Провидец президента

         Живые знают, что они умрут,
         мертвые не знают, что они
         Екклесиаст 

Погожий день. Ласковое солнце в безоблачной синеве неба. Исход промелькнувшего лета. Листва деревьев местами уже краплена охрой. Перехожу улицу, иду по зебре на автопилоте — мысли витают где-то далеко-далеко, и вдруг удар. Чернота в глазах, все исчезло. Через какое-то время прихожу в себя. Пытаюсь встать, не получается. Левая нога, как будто из пластилина, гнется под любым углом, не держит тело. Надо мной, заслоняя весь мир, склоняется чье-то лицо: «Лежите, лежите, скорую уже вызвали, вот-вот будет». Через несколько минут мне делают укол и грузят в машину «скорой помощи». Голова раскалывается и болит так нестерпимо, что даже глушит боль в переломанной ноге.

По дороге в больницу в полузабытьи перед глазами плывут какието размытые неясные видения: то вижу себя почему-то сверху, на операционном столе в слепящем свете софитов и седой врач
с густыми брежневскими бровями в зеленом одеянии ковыряется в моей переломанной ноге, то вдруг крупным планом голова врача. У него сухое, восточное лицо, большие сливообразные глаза. Закончив с моей ногой, он с сожалением басит: «Да, в лодыжке-то связки, как каша, и что тут прикажете, батенька, соединять? Срастись, конечно, срастутся, но это уж как бог даст».
Наконец приехали. Из приемного покоя меня перевезли на каталке в операционную, и тут меня как кипятком ошпарило: мои видения повторились с пугающей точностью от бровей и седины хирурга Акопа Карапетяна до его фразы по поводу моих связок. Со мной после ДТП произошло что-то очень странное, и в этом мне еще не один раз предстояло убедиться. Какое-то детальное предвидение будущих событий. Радоваться мне этому или огорчаться? Чудеса, да и только! Где-то я читал, что после сильного сотрясения мозг может приобретать новые неожиданные возможности. А пока гипси костыли, на которых мне приходится учиться ходить заново.

Как позже выяснилось, меня переехала юристка на «Тойоте королле». Дамочка торопиться изволили и на большой скорости с управлением не справились. Поначалу они с места происшествия смылись и, оставив машину в ста метрах от места ДТП, вернулись пешком полюбопытствовать. Убедившись, что «клиент» жив, быстренько договорилась с нашим «неподкупным» ГИБДД о том, что передвинула авто исключительно в целях безопасности движения, что сухой асфальт на самом деле был мокрый, а потому, на какой скорости она ехала, по измерению тормозного пути установить ну никак нельзя.
И на суде юристка вела себя не лучше, изворачивалась, как могла. Когда судья предложила ей: «Заплатите 50 тысяч пострадавшему, и я вас отпущу, остальное со страховой компании» — ответила: «Больше пяти тысяч не дам». В результате компенсация за мое увечье, пожизненную хромоту, не покрыла затрат на кучу лекарств и оплату «бесплатных» операций. За день до операции ко мне приходил анестезиолог и так ласково спрашивал: «Хочу ли я после операции проснуться?» При стандартном наркозе он мне этого не гарантирует, другое дело его личный наркоз, разумеется,
за отдельную плату. Аналогично действует и хирург. Врачи больницы плачутся всем в жилетки по поводу своих мизерных окладов, но ездят при этом почему-то на крутых тачках — «Ауди», «Бентли» и прочих «Лексусах».

Галактики летят в глубь Вселенной. Солнце кружится вокруг центра Галактики. Земля вращается вокруг Солнца. А я кручусь от послеоперационных болей на больничной койке. Мне не до космоса,
да и ему не до меня.

Палата на шесть кроватей, но заняты только четыре, можно считать мне повезло. По поговорке: меньше народу, больше кислороду. На соседней койке пожилой толстяк с патологической словоохотливостью, рот его ни на минуту не закрывается. О чем и что говорить, ему неважно, главное, не молчать. Отвечать ему вовсе не обязательно, его вполне устраивает монолог. Польский писатель Юлиан Тувим считал, что радио — это великое изобретение человечества, ведь всего один поворот ручки и его не слышно. Жаль, что выключить соседа — мечта абсолютно несбыточная.

Еще больше меня раздражала его беспардонная хвастливость. Все-то у него самое-самое. Квартира и дача сказочно роскошные, жена и любовница просто Голливуд, да и все и всегда, что он делает, абсолютно гениально. Доведенный соседом до белого каления, я не сдержался, о чем позже пожалел. Когда он стал вещать о своих грандиозных планах в следующем году, — «торопись, — сказал я, — жить тебе осталось полгода». Хвастун поднял меня на смех: «Заткнись, трепло, тоже мне Нострадамус доморощенный». Но стоило мне угадать цвет крыши на его даче и имена дочерей — поверил
и обрушил на меня шквал злобных проклятий. «А чтоб ты сам подох страшной смертью, скотина. Жил бы я да и жил эти полгода в счастливом неведении, а теперь ты отравил мои последние дни, сволочь!»

Три дня сосед со мной не разговаривал и вдруг на четвертый день тихо, так чтобы наши однопалатники не слышали, сказал: «Извини, погорячился, спасибо, что предупредил, и завещание составлю, чтобы родственники не собачились и эти полгода на полную катушку поживу, уж ни в чем себе отказывать не буду».

Навестила меня давняя, еще со школьных времен, подруга Леночка: «Кирюша, поздравь меня, я замуж выхожу. Через неделю свадьба. Жаль, что тебя не будет, если ты, конечно, из больницы
не сбежишь. Папа ресторан ангажировал на сотню кувертов. Я такая счастливая, сама себе завидую. И жених на меня не надышится, цветы охапками таскает, у меня от их аромата голова вспухла. Ты уж поскорей выздоравливай, я тебя с моим суженым познакомлю. А теперь я пошла, очень тороплюсь, через денек опять забегу».

В следующее появление Ленки я ей выложил все, что со мной за последнее время происходило. Она поохала, поахала, но решила:
«Так ведь это просто здорово, все наперед знать! А как у меня сложится, можешь угадать? Только, Кирилл, не лукавь, все как есть, начистоту».

Я еще после первого ее приезда попытался узнать, что Елену ожидает. Ничего хорошего ей не светило: жениху не столько Лена нужна была, сколько связи и деньги ее отца. К тому же он не прочь выпить по любому поводу и даже без него. И количество бывших жен у этого жигало зашкаливало. Лена стоически перенесла мои откровения, только в глазах читалась такая глубинная боль, что мне стало не по себе.

«Ну что ж, еще не поздно — свадьбы не будет, открыл ты глаза дуре набитой. Негативный опыт тоже нужен, пригодится. А ведь отец как в воду смотрел, отговаривал, но ведь ты же меня знаешь, рога в землю и танком не сдвинешь. А все мой знак проклятый, ведь я козерог. Бывают несчастья и пострашнее: ты помнишь Воронова Стасика, в седьмом классе за мной портфель носил, влюблен был по уши, так у него жену Варю маньяк зарезал. Уже шестая жертва в нашем районе и милиция и даже ФСБ ищут, да только все впустую».

Больничная эпопея закончилась. Только полежав в больнице, сможешь оценить всю прелесть домашнего уюта. Из дома позвонил Стасу: «Ничего не обещаю заранее, но попытаюсь. Мне нужны Варины фото, чем больше, тем лучше и что-нибудь из ее вещей». Лена уже прорекламировала мои таланты, и Стас сразу согласился. Я приехал в его квартиру с занавешенными зеркалами и с ощущением,
что здесь никто не живет. Улыбчивый весельчак Стас стал тенью прошлого Стасика. Потухшие глаза, устремленные в одну точку, на обтянутом кожей черепе.

«Варя была для меня всем, и вот ее нет, мне жить не хочется. Найди этого подонка, Кирилл, найди, хочешь, я на колени встану. Если деньги нужны, все продам и все что хочешь для тебя сделаю».

Я ответил: «Совсем ты не в себе, что городишь, ты что, меня за шкурника держишь? Я для любого все, что могу, все, что в моих силах, сделал бы, а уж для тебя-то и подавно».

Задача оказалось очень непростой. Я предельно сосредотачивался, напрягался до боли в висках, до полуобморочного состояния. Крепкий кофе и бокал красного вина на время возвращали меня к жизни. Но темна вода в облацех, долго ничего не получалось. Видения расплывались, теряя очертания, то вдруг обретали четкость, как будто в фотокамере кто-то наводил на резкость и тут же
ее сбивал. За это время на счету маньяка появилась седьмая жертва — семнадцатилетняя школьница. И тут я не очень четко, но увидел, как убийца снимает седой парик, обнажая бритый череп. Происходит это внутри кирпичного гаража, где стоят темно-вишневые «жигули комби». Для следствия моей наводки оказалось вполне достаточно — через неделю маньяка взяли.

В результате этой операции мной заинтересовался не кто иной, как генерал Коржанец в одном лице, курирующий все силовые ведомства. И даже более того, сам президент захотел меня лицезреть.
В присутствии этих господ я успешно выдержал пару испытаний вполне посильной для меня сложности. К моему удивлению, никакого волнения при общении с ними у меня не было, может быть потому, что большого пиетета к обоим я не испытывал.

«Ну так что, — обратился президент к генералу — на какую должность зачислять его будем? Мне такой провидец сейчас очень даже кстати, ситуация, сам знаешь хреновая, но афишировать  его работу не станем, пусть это будет нашим с тобой секретом». 

Время от времени генерал ставил передо мною определенную задачу — политическую или экономическую. Если сделать вот такой шаг, то каких ждать последствий? Как на это американцы или европейцы прореагируют? А на отношениях с Ираном и с Ливией как скажется? Мне и самому это было интересно, и я даже заважничал, чувствуя себя этакой пифией в штанах. Судя по реакции Коржанца, мои прогнозы сбывались. К тому же все чаще президент лично хотел со мной работать, иногда даже в отсутствие генерала. Свою судьбу угадывать, за редким исключением, мне было не дано, но по логике Коржанец едва ли был от этого в восторге. Оклад мне положили очень даже, кабинет в Кремле просторный — самого себя потерять можно, роскошно обставленный и в двух шагах от президентского. Все складывалось так удачно.

И все же временами я задумывался, что несут мои прогнозы людям-человекам — добро или зло? Скорее всего, это зависело от того, как они используются. Хотелось надеяться на лучшее. Но сам себя пытаю: конечно, все в этом мире относительно, но если точно знал бы, что во зло? Пожалуй, уперся бы рогом, — а вот хрен вам, ребята, прогнозы, иначе был бы последним подонком. 

Но дорога судьбы не всегда ложится прямой и не всегда небо безоблачно. Очередная аудиенция у президента. Что-то он сегодня не в духе, хмурится, нервно барабанит пальцами по столу. Перед ним початая бутылка коньяка, еще одна валяется под столом. Левая щека и веко подергиваются, по всему видно, что пьет он уже не первый день. Сижу напротив него, как обычно расслабленно, жду задание. А хозяин кабинета, сопровождая речь рубящими взмахами ладони, раздраженно бросает:
«Я тебя уже просил в моем присутствии ногу на ногу не клади. Похоже, у тебя мания величия, ты уже решил, что бога за бороду держишь? Процент твоих пророчеств опустился ниже плинтуса.
Я же тебе, паразиту, верил, и вот нарвался уже в который раз, теперь отмазываться придется. С сегодняшнего дня ты у меня не работаешь, так Коржанцу и передай. А теперь, пшел вон!»

Генерал встретил меня белозубой улыбкой от уха до уха: «Не переживай, все бывает, характер у «нашего» — не сахар. Но все может и к лучшему, теперьбудешь работать только на меня».
Я набычился: «А в чем я ошибся можнополюбопытствовать, и может, мои прогнозы до президента дошли не слишком точно?»
Коржанец хлопнул себя по ляжкам, расхохотался, с хитрецой прищурил правый глаз: «Да, я всегда тебя дураком не считал. Буду откровенен, не люблю, когда кто-то меня заслоняет. Ежели все так оставить, я скоро у вас третьим лишним буду. А это мне, как ты уже догадался, не улыбается. Ну, да ладно, проехали».   
 
Он взмахнул рукой и продолжал: «Рабочее место я тебе приготовил подальше от нашего хозяина в Калининградской области, бывшей Восточной Пруссии на Куршской косе. Места там роскошные — море, дюны и через узкую полосу земли и песка пресный залив. Строилась президентская дача, но не понравилась — маловата для широкой натуры хозяина. Там и будешь обретаться. Условия оговорим
на месте, а впрочем, и в самолете можно. Завтра мы туда вылетаем, вещички необходимые собери. В первопрестольную очень не скоро вернешься».

В самолете генерал ввел меня в курс наших дел:
«Прилетать буду не часто, связь в основном по телефону. В остальном все как прежде. За пределами участка появляться и светиться нежелательно. Купаться в море и в заливе иногда сможешь,
но под прикрытием. Отвечать за твою безопасность, ты же у нас теперь носитель важных госсекретов, будет майор Осадчий Тарас Богданович. Любые твои пожелания исполнять — его забота. Кроме охраны, там имеет место обслуга — врач, повар, шофер, кинолог, сестра-хозяйка и горничные, молоденькие и хорошенькие, я их сам подбирал со старанием. Можешь пользоваться, отказа ни в чем не будет».

Мое новое место работы — трехэтажная дача. Дом, облицованный колотым камнем, под красной черепичной крышей, с большим тенистым садом. У участка двойное ограждение — колючая проволока
и пятиметровый глухой забор. Между ними носится с рыком стая свирепых ротвейлеров. С желтоватых клыков срывается пена. Черные шкуры их лоснятся на солнце, они похожи на горизонтально летящие бомбы. Перед домом большой бассейн, облицованный голубым кафелем, с морской водой. Теннисный корт и спортплощадка. В глубине участка весело разбежались по холмам небольшие двухэтажные коттеджи для прислуги.

Участок расположен в запретной пограничной зоне. Вокруг на десяток километров ни души. Через море не так уж и далеко Швеция.
По берегу контрольно-следовая полоса — по ширине десяток метров вспаханной земли. По утрам пограничник на тракторе с бороной «освежает» полосу. Перед ним проходит наряд погранцов
 с собакой. Солдатики умудрились обучить овчарку находить в песке янтарь. Перед крупным куском янтаря пес делает стойку. Особенно ценятся крупные экземпляры с насекомыми в застывшей смоле. По берегу высокие дюны, поросшие зеленым ковром гороха, в период молочно-восковой спелости — это просто деликатес.
Перед своим отъездом генерал познакомил меня с персоналом. Майор Осадчий, с заплывшими от жира глазками-буравчиками, мне сразу не показался холуйской угодливостью по отношению не только
к Коржанцу, но и ко мне. А в контраст — к подчиненным неприкрытая хамоватость. Пожалуй, только к сестре-хозяйке Раисе Альбертовне, сорокалетней даме с выдающимся бюстом при маленьком росте, он относился с должным пиететом. Про таких говорят: много сисек из ничего. Дамочка не по возрасту кокетливая и, по-видимому, не слишком сексуально удовлетворённая — отсюда и явная стервозность в характере. Охранники все как на подбор: двухметровые амбалы, интеллектом не слишком изуродованные. Повар Поль, из обрусевших французов, толстяк, как и большинство людей
его профессии, долго  и подробно выпытывал мои кулинарные пристрастия.

Генерал не соврал: горничные действительно просто фотомодели. Особенно хороши две сестренки-близнецы. Оксана жгучая брюнетка, но, как ни удивительно, с ярко-васильковым цветом глаз,
и ее сестричка Лена с пшеничной косой до пояса и черно-бархатными глазками. Такое сочетание цвета волос и глаз может быть одно на миллион.
«Ну а с нашим доктором Ланской Илоной Владимировной попозже увидишься, она в отпуске. Увидишь и убедишься, она под стать Лене с Оксаной, тоже красавица. Но тут я тебе ничего обещать
не могу, у нее здесь статус особый. Так что, кроме услуг врача, ни на что другое рот не разевай», — хитровато прищурясь, предупредил меня генерал.

Я быстро освоился в резиденции, как называла дачу обслуга. Кабинет и спальню я выбрал себе сам, с окнами на Балтику. Аромат соленого ветра заполнял комнату. Мебель из карельской березы мне всегда нравилась, она хорошо сочеталась с голубым иранским ковром и золотистым деревом стенных панелей. Спальню я украсил репродукциями любимых картин «Голубые танцовщицы» Дега и «Рождение Венеры» Боттичелли. Телевизор в полстены и проигрыватель для видеокассет скрашивали мой досуг. Дополняли его книги по заказу и мини-бар с коллекционными винами. Подбирал их Поль со знанием дела, как настоящий  сомелье.

Сестра-хозяйка Раиса Альбертовна подозрительно часто навещала меня, каждый раз излишне тщательно выясняя мои пожелания. При этом принимала, как ей казалось, весьма эффектные позы.
При очередном визите она просто припечатала меня к стене своим гигантским бюстом и страстным шепотом спросила:
«Тебе ведь приятно?»
«Не очень, — ответил я, — слишком жарко».
Раиса ракетой вылетела из комнаты, бросив на меня злобный, испепеляющий взгляд. Я понял, что нажил себе врага.

Я не состоялся как собутыльник Тарасу Осадчему, у нас были разные вкусы как по ассортименту спиртного, так и по его количеству. Он предпочитал горилку с перцем любым винным изыскам
и во хмелю в нем прорезался пикейный жилет:
«Конечно, нынешний тоже мужик дюже крутой, да только не чета Виссарионычу. Тот миллионами косил, зато у всего народа от страха были штаны мокрые. Потому и порядочек был, и тишина как
на кладбище. А теперь кому что взбрендится, то и несет без опаски. И не добре то, а дюже погано. Правда, нынче уж говори не говори, пиши не пиши — всем все до лампочки».

Тяга к пению всегда прямо пропорциональна качеству музыкального слуха. Чем хуже слух, тем непреодолимее желание петь. Майор Осадчий на сто процентов подтверждал это правило. Из его окон часто доносились: «Запрягайте, хлопцы, коней», «Пидманула, пидвела» пусть и с чудовищным извращением мелодии, зато очень громко.
Коржанец регулярно озадачивал меня своими проблемами. Но не всегда мне удавалось их решить быстро. Временами я неделями мучился, напрягаясь до потери сознания. Раскалывалась голова, сердце щемило. Потом долго отходил, восстанавливаясь сном и купанием в море. Плавал всегда в сопровождении одного из охранников, другой караулил на берегу. Мне было неясно, охраняют они меня или стерегут.
Снимали стресс и красавицы-близняшки, я впервые попробовал секс втроем. Поскольку сам я не проявлял ожидаемой инициативы, обиженные невниманием девушки взяли все в свои руки.

Поздним вечером они постучались ко мне:
«Неужели мы вам совсем не нравимся, или вы просто одну из нас выбрать не можете? Берите тогда обеих, мы не против, нам это даже лучше».

Я не стал изображать буриданова осла и сдался. Как мне казалось, выполнение этих «служебных» обязанностей девушек совсем не тяготило. Сестры подходили к ним творчески, их изобретательности предела не было. Между нами сложились очень теплые дружеские отношения и порой мы дурачились от души.

Но с возращением из отпуска Ланской Лена с Оксаной отошли на второй план, и если бывает любовь с первого взгляда, то это тот случай. Красота Илоны в отличие от девушек была красотой зрелой женщины. А зрелый налитой плод всегда еще слаще. Точеные черты лица, изумрудные глаза под высокими дугами бровей. Копна платиновых волос и идеально сложенная сексапильная фигура. Ей не было нужды что-то обнажать, чтобы притягивать взгляды всех встречных мужчин. Достаточно юбки чуть выше колен, скромного декольте, и все остальное домысливалось, дорисовывалось. Идеально сбалансированные впуклости и выпуклости под её платьем притягивали каждого мужика как магнит. Я же от Ланской глаз не мог оторвать. Лукавинка в ее улыбке показала, что она заметила мою ошарашенность, и ей это льстило. Мне казалось, что она даже провоцировала меня едва уловимым кокетством, но дистанцию держала строго. Близняшки тоже все сразу поняли и даже немного взгрустнули. А Оксана тихонько шепнула мне:
«Не смею вам советовать, только не ошибитесь, Илона Владимировна человек очень-очень сложный».

Я попытался узнать, как сложится у меня с Ланской, но ничего не добился. Опять когда предвидение касалось меня, была темна вода в облацех. А Илона была со мной ласкова, но не выходила
за рамки отношений доктора и пациента. И все мои попытки зайти за эту невидимую черту, дружески посмеиваясь, ловко гасила:
«Полно Кирилл, вам что, горничных мало, ведь такие молоденькие, такие красоточки. И ручки свои шаловливые лучше при себе держите».

В глазах ее плясали веселые чертики. Она встряхивала своей платиновой копной и уходила, будто вколачивая свои сильные ноги в садовую дорожку, звонко цокая каблучками по узорной плитке.
Я впервые в жизни даже стихоплетничать стал:
 
В мире нет чудес, все развенчано.
Бог, влюбленному чудо яви:
А оно называется женщиной,
Чудо Веры, Надежды, Любви.

Я спрашивал себя, есть ли у меня шансы визуально понравиться моей обожаемой. Смотрю на себя в зеркало оценивающе: не красавец, но, как мне говорили, физия породистая, плечи широкие, рост под метр девяносто. Сказались гены рязанских дворян по матери и скандинавов по отцу.

Раз за разом меня посещал один и тот же сон: Илона входила в мою спальню, совершенно обнаженная, ложилась рядом. Меня дрожь пробирала, сердце почти выскакивало из груди. Я пытался ее обнять, но руки проходили сквозь нее и она ускользала. И вдруг оказывалась стоящей среди моря, как Венера Боттичелли. Я плыл к ней, но какая-то сила неотвратимо тянула и тянула меня
на дно, и я медленно тонул. Пробуждение каждый раз было тяжелым, я просыпался весь в поту, обессиленный, как после долгой изнурительной болезни. 
   
Свой пыл я пытался гасить в море долгими заплывами. Раньше у меня были тяжелые ласты из толстой резины отечественного производства. Я сменил их на более легкие комбинированные из резины
и пластика итальянского производства. Мне удалось хорошо освоить тех нику плавания в ластах, и сопровождавший меня охранник с большим трудом успевал за мной. Очередной наш заплыв в очень ветреную погоду мог окончиться печально. Нас течением понесло от берега в разбушевавшееся открытое море. Мой охранник обессилел и начал тонуть. Пришлось тащить его восьмипудовую тушу к берегу, из последних сил борясь с течением. Ветер все усиливался, срывая пену с верхушек волн. Я устал и плыл на автомате, почти теряя сознание. Тело налилось свинцом и кричало мозгу:
«Разожми руку, брось этого бегемота, иначе оба утонете». Но мозг отвечал: «А как я посмотрю в глаза двум его пятилетним мальчишкам?»

Долгое пребывание в холодном море обернулось сильной простудой. Ни горячий чай с вином, ни два одеяла не помогали, меня трясло, как в лихорадке, зуб на зуб не попадал. Вызвали Ланскую.

«Ай-я-яй, наш большой мальчик тетю врача не слушался. Ведь уже сколько раз говорила — Балтика не Черное море. Ну ничего, укольчик сделаем, а доктор болящего согреет».

Илона повернула ключ в замке, сбросила одежду и юркнула ко мне под одеяло. Крепко обняла, прижалась горячим телом.

«Ну что, Кирилл, теплее тебе стало? Вот и хорошо, вот и замечательно, но только не наглей, давай договоримся: сегодня я только твоя грелка. Остальное отложим на потом».

Резкий поворот в наших отношениях я отнес к переменчивости женского характера. Судьба мне улыбалась. Наши отношения мы не выпячивали, но и не скрывали. Вечерами мы сидели в садовой беседке обнявшись и говорили, говорили и не могли наговориться. Наши вкусы были, на удивление, схожи и в литературе, и в живописи, да и почти во всем.

Но отдельные различия только помогали взаимообогащению. У каждого было свое любимое, свое заветное. Например, я ставил прозу Лермонтова выше его поэзии. Полотна художников Раннего Возрождения, таких как Казимо Туро и других, выше смазливых, зализанных мадонн Рафаэля. В хрестома тийном Пушкине открыл для себя предтечу Дэвида Гриффита  и Сергея Эйзенштейна. Они впервые в истории кино ввели чередование общего плана и «крупняка», т.е. монтажные кадры. Но Александр Сергеевич опередил их на сотню лет в своей «Полтаве», в описании Петра I. «Из шатра толпой любимцев окруженный выходит Петр». (Общий план.) «Его глаза сияют. Лик его ужасен». (Крупняк.) Среди поэтического мусора Гумилева я про сто балдел, от ряда его блистательных, чеканных по ритму стихов. Таких как «Жи раф», «Корабль» и другие из тетради «Романтические цветы» я читал Илоне наизусть. Она же поделилась со мной своей любовью к Прусту и Платонову, Кафке и Бунину, Ван Гогу и Брейгелю. Сочетания более чем контрастные и неожиданные.

Иногда, при каком-то прикосновении, нас вдруг как током било. Я чувствовал, как твердеют соски у Илоны, меня охватывало до дрожи нестерпимое желание. Мы вскакивали и почти бегом неслись
в спальню, по дороге срывая с себя одежду. А днем у обоих глаза слипались от недосыпа.
Однажды до спальни мы не дотерпели и устроились в темной беседке в глубине сада. Илона сидела у меня на коленях лицом ко мне и тихо постанывала. Юбка у нее сбилась выше талии, блузка
и трусики висели на ветке яблони, забравшейся внутрь беседки. С такой грудью, как у моей лапочки, лифчики были лишними. Неожиданно меня ослепил луч карманного фонарика, и ехидный голос Раисы Альбертовны спросил
«Другого места, голубки, не нашли, совсем уж, охальники, стыд потеряли?»

Луч переместился на лицо повернувшейся на звук Илоны, и тут Раиса заскулила:
«Бога ради, бога ради простите меня, дуру. Я никому ничего никогда, клянусь».
И что эта сучка так панически Ланскую боится — было мне непонятно. Я испытывал ни с чем не сравнимое блаженство, просыпаясь рядом с любимой. Смотрел на еще спящую Илону, облако ее волос  разметалось по подушке, одеяло сползло, обнажая персиковое, будто светящееся изнутри тело. Очертания которого напоминали мне гитару. Черты ее лица во сне постоянно менялись: только что были мягкими, почти детскими, то вдруг твердели, становились волевыми. Меня затопила волна нежности, и я шептал: «Девочка моя, негаданное счастье мое». Даже разлука, если она недолгая, есть сладкая мука ожидания, которое кончается встречей. «Как же я жил без тебя столько лет, моя маленькая?»

Каждый поцелуй, каждое прикосновение драгоценны. Радость удваивается, когда это взаимно. Полное растворение друг в друге. Когда нет тебя, нет меня, а есть только мы. Но невозможно высказать все это даже про себя, просто нет таких слов. Можно только чувствовать это по сиянию любимых глаз, трепету тела, барабанной дроби наших сердец.  Спрашивал себя, что я жду теперь от жизни? И не находил ответа. Судьба сполна одарила меня сверх всяких ожиданий. Чтобы меня не ждало в будущем, этих минут, этих дней у меня никто не отнимет. Я старался не разбудить Илону неловким движением, но она почувствовала мой взгляд и потянулась ко мне, прижалась и обвила мою шею теплыми руками, тихо-тихо прошептала-промурлыкала:
«Ты ведь хочешь? И я!»

Теоретически я знаю, что на женщину опасно выплескивать все сто процентов своей любви, всегда хоть малую часть надо придержать в рукаве. Иначе ей будет неинтересно. Большой знаток женщин, Александр Сергеевич утверждал: «Чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей». Правда, ерники его перефразировали: «Чем больше женщину мы меньше, тем меньше больше нас она». Теория теорией, а на практике у меня ничего не получалось.

Спасенный мной охранник, к моему удивлению, не только не был мне благодарен, но, кажется, даже стал меня люто ненавидеть. Он старался даже не смотреть в мою сторону и свел наше общение
к минимуму. Вероятно, могучий атлет считал себя глубоко униженным. Его, двухметрового силача, супермена как беспомощного ребенка тащил к берегу и кто же? — его подопечный.
 
Как-то я вспомнил о президенте, и как оказалось, очень даже вовремя. Я сфокусировался на его кремлевском кабинете и увидел, как он кричал на Коржанца, стуча кувалдой-кулаком по столу:
«Ты что это, решил меня за нос водить? Мне тут доложили, провидец-то у тебя работает, что-то тут не так. Если он не прохиндей, почему на тебя горбится, а не на президента? Ты меня знаешь. Не люблю я, когда из меня болвана делают. Обмана не терплю и не прощаю. Незаменимых нет. В управдомы пойдешь, и это в самом лучшем случае».

Лицо генерала побурело, он скукожился:
«Напраслина все это, клянусь вам, напраслина, просто пожалел парня. Не на улицу же его гнать. А он, неблагодарный, исчез, может, в Швецию смылся, благо недалеко там, но я бы уже об этом, конечно, знал. Но тишина, ноль информации. Скорее всего, утонул, так туда ему и дорога».
 
Стало ясно: у Коржанца нет другого выхода — кроме как меня убрать. Пешка ферзю не товарищ. После недолгих колебаний поделился проблемой с Илоной. Без ее помощи побег в Швецию мне
не светил. В последние дни ее чувство шло по нарастающей. Она призналась, что дороже меня у нее никого нет. Необходимость побега она сразу одобрила.

«Ничего другого тебе, милый, не остается, только и меня, мой родной, с собой возьми. Я уже без тебя не смогу. Да и они легко поймут, кто тебе помог. И не тревожься, любимый, всю подготовку беру на себя, есть у меня свои возможности».
Клочья облаков висели в бездонном черном небе. Волны, как живые, змеились, светясь темной ртутью в лунном свете. Я с нежностью смотрел на Илону, сидящую на корме. Такая женщина, как моя милая, — это драгоценное вино и пить его надо, смакуя каждый глоток, боясь пролить даже самую малую каплю. Лодка под тихое урчание мотора шла ходко. До нейтральных вод уже рукой подать.

Я с облегчением выдохнул:«Ну вот, моя родная, все-таки мы вырвались» — и пошутил:«А что, может, вернемся?»
 
Илона ответила не сразу:«А ведь ты прав и как всегда угадываешь, я-то вернусь».
Я ее не понял:«Ты, что, меня покидаешь?»
«Да нет, это ты меня покидаешь, а я возвращаюсь», — невесело усмехнулась моя спутница. Я не узнавал ее, у моей любимой было чужое окаменевшее лицо, на скулах катались желваки, глаза — две оловянные пуговицы, смотрящие внутрь себя. И она продолжала глухим и тяжелым, незнакомым мне голосом:
«Не хочу тебя обманывать, через десять минут ты покинешь этот мир, сок, который ты выпил, этому поспособствует. Такая у тебя и у меня судьба, и ничего в ней я уже не могу изменить.
Так кривая вывезла. Но мучиться тебе не придется, ты как будто заснешь. Приказ Коржанца пришел — ты не должен появиться в Швеции».

Заметив мое движение к ней, Илона хрипло отчеканила:
«Не дергайся!» В ее руке блеснул небольшой никелированный пистолет.
«И не падай в обморок, к твоему сведению, я полковник ФСБ и обязана приказы выполнять. И руководит здесь и отвечает перед Коржанцом вовсе не майор Осадчий, а я. Не скрою, мне было очень хорошо с тобой, даже и притворяться не пришлось. Но Коржанец не только начальник, он мой первый мужчина, а это на всю оставшуюся. Он-то вообще не способен никого любить, и ничего тут
не поделаешь, — с безответной любовью давно смирилась».

У меня перед глазами все поплыло, но я все-таки еще успел увидеть в последнем озарении свое бездыханное тело, выброшенное морем на плоский песчаный берег. А затем собственные похороны: сестры-близнецы размазывали платочками слезы по своим хорошеньким личикам, Раиса Альбертовна с трудом сдерживала злорадную ухмылку, остальные просто равнодушно отбывали номер. Что никак нельзя было сказать про Илону, она сотрясалась от накатывающих волнами рыданий. Черты ее лица заострились, под глазами легли темные круги. Или все-таки был я ей совсем не безразличен,
или в ней умерла большая трагическая актриса?

Подмосковье. Станция Рассудово. Июнь — июль 2011 г.
В рассказе использованы стихи автора.