Мой дед - враг народа. 5. Путешествие из ада...

Предыдущая: http://www.proza.ru/2019/03/25/763


5. ПУТЕШЕСТВИЕ ИЗ АДА И ОБРАТНО

     Увидеть дедушку мне всё же довелось. Это продолжалось недолго – с ноября 1948 по февраль 1949 года. Мы жили тогда на Таганке в Москве, я учился в седьмом классе, как всегда, на двойки и колы.

     До этого из Норильска приходили письма один раз в четыре месяца, и в них по несколько строчек для меня. Дед писал о своеобразной природе северных широт, о коротком лете, когда местные растения успевают стремительно вырасти и отцвести, о звёздах и северном сиянии, рисовал сложные для моего ума математические головоломки.
 
     На конвертах стоял штамп «Проверено цензурой». Чужая рука кое-что основательно замазывала тушью. Я старательно отправлял ответы, но делал столько грамматических ошибок, что дед в отчаянии обращался к дочери: «Что вы сделали с моим внуком?!»

     В 1948 году в Норильске распространился слух: сам Берия вдруг ни с того ни с сего выпускает из лагерей зэков (под поручительство ближайших родственников, находящихся на свободе), если эти заключённые хорошо работали и искренне раскаялись.

     Баха, моя бабушка, поспешила вернуться в Москву. Перед отъездом она случайно встретила в Норильске уже в положении заключённого того самого следователя, который влепил Павлу Герасимовичу первую десятку лет за «экономические преступления». Бывший следователь тоже узнал её и попросил прощения. Она находилась в отличном расположении духа и ответила: «Ну что Вы, я нисколечко на Вас не сержусь… Теперь!»

     Сразу по приезде в столицу Баха отправила, как ей и посоветовали, письмо в Кремль, Берии. Она написала следующее. «Мой муж осознал все свои преступления и больше ничего никогда не совершит. Поэтому просим его, дурака, помиловать. Он будет трудиться честно во имя великой Родины и товарища Сталина».

     Подписались трое: Любовь Константиновна Баранник,  сын-студент Валерий Баранник (он в своё время отказался от отца, чтобы поступить в МГУ) и я – «пионер Юра Рязанцев». Мои родители - Рязанцевы Алексей Иванович и Елена Павловна - из осторожности воздержались от участия в этом деле. Мы отправили письмо и  стали ждать.

     И вдруг через месяц робкий стук в дверь. На пороге стоит колючий, с деревянным самодельным чемоданчиком в руке гражданин, очень худой, но с горящими глазами. Это дедушка! Конечно, радости – океан! А сколько планов на будущее!

     Он отоспался и отправился устраиваться на работу. Готов был на любую – даже дворником или истопником. Но поиски оказывались безуспешными. Дни проходили за днями – безрезультатно. Его нигде не брали на работу, потому что он не имел московской прописки, даже временной. А не прописывали потому, что нигде не работал.

     Тогда дед стал мотаться по Подмосковью. Результат тот же.

     Наконец, по старому знакомству ему предложили поработать сменным ночным сторожем в Спецбуре с мизерным окладом, комнаткой в общежитии и временной, всего на две недели, пропиской.

      Отчаявшись и не сказав ничего жене, дед отправил Берии письмо примерно следующего содержания: «Уважаемый Лаврентий Павлович! Очень прошу Вас помочь в моей беде. Верните меня, пожалуйста, за казённый счёт обратно в Норильлаг. Дело в том, что родственники не в состоянии меня содержать, а сам я не могу устроиться на работу из-за отсутствия прописки. Мои родные живут крайне бедно, снимают комнату на Таганке, и я не хочу больше сидеть на их шеях…»

     И что же вы думаете? Буквально через два дня деда снова арестовали, а за этим последовал тщательный обыск нашего жилья в Москве. Кроме того, почему-то сняли у всех нас отпечатки пальцев, даже у моего отца, чем он был чрезвычайно недоволен.

     Баха с горестным сарказмом пошутила: «И чего это люди у нас такие странные? - жалуются на Берию. Вот мы слёзно обратились к нему с просьбой об освобождении нашего деда – пожалуйста, будьте любезны! Потом он сам попросился обратно под арест – да ради Бога! Лаврентий Павлович – просто какая-то фея Мерилюна, выполняющая просьбы страждущих сердец! Всё как по заказу!»

     После ареста деда отправили в тот же самый лагерь, куда просился, и ему даже не увеличили срок заключения. Вернулся в тот же барак. Друзья встретили его вопросом: «Ты там в столице не узнал, за что мы тут сидим и голодаем?»

     Лагерное начальство по нему явно соскучилось: разрешило Павлу Герасимовичу построить в виде исключения деревянный домик строго определённого размера, площадью четыре с половиной квадратных метра, причём два из них занимала печка. С низеньким потолком, поэтому в любую пургу его засыпало выше крыши.

     Откапывали все, кто проходил мимо. «Деды! – кричали они. – Уже утро! Просыпайтесь. Пора на работу! А то вас опять засыплет!»

     Втайне от начальства Баха устроила новоселье. О нём долго вспоминали в лагере, а позже – и в Москве. Собралось 17 человек, сидели на полу, на коленях друг у друга. Хозяйка раздала всем своё фирменное угощение: по кусочку пирога с морошкой, а на газетных листочках – по столовой ложке перловой каши, сваренной вкрутую. Разумеется, и чай был. Пили из графина по очереди. Настоящий пир!

     Неподалёку от домика располагался лагерь для бывшего комсостава Красной Армии. В их бараках всегда царили идеальный порядок и чистота, и даже присутствовали элементы роскоши: на столах лежали бумажные салфетки, а на окнах висели самодельные занавески из простыней. Бывшие офицеры ходили на работу строем, обращались друг к другу на «Вы» и в соответствии с прежними воинскими званиями: «товарищ гвардии полковник», «товарищ генерал».

     Они относились к «политическим» с некоторым презрением, говоря: «Вас напугают, выбьют пару зубов, и вы соглашаетесь: да, мы изменили Родине, да, мы - шпионы, диверсанты, вредители. А мы, военные, твёрдо стоим на своём: ни в чём не виноваты. Знаем, что такое слово «честь», а вы – не знаете. Своим поведением позорите не только себя, но и нас!»

     Начальству лагеря, в конце концов, всё это надоело. Военным почти вдвое уменьшили продовольственный паёк, а продолжительность работы резко увеличили. Общение с ними категорически запретили, вплоть до расстрела. Один такой случай был.
 
     Уже через неделю после этого бывшие офицеры шли на работу, шатаясь и поддерживая друг друга. В живых остались немногие.

     После смерти Сталина их стали освобождать. Один из генералов заявил: «Домой возвращаться отказываюсь. Я не могу предстать перед семьёй в таком виде. Мне нужна шинель с погонами, новый китель с моими боевыми наградами. И кормите меня по-человечески хотя бы пару недель!» Бабушка назвала его фамилию, но я не запомнил.

     Эти условия лагерное начальство выполнило. Но он всё равно еле-еле передвигался к ожидавшему грузовику. Героя поддерживали с двух сторон молодые лейтенанты. «Генеральская шинель висела на нём, как на вешалке…» - рассказывала Баха.



Продолжение: http://www.proza.ru/2019/04/01/761