Сказ

                Посвящается Вячеславу Павлову

«…Но теперь к ней! К ней!.. Свинцовые тучи бросали сквозь своё каменное решето холодные капли, - они со свистом падали на коричневую твердь и, вдыхая мёртвый и бесцветный сон, оставались лежать, слушая лесные шорохи и голоса невидимых птиц. Пахло влажными листьями и дикими травами. Я остановился и посмотрел назад. Дорога, которая вилась между высоких тёмно-зелёных кустов, была всё так же пуста и молчалива. Сквозь мутные тучи тихо и печально улыбалось солнце, - прячась за тёмные изломанные руки клёнов и дубов, оно поблескивало ярким светом и кидало на землю золотые тени. Я ускорил шаг. Тёмно-красные цветы, ронявшие холодные слёзы, и жёлтые травы, над которыми виднелись две сосны, - всё это осталось позади, и я вышел к небольшому ручью. Сквозь его серебряные струи мерцали зелёные листья, прозрачные ткани поблескивали холодными огнями, и где-то далеко, протыкая острыми струнами тишину, тревожно стрекотал кузнечик.
Она жила в избе, стоявшей на краю тёмного, покрытого зелёной слизью болота. Я вспомнил её чёрные волосы, которые развевались на ветру, и почувствовал дуновения её тёмно-серых глаз. Когда она смотрела ими на меня, то мне казалось, что она сеет столбы чёрного огня. Оставляя за собой светло-жёлтые полосы света, этот огонь кидался из стороны в сторону и не мог согреться в своих пьяных лучах. Она заставляла меня слышать мрак, острыми иглами закипавший в моей груди: громыхая и обгорая, железные раскалённые стрелы рвались ввысь и метались, словно чёрный ворон с переломанным крылом, – и та огненная тьма, которая таилась во мне, закипая диким и сладким ядом, кровавыми прутьями шипела в воздухе и полыхала, не остывая и не сгорая.
Дождь прекратился. Запахло дикими злаками и влажной корой. Стали сгущаться сумерки.
Каждый раз, когда я приближался к её жилищу, мне начинало казаться, что из тёмно-зелёного болота, покрытого лужами остывающей крови, на меня смотрит мутный тёмно-жёлтый глаз. Сегодня я понял, что этот глаз слеп. Пахло ежевикой и свежей смолой. Из болота неслись гнусавые голоса, -
сквозь зелёный туман проглядывали маслянистые лица пьяных ведьм, клубился пар, и из-под кривых коричневых корней дубов смотрело что-то влажное и зыбкое. Со дна болота поднимались жёлтые ядовитые струи. Лопались кипящие зелёные пузыри, и в воздухе тёплыми серыми шарами носились стаи комаров. Я посмотрел на другой берег. Там тихо покачивались красные маки. За ними виднелась чёрная изба, одиноко стоявшая на краю леса. Чем ближе я к ней подходил, тем больше я чувствовал, что передо мной возвышается бесконечный чёрный столб. Этот столб звенел серебром, пропадал в облаках и исчезал в коричневых глубинах чешуйчатой земли. Вокруг него, отбрасывая колосья дикого света, веяли тёмно-синие дуновения и рыдали горькие печальные запахи.
Над лесом, крича сухими голосами, пролетела стая птиц.
Она увидела меня из окна и гордо отвернулась. Её чёрные волосы-змеи трепетали на остывающем ветру и, мерцая на солнце, улыбались дикими огнями. Её лицо казалось ещё бледней, чем прежде. Я не слышал своего сердца. Я не мог говорить. Она улыбнулась, украдкой бросив на меня тёмно-серый взгляд, и я почувствовал, что из глубин моей души – из красных, облитых ядом и тёмными огнями пещер – звеня и рыдая, летит и поёт прозрачный свет. У меня выросли чёрные крылья. Я увидел лепестки бело-красных цветков – на их ладонях, словно дикий мёд, горели клочья света. Она посмотрела на меня серебряной глубиной своих серых глаз, и над сырой и холодной стаей лесов взошла пьяная радуга, - остывая и полыхая углями, она рыдала рокочущей болью и разгоралась всё больше и больше. Я почувствовал себя летящим и увидел себя со стороны. Чёрная изба наполнилась жёлтым дымом, - это её глаза ласкали и терзали серебряный свет, льющий снизу.
- Илиэ! Я тебя люблю, Илиэ! – крикнул я, чувствуя, что сияющий щит неба раскололся на тысячи осколков, которые янтарными слезами падают вниз и разбегаются в разные стороны.
Она отвернулась, и за её спиной блеснула кровавая молния.
- Илиэ! Я тебя люблю, я не могу иначе!
Она молчала. Языки оранжевого пламени завертелись в дикой пляске, воздух затрепетал и, насыщенный красками, стал звенящими столбами вздыматься ввысь. Я бросился бежать и чувствовал, что за моей спиной грохотали чёрные огни. Не помню, что было потом. Вокруг сгущалась тьма.
Вдоль болот росли чёрные растения с тёмно-красными ягодами, и из-под коричневых корней сыпались тонкие искры. Миновав болота, я оказался в лесу и побежал к тёмным холмам, которые виделись впереди. Голые корни разбитых деревьев тянули ко мне кривые беспалые руки, седые пни резали меня запахами старых грибов, а коричневая земля, холодея, тихо смотрела мне вослед. Я был оглушён. В лесной чаще мне почудился блеск волчьих глаз. Ночная птица гналась за мной, прыгая по длинным ветвям дубов и клёнов и бросая сверху чёрные проклятья. Навстречу мне попался пьяный монах. Я сразу его узнал, - про него в городе говорили много странного. Я отшатнулся от него и побежал наверх – на холм. Вскоре я вышел на городок. Здесь, окружённая покосившимися избами, стояла белая церковь. Я видел её много раз, но сегодня она поразила меня с новой силой. От неё веяло светлой грустью, и она была похожа на стройную и скромную девушку, одиноко стоявшую в ночной тиши. Я обернулся и посмотрел с горы назад - на пройденный путь. Сквозь тёмные тропы, заросли крапивы и багряные вершины деревьев на меня взирали бескрайние леса, кольцами обнимавшие Звенигород и пропадавшие за чёрными горизонтами.
Русь! Сколько в тебе горькой печали, дикой страсти и огня! Сколько света, таящегося в незримых глубинах! Ты поёшь серыми равнинами, уносящимися на край земли, ты поёшь холодными ветрами, дующими на пасмурном светло-сером небе, - стаями волков ты рыщешь среди игольчатых волн, комьями земли ты рассыпаешься в оврагах, - ты поёшь, и вослед тебе пою и я!..
Вдалеке несколько раз ударил колокол, и я поспешил дальше.
Вскоре я спустился с городка и, шагая по мягкому ковру из жёлтых и красных листьев, очутился возле скошенного луга. Справа и слева трепетал ночной лес. Я увидел две дороги, ведущие в разные стороны. Всегда, когда я подходил к этому месту, меня невольно охватывала неизъяснимая тревога. Вот и сейчас: в глубине леса мне чудилось что-то дикое, уснувшее и дремучее. Мне стало казаться, что я вижу очертания чешуйчатого зверя, который затих среди теней деревьев и глядит на меня тусклыми очами. Подул ветер, и высокие кроны деревьев, зашелестев, подхватили его протяжный стон. Я стал всматриваться в холодный сумрак леса. Послышался хруст веток, резкие, острые звуки, и я ощутил чьё-то тёплое дыхание. Разбрасывая жёлтые листья, фыркая, из-за коричневых стволов выбежал тёмно-серый конь. Мотнув головой, он что-то прохрипел и поскакал прочь. Стук копыт глухим перезвоном раздавался среди чёрного дымного леса и,
становясь всё тише и тише, слился с шумом ветра и пропал во тьме, - а я ещё долго стоял и смотрел ему вослед. Где-то вдалеке ухала и рыдала злая птица. Я почувствовал усталость и лёг на холодную землю. Ночной покров, колыхаясь серыми ветками, охватил меня глухими звуками, зыбкий мрак затрепетал над моей головой, и я почувствовал тяжёлый и холодный язык, на котором со мной говорили пустые чёрные глазницы уснувшего леса. Шорохи листьев льнули к увядающим горьким травам, - они клонились к земле и тихо улыбались дрожащими, боязливыми улыбками.
Тьма проваливалась куда-то вниз. Постепенно сон и отуманил меня своей бесцветной тяжестью, и мне приснилось, что…
…Я шёл вдоль монастырской стены. Пахло сухой корой и клевером. Монастырь стоял на большом холме, и мне, медленно идущему вдоль светло-серых стен, казалось, что вокруг него свивается и плескается зыбкая и прозрачная пелена. Она скрывалась в овраге, пряталась за сухими ветвями деревьев и, таясь, хитро молчала. Я остановился и прислушался к тихим звукам, нежно и ласково шелестевшим по краям обрыва. Сухие ветви деревьев нависали надо мной, словно деревянный купол, медовый свет жёлто-оранжевого солнца лил на меня сквозь кислую белизну кипящие листья своих улыбок, и всюду мерцал и переливался тлеющими красками тот сонный туман, имя которому увядание. Я прислушался к холодным стенам. Стены молчали, напряжённо слушая пустоту. Я двинулся дальше, спустился с холма и, неторопливо шагая по коричневой тропинке, оставил монастырь далеко позади. Пожелтевшие листья тихо шуршали у меня под ногами, и высохшие травы, нависая, как будто хотели накрыть меня своими светло-зелёными ресницами. Я перешёл через прозрачный ручей и свернул направо. Здесь, в отдалении от монастыря, находился скит. Я обогнул его слева и, пройдя вдоль тёмно-красных стен, посмотрел вниз – в тёмную сырую пещеру. Там никого не было. Только потухающий огарок свечи бросал тонкие нити оранжево-красного света на висевшую на серой стене потемневшую икону. Не оборачиваясь, я поспешил дальше. Пройдя по извилистой дороге, которая всё время сворачивала куда-то вбок, я очутился в берёзовой роще. Вдали, сквозь стройные ряды светлых берёз я увидел старые покосившиеся дома.
- Симеон! – окликнул меня высокий голос, и я сразу узнал его.
Я обернулся. В её светло-зелёных глазах затрепетали бирюзовые струи, золотой купол листьев хлынул холодным ветром и сменился тусклой
белизной, которая, остывая всё больше и больше, превратилась в бесцветный лёд, который не грел и не мог согреть.
- Симеон, что ты делаешь здесь?
Я молчал.
- Ходил ли ты смотреть на чёрные гнёзда? Вот там, на горе. Там чёрные гнёзда…
- Оставь меня, Анна.
- Я теперь хожу вдоль этой рощи – здесь всё для меня родное. Знаешь, Симеон, я тебя люблю.
- Я знаю, Анна.
- Смотри, сколько жёлтых листьев!
- Я не люблю холод…
Я ускорил шаг и свернул влево. Анна сделал несколько шагов вслед за мной.
- Мне сегодня приснился сон: поля, поля, коричневые и зелёные вершины деревьев… и над ними – до небес – огромный бело-рыжий кот.
Бирюзовые струи в её глазах, затрепетав, стали разгораться холодным янтарным блеском.
- Какой кот? – спросил я.
- Большой. Сложил лапы и смотрит. На меня. А над ним – синее небо, чем выше, тем темнее.
- Небо?
- Да, густое синее небо, - вдали, над коричневыми волнами леса… Кот тихо сел и сидит. И глядит на меня синими глазами. Смотрит и молчит. И вдруг я вижу, что внизу, между зелёными лугами, там, где вьются волны коричневых сосен, - там стоит белая церковь.
- Церковь?
- Да, с золотым куполом. Она маленькая – меньше когтя кота.
- А у кота большие когти?
- Да, серые.
- Анна, почему тебе снятся такие сны?
- Не знаю, Симеон. Только вижу: тёмно-синяя даль, кот до небес – до темнеющих облаков. И маленькая церковь… Симеон! Я не могу без тебя жить!..
Подул холодный ветер.
- Я не люблю холод, - ответил я настойчивее.
- Я больше так не могу, - воскликнула Анна, вскидывая руками. – Весь мир стал пуст для меня… Я больше не могу так жить!
Я прибавил шаг и скрылся за холодными берёзами. Печальными голосами запели птицы, и я проснулся.
Было уже утро. Огненный красный шар, словно сверкающий пьяными алмазами круглый золотой щит, неспешно катился по синему небу, - прозрачные лучи весело стекали вниз – на леса и холмы, и казалось, что мир, озаряемый чистым и прозрачным светом, должен быть добрым и счастливым. Я посмотрел на небо. Лазурная синева пела светлыми ветрами, смеющимися в голубых глубинах, и, глядя на неё, я невольно улыбнулся.
* * * *
Настал вечер, и я снова отправился к ней. Шагая по извилистым тропам, пробираясь сквозь заросли старой крапивы, через разбитые стволы холодных деревьев и тонкие серебряные ручьи, я чувствовал нарастающую тревогу. Мне вспомнился почему-то мой брат, которого растерзал волк. Он говорил, что в нём живут трое. Какой смешной! Разве такое может быть? Как в человеке могут жить трое? Он говорил, что слышит в себе золотого, чёрного и бесцветного…
Петляя в лучах догорающего красного солнца, которое было сегодня почему-то изломанным и каким-то лживым, я добрался до тёмно-зелёного болота. Лягушачьих голосов не было слышно. Вместо этого, нервозно и судорожно разрезая тишину вечернего леса, постукивал дятел. Мутный тёмно-жёлтый глаз, который раньше глядел из болота, сегодня куда-то пропал, - наверное,
уснул на дне. Жёлтые ядовитые струи сменились грязной тиной, коричневая чешуйчатая земля насупилась, а чёрная птица, затихнув, злорадно смотрела на меня сквозь кривые ветви высоких деревьев. В моей груди протяжно заныла раскалённая струна. Откуда-то, закружившись и заметавшись, нахлынул запах старого сена. Я посмотрел на тот берег. Там, среди растоптанных красных цветов, валялись чёрные обгоревшие брёвна и кривился гнущийся к земле остывающий дым.
- Где она? Где её огонь?! Что с ней? Куда она исчезла?!?.. – крикнул я со всей силы.
Красной стрелой мою голову пронзила дикая боль: обгоревшие брёвна – это всё, что осталось от неё и от её чёрной избы!
- Где она?!?..
Мутная зеленоватая слизь болота молчала. Молчал лес. Молчало потухающее красное солнце. Холодная боль сжала мою голову железными обручами и пронзила жгучей гарью. В ужасе я бросился прочь. Злая чёрная птица, прыгая с ветки на ветку, с дерева на дерево, бросала мне вослед хриплые проклятия. В глубине леса кто-то засмеялся. Обернувшись, краем глаза я увидел скривившееся маслянистое лицо ведьмы, улыбнувшейся мне из болотной жижи белыми зубами. Не оглядываясь, я побежал прочь… Сухой дуб, заскрипев больным голосом, упал на коричневую тропу и ударил меня по плечу. Сжав руки, я бросился в заросли увядших красных цветов, которые, поцеловав меня в глаза холодными каплями, сомкнулись нестройными рядами и задушили острыми запахами….
Не помню, что было потом. Прошло, наверное, несколько часов, - я очнулся дома - в моей покосившейся деревянной избе.
Дрогнувшим голосом, поправляя волосы, мать мне сказала, что сегодня случилась беда – Анна утопилась в реке.
Я закрыл лицо руками…»

*   *   *   *   *