Близость и дура

Я боюсь потерять ее. Я не надышусь на нее, просто не надышусь. Как она сумела сохранить в себе этот живительный источник глупости, гейзер идиотизма, фонтаны скудоумия? Как она пронесла дары убожества через жизнь, и не самую легкую жизнь, щедро позволяя им изливаться на всех не оскудевая?

Кто еще обрадует меня так, как она? Ее фотографии в соцсетях я листаю с замиранием сердца, готовая в любую минуту расхохотаться до колик, закатиться под стол, громко ухая и утирая слезы: «Надо же! Ну и дура!»

«Мои готовки», - и я любуюсь на ее кулинарные поделки. Где они, биточки, похожие на навозные лепешки? Вот они, мои золотые. Где каша? (Да-да, вам бы пришло в голову фотографировать кашу, размазанную по краям тарелки? Тут нужен особый дар).

«Мой праздничный стол», — под этим заголовком объединены фотографии застолья, где каждое блюдо заботливо подписано: салат оливье, селедка под шубой, винегрет.

Селедка без селедки, оливье без колбасы, винегрет без огурцов, я вижу лишь картошку и майонез в трех лоханях, выбирай на вкус, если сумеешь отличить одно от другого. На подносе булка с крапинками икры, щедро сдобренная маслом. Бутерброды посчитаны заранее по числу гостей, чтобы никто не полез в банку своей ложкой, а то ведь иной гость не засмущается, и объест! Объест!

Венец творения – точь-в-точь сырое мясо, а внутри опешившие глаза сваренных вкрутую яиц, меня сейчас стошнит, извините, я отойду. Это называется запеканка. А вы смейтесь, смейтесь.

Под каждой фотографией рецепт: как делала, сколько клала и напоследок совет – хитрость от шеф-повара. «Сметану лучше взять напополам с майонезом». «Нямка!» – восклицает она. – «Ням! Ням!», — вторят подружки.

Дура сияет.

Она не только стряпает, она еще и шьет, и как шьет! Я утираю слезы, мне не описать это великолепие, гордость вещевых рынков середины девяностых!

«Вот сшила себе куртку», — хвастается она. Вид спереди, вид сзади. На вешалке – куртка под леопарда, с рукавами из плащовки – и – разумеется! — на фоне ковра. Ковер, леопард и плащовка топорщатся колом. Я икаю от смеха.

Я хочу написать ей, мол, поделись выкройкой. Или поинтересоваться, не шанхайские ли барсы пошли на оторочку. Нет, можно даже воскликнуть: «Коко Шанель перевернулась в гробу от зависти!». Но что-то останавливает меня от едких комментариев, я бережно согреваю в руках эту птицу бабского полоумия, а вдруг она улетит – кто тогда меня порадует?

«Мы купили холодильник!» — этот статус не менялся месяц. У ее счастья долгий срок годности. Появляется очередной альбом, да-да, вы угадали, «Мой холодильник». Вид с четырех сторон, с правого боку, с левого, в кухонном проеме. Ее счастье брызжет во все стороны, лопается, оставляя подтеки.
Я радуюсь вместе с дурой, и отмечаюсь в комментариях: «Как он удачно вписался в угол, плинтус подпилили, да?»

Вдохновленная, она сотнями сыплет фотографии в альбом «Наша маленькая компашка», щедро даря и собирая комплименты: славный мальчишечка, ах-какой-мужчинка, доча, сынка, любимые племяшки. Их неуклюже раскрашенные лица («Мои первые опыты в Photoshop») напоминают надгробные изображения на эмали.

На свадебной фотографии дура обмотана розовой кисеей, изображающей «нарядное» платье. Она в черных зимних сапогах на толстой подошве. «Сделай ей комплимент», — науськивает знакомая. — «Напиши ей: ты как принцесса… Принцесса Фиона!». Мы обе сгибаемся от смеха пополам.

Наконец, что-то любопытное. Альбом называется «Отпуск в Скандинавии». На всех фотографиях она в заскорузлой дубленке, сложив руки на животе, стоит с полиэтиленовым пакетом на фоне бесконечных автозаправок.

Больше всего на свете я боюсь написать что-нибудь резкое, вдруг она обидится и выгонит меня из друзей? Что я буду делать тогда? Кто, кроме нее, заставит мои глаза сиять утром в понедельник, когда даже кофе не бодрит?

Я очень дорожу своей дурой, очень.

- Привет, — пишет она мне. – Включила тебя в группу!

- Какую еще группу? — переспрашиваю я.

- У меня все контакты разбиты на группы, — объясняет дура. – Так удобнее.

- И в какой же я группе? — вяло интересуюсь я.

- Близкие, — отвечает она. – Ты близкий мне человек.

Ей этого мало, она повторяет признание, которое рвется из нее: «Я подумала, ты на самом деле одна из немногих по-настоящему близких мне людей».

И она спрашивает: «А я тебе?»

Я боюсь потерять тебя, моя дура, ибо благословенно скудоумие твое. Будь со мной по-прежнему, весели меня, забавляй безмыслием и безвкусием, никчемностью своего бытия и уродством быта, счастьем от новой клеенки и бензоколонками на фоне Лувра, радуй, о моя дура! И если близость – та цена, которую ты хочешь, я готова ее заплатить, изволь.

И я пишу ей: «Ты тоже».