на зычное горлопанье задрали бы физиономии. Любопытно, что и как?
Присутствующие даже не шелохнулись.
- Ну, эй! пиз**обратия, заснули что-ль!? – истерично пьяным голосом возмутился бывший подводник.
- Кам ин, шнель! -
Я даже вздрогнул, услышав громкое  очередное сквернословие.
Наши двое, вижу, поёжились.
Подошла  средних лет официантка, в белом накрахмаленном переднике, стоя прямо, как жердь, принялась чеканно строго что-то выговорить нашему немцу, часто слышалось слова "приват". Из всего я понял, что хозяин (приват) этого частного заведения просит разбушевавшегося согорожанина, вести себя благоразумнее, не орать.
- Скажи своему пахану, чтоб он шёл на х..й!
А ты, пиз…а вонючая, волоки Корн! – просипел по-русски Отто.
Я прямо недоумевал и был ошарашен.
Прорвало  бывшего зека. Попьяни.
Или уж воссоздалась в его разгорячённом мозге зэковская иллюзия.

В общим, мы оставили бывшего военнопленного-лагерника, не сколько компрометирующего нас, присутствующие в "Тракодеро" не понимали нецензурный сленг Отто, сколько блатная эйфория немца нам, инженерам,  была, в принципе, чужда.   
Сказали, что нам пора.
Мы оставили на замусоренном крошками еды по пять марок, в качестве чаевых.
Ретировались.
Он вдруг запрокинул голову назад и громко рассмеялся, показав белые пластмассовые зубы.

Понятно,  этот немчура, ностальгируя по прежним молодым годам лагерного плена в СССР, привлек нас представителей СССР, чтоб  было более правдоподобнее, к этому выпивошному плюс матершинному  спектаклю. 
А  что, если мы ему посодействовали, то и ладно!

Раза два случайно встречал я его в готическом центре Штральзунда, в сопровождении полной женщины с сумками, вероятно, женой.
Он, улыбался и громко по-русски через площадь приветствовал меня:
- Нэллоу, Кореш, наше вам с кисточкой!
- Гутен таг! Гумозник! – отвечал я с улыбкой, чуть кивая головой.  Правда, не зная, кто такой Гумозник, а штральзундец и подавно. 

Вышеизложенное, это моя текстовая фиксация услышанного от пожилого гостя, приглашённого к себе Первократом,  одетого в новый двух бортный серый костюм, гладко выбритого, с задумчивым выражением лица, как у тех людей, которые считают, что не обделены судьбой, и кому есть, что рассказать нечто стоящее другим.
29 марта 2019 г.

См. Стихи.ру  Автор: Владимир МОРОЗОВ (фамилия загл. буквами)
Эл-почта: vmrzv@mail.ru