Монте Кристо в юбке

Каждому – по делам его.

Неделю назад отец, на удивление трезвый, сидя на кухне, старательно точил вначале на оселке, затем на бархатной шкурке большой нож. Посмеивался и твердил: «Ну, наточил так наточил, да им же бриться можно. А ты, мать, всегда говоришь, что
у меня обе руки левые». Мама называла этот нож разделочным, а отец тесаком.

А сейчас четвертый час ночи — я до онемения в пальцах сжимаю его рукоятку, стоя над распростертым на диване телом пьяного отца. Он нечленораздельно мычит: «И кто тут базарит, что я нищебродия? А на чьи шиши, который день вы, жлобы, пьете-жрете?» Его глаза — две оловянные пуговицы с полным отсутствием проблеска мысли на помятом лице. Взбухший от сочащейся слюны мокрый рот кривится с довольной улыбкой. Острый кадык часто дергается от набегающей икоты. 

Меня трясет от ненависти к нему: «Пьяная скотина, изгадил жизнь и матери и мне». Явился вчера вечером и с порога  захрипел: «Ну, что, сучки, от меня заначку удумали затырить? А вот хренушки вам. Накося выкуси. От меня фиг что-то спрячешь.
Я же, как Нат Пинкертон, как Шерлок Холмс и другие прочие…»

Мы с мамой похолодели, это же уму непостижимо, как он нашел деньги, спрятанные между доской и ризой иконы Николая Чудотворца мирликийского. С таким трудом накопленное, за полтора года, предназначалось для оплаты дорогого импортного лекарства, способного продлить жизнь мамы — у нее рак желудка — и для покупки шубы из серебристого козлика для меня.
Зимой я мерзла в своей курточке на рыбьем меху. Любая сумма, попавшая в руки родителя, с купеческим размахом прогуливалась с помощью малознакомых собутыльников.

Рука, держащая нож, онемела, и я стою, раскачиваясь в такт моим мыслям, как припадочная. Где-то в подсознании, как вспышки кадры-видения: отец протягивает мне большую куклу: «Ты только посмотри, дочурка, что тебе папа принес, у нееи глазки закрываются и даже ма-ма говорить умеет» и еще одно видение — он же хлещет меня ремнем, по чему попало, и рычит: «Не скажешь, стервь, куда мать бутылку спрятала, убью на хрен». И вдруг сзади шаги, и голос проснувшейся матери: «Лена, ты что, совсем спятила, или нам лучше будет, если тебя посадят?». Я разжимаю пальцы, и лезвие ножа втыкается в пол. Мы с мамой обнимаемся и ревем в голос от полной безысходности. Если Бог действительно наказывает, то это как раз тот случай: через месяц отца не стало, допился — обширный инсульт.

Надо было срочно искать работу, где бы больше платили. Говорят, у меня сложный характер. Если я сразу не добиваюсь успеха
 в чем-то, то опускаю руки и пробую себя в другой ипостаси. Мне тошно ползком добираться до вершины, всегда хочется пусть
с предельным напряжением, но достичь вершины прыжком. Я уже сменила несколько мест приложения своего труда. Так я уже побывала  секретарем в редакции журнала после не очень удачного опыта в журналистике, помощником режиссера в театре после не слишком восторженного приема зала  в роли «кушать подано» и т.
д., но с тем же успехом. Подруга устроила меня работать в киоск при гостинице «Пекин», помогло приличное владение английским. Скучно, но какой-никакой доход имел место.

На личном фронте у меня образовался бой-френд Антон, много старше меня, но это меня не пугало. Рост под метр девяносто, атлетическая фигура и в достаточной мере обезображен интеллектом. Я мельком увидела его в издательстве, где трудилась моя одноклассница. По моей просьбе она подстроила наше знакомство на вечеринке у друзей. Гуляли до поздней ночи. Нас как-то сразу потянуло  друг к другу. Я не собиралась с ним спать, во всяком случае не в первый день знакомства, но так уж вышло. Хозяин квартиры спросил меня: «А вас, Леночка, куда положить, выбирайте комнату любую». Я ответила: «Все равно где, но только с ним».

Но скоропалительный секс не всегда плохо. Мой знакомый Сурен был патологически влюблен в зеленоглазую блондинку Варю. Впервые увидел ее на улице, пошел за ней, завороженный, до самого ее дома, как теленок за своей мамой, но подойти так и не решился. Так ходил и ходил на расстоянии две недели. Наконец, как-то познакомился, ухаживал три года, голландские розы таскал охапками, водил в самые лучшие рестораны, архидорогие подарки ко всем праздникам, от Восьмого марта до Дня Парижской коммуны. Ну, просто в лепешку расшибался, однако до интима допущен не был. Но капля и камень точит. Оттаяла Варя, ему была милостиво обещана ночь любви после вечеринки у друзей Сурена. Роскошный стол и многокомнатная квартира его друзей должны были сему способствовать. Выбрито-отутюженный отправился Сурен навстречу своему счастью. Для храбрости он принял энную дозу горячительного, за столом добавил еще и еще. На другой день я полюбопытствовала: «Ну что, было у тебя с ней?». Сурен признался: «Вроде бы было, но вот с кем, не помню».
 
Постелили нам с Антоном вместе. Эта ночь ярко отпечаталась в моей памяти Женское тело как музыкальный инструмент поет только под руками мастера, когда талант и опыт исполнителя соединяются с возможностями инструмента. Поначалу мне даже показалось, партнер затягивает прелюдию, я-то уже давно была готова. Даже было опасение, что он только и может гладить и ласкать, но я ошиблась. Я со своим трехлетним опытом с началом в семнадцать лет ничего подобного не испытывала.
Антон рулил художественной редакцией в Госкино, которая выпускала журналы «Спутник кинозрителя», «Новые фильмы» и другие. Писал маслом и акварелью. Мне кажется, ему лучше всего удавались изысканные по цветовой гамме пейзажи и абстракции с мощными аккордами красок. Он дружил с замечательным киноактером Юрием Богатыревым, тот по образованию тоже был художником. Антона поражала скромность Юры, не слишком частая среди звезд, он жил в коммуналке с коридорной системой и одной общей кухней с десятком газовых плит на целый этаж. А ведь стоило ему обратиться в Моссовет, наверняка получил бы отдельную.

У Антона с детства было неравнодушное отношение к братьям нашим меньшим. У него жили и кошки, и собаки, и рыбки в двух аквариумах. Он был частым посетителем Птичьего рынка в Москве. Где продавалась всяческая живность от рыбки гуппи, длиной в три сантиметра, до огромного сенбернара, весом под сто  килограммов. Среди продавцов такое же разнообразие от серьезных разводчиков до мелкого жулья. Скажем, возлежит великолепный по экстерьеру пудель, изображая маму  шестерых щенят. Правда, верится в это с трудом, поскольку это кобель. Впрочем, столь же сомнительно, чтобы их папой был он. Двух щенят купили, но через две минуты их опять шесть. И сколько бы ни покупали сегодня или завтра, число пуделят не изменится. Недаром ходит анекдот про Птичку: Идет по рынку мужик, тащит за собой на цепи огромного медведя и орет: «Это какая же сука мне в прошлом году хомячка продала?»

Поехал как-то он за кормом для рыбок на Птичку, а вернулся домой к ужасу всех соседей с огромным свирепым догом. В этого пса он влюбился с первого взгляда. Обычно наши московские доги с трудом несут свои большие килограммы на рахитичных слабых лапах. Этот же рыжий кобель, по кличке Малыш, тигрового окраса, будто кованный из бронзы, играя выпуклыми мышцами, гарцевал как горячий арабский жеребец. Купил он Малыша довольно дешево, какой же псих купит взрослого свирепого пса? Привез его к себе, досыта покормил мясом, и все было прекрасно до тех пор, пока не собрался выгулять Малыша на улице. Подходит к нему с поводком, а тот бросается на Антона, лязгая клыками. Пришлось ему защищаться от него деревянной табуреткой, которую пес за полчаса превратил в груду щепок. Наконец, Антоше удалось подсунуть руку под ошейник и слегка придушить зверя, затем, захватив еще и заднюю лапу, забросить его себе на плечи. Выйдя на улицу, он шмякнул пса об землю, тот с минуту полежал, пошатываясь, встал, потряс головой и вдруг завилял хвостом.

Как Антону объяснили кинологи, он сделал то, что делает взрослая собака с непослушным щенком: берет за шиворот и встряхивает. С этого момента Малыш слушался беспрекословно, но время от времени проверял хозяина «на вшивость», брал руку хозяина в пасть и очень медленно сдавливал ее, внимательно глядя ему в глаза. Антон ребром ладони бил по собачьему носу, на секунду пес отключался, но тут же его улыбающаяся морда давала понять, что он доволен — хозяин в порядке. Видимо, гены, берущие начало от волчьих предков, подвигают кобелей на борьбу за место вожака, даже и с хозяином.

С Антоном мы друг без друга не могли прожить и дня. И когда он был завален работой, так что сидел над ней дома ночами, всетаки приезжала к нему. Пусть хоть на пятнадцать минут, чтобы вместе выгуливать Малыша. У него дома я появляться не могла, он разошелся с женой, но квартиру еще не разменял.
Однажды, в очередной раз уезжая от Антоши поздним вечером, я зафрахтовала не такси, а частника. Водитель оказался  сексуально озабоченным типом, с полдороги он свернул на заброшенную стройку и набросился на меня. Я вырвалась и выскочила из машины, разбила об угол здания бутылку «Боржоми», которую везла для мамы, и получившейся «розочкой» изрезала в кровь насильника. И сверх того, в кураже приставив к его горлу острые рога розочки, заставила его все-таки довезти меня до дома.

В день рождения Антона у него в редакции очередной завал. Он позвонил мне и попросил занять столик на двоих в ресторане «Арагви». Сделать заказ на мое усмотрение и даже, если буду голодна, начинать без него, а он присоединится позже. Я заказала бутылку «Киндзмараули», лобио, харчо, сациви и шашлыки по-карски. Поскольку, когда появится Антон, было неясно, начала пировать в одиночестве. Жду, но вот прошло уже три часа, меня это стало тревожить, а его все нет и нет.

Отлучилась в туалет и заметила, что официант меня пасет. Вероятно, боится, как бы я не смылась, не расплатившись. И тут меня бросило в холодный пот, денег у меня с собой кот наплакал. Даже за то, что съела, заплатить не хватит. Прошел еще час, пировавший за соседним столиком толстый пожилой грузин то ли заметил мою нервозность, то ли решил покадриться, но подошел и спросил: «Почэму такая красивая дэвушка одна скучает?» Пришлось обрисовать ему ситуацию. «Мэлочь такую в голову нэ бэри. Мы приглашаем тэбя к нашему столу, а халдей наши счэта объединит. Гиви Джибладзе никого никогда в беде не оставит. Пойдем, я тебя с друзьями из Дагестана и моим охранником чеченцем познакомлю. У нас коекакие разногласия были, но мы уже все уладили».

Гиви из-за толщины напоминал бегемота, но бегемота очень пластичного и, на удивление, легко несущего свое необъятное тело. Среди сидящих за столом выделялся огромным ростом и непомерной шириной плеч молодой чеченец Исмаил с точеными чертами лица, высокими сросшимися дугами бровей над черно-бархатными глазами. И только его улыбка, несмотря на красиво очерченный рот и белоснежные зубы, меня настораживала. Было в ней что-то неуловимо порочное, коварное, и Исмаил мгновенно терял всю свою привлекательность. Дагестанцы Али, Умалат и Магомет показались мне близнецами, которых очень трудно различать. Все средних лет, с красивой сединой, сухие, жилистые, одетые неброско, но с хорошим  вкусом.

Я перетанцевала поочередно со всеми кавалерами, и все они были со мной сама галантность. Дошло время до тостов. Один из них, произнесенный Умалатом, запомнился мне надолго: «Однажды шах сильно прогневил своего падишаха, и тот приказал сжечь его дом. Но шах остался спокоен и даже улыбался. Пуще прежнего разгневался владыка и повелел убить его жену и детей. Но и тогда шах не заплакал. Падишах, не зная, как с ним быть, созвал диван на совет, где старейшина дивана предложил ему убить лучшего друга шаха. И только тогда шах заплакал. Удивился падишах и спросил плачущего: «Я тебя разорил и убил твоих самых близких, но почему заплакал ты только о чужом человеке?» И ответил ему шах: «Я еще молод и построю себе дом и найду жену, а будет жена, будут дети. А лучшего друга я искал всю жизнь, а другой жизни у меня нет. Так поднимем же бокалы за такую дружбу!»
В конце вечера Гиви предложил мне вместе с ним и Исмаилом поехать в гостиницу: «Мы тэбе, Леночка, отдельный номер снимем, хочешь даже люкс, у меня для тэбя есть очень выгодное деловое предложение, нэ пожалеешь. Нэ хочешь? Ну, хорошо, хорошо я тэбе еще позвоню». Мне было не до чего, сверлила мысль, что с Антоном? Худшие мои опасения оправдались: в этот день его на зебре «Волга» на скорости в сто двадцать сбила насмерть.

После похорон Антона мир для меня стал пустым и холодным. Часами сидела, смотря в одну точку. Полгода  из депрессии не могла выбраться. Даже неожиданно начала писать стихи, тоскливые, как осенний дождь.

Как часто сладкое — отрава, Но наперед не угадать.
Улыбка у судьбы лукава, Одарит, чтобы отобрать.
А ты уходишь, не прощаясь, Излечит время ли, бог весть? 
А без тебя душа нищает
И тяжелее жизни крест.

Но жизнь продолжалась, за мной стал настойчиво ухаживать мой одноклассник Алексей Лавров, по школьному прозвищу Лаврик. Спасаясь от душившей меня тоски, я переехала к нему. Он был одержим множеством маниловских идей, претворение которых в жизнь кончалось пшиком. То создание ансамбля, где я буду солисткой, а он писать шлягеры и стучать на ударных, то совместно сочиним киносценарий для Феллини или, в крайнем случае, для Антониони и т. д.

Впрочем, кое-что из его идей было реализовано. В наших магазинах висели неказистые московшвеевские костюмы и стояли натиравшие ноги до крови ботинки фабрики «Скороход». В салонах же для новобрачных можно было отовариться чем-то импортным. Идти в загс регистрироваться мы не собирались, но по заявлению получали пропуск в салон. Проделав трижды эту операцию, мы обзавелись итальянской обувью, немецкими плащами и прочим дефицитом.

Жили мы весьма по-совковски скромно, а соблазнов пруд пруди, но приходилось только облизываться. Алеша явно не был трудоголиком да выпить был не прочь, был бы повод. Так что звонок Гиви по межгороду с деловым предложением был весьма кстати: «Слушай, Леночка, внимательно, ничего не перепутай, в субботу в шесть к тебе подъедет такси с двумя чемоданами в багажнике. Отвезет тебя к поезду. Билет будет у водителя, он и чемоданы в купе погрузит. Мои люди тебя встретят. Ни с кем ни о чем в дороге ни слова. Конкуренты не дремлют. Заплачу хорошо, по-княжески, не пожалеешь».

В дороге все было нормально, в Кутаиси меня встретили два хмурых чернобородых амбала в спортивных костюмах и повезли по городу, затем по кривым улочкам аулов  и, наконец, по горному серпантину. У сидящего за рулем спросила: «Куда едем?» — «Куда, куда, на дачу к хозяину, нэ отвлэкай, жэнщина, меня словами, нэ видишь, над пропастью дорога», — буркнул бородач. Приехали. Шофер загрохотал пудовым кулаком в ворота трехметрового забора. Из ворот появился оскалившийся улыбкой в тридцать два зуба Азамат: «Салам алейкум! Шеф ждет не дождется». Перед двухэтажным домом из дикого камня два кобеля ростом с теленка с дрожащими от ярости холками встретили нас львиным рыком. «Мои звери, серый — это кавказец Бек, а белый среднеазиат Алабай. Впустить, может, и впустят, а вот выпустить — даже и не пытайся — сожрут», — смеялся Азамат.

Стены, обитые дубовыми панелями, резная мебель и пушистые текинские ковры делали дом уютным. Стол был накрыт на большой террасе, плотно обвитой виноградом. «Такого шашлыка у вас в Москве никто нэ пробовал. Этот барашка час назад еще травку щипал. На виноградной лозе зажарэн, если бы нэ на лозе, то это был бы нэ шашлык. Ешь, нэ стесняйся и отведай «Изабеллу», моего собственного  изготовления вино, нэжное, как дэвушка. Далеко от бочки нэ унэсешь — скиснет», — гордо басил Гиви, и его крупная рука с тяжелым золотым перстнем порхала над столом. Вино действительно было сказочное, темно-рубиновое с густым клубничным ароматом. Поймала себя на мысли, не слишком ли я им увлеклась? Все на столе очень острое, перченое — провоцирует, так и переборщить недолго.

Очнулась и обомлела — чужая постель и я голышом, рядом храпит Гиви, арбузный живот поднимает одеяло при каждом вдохе. Я вскочила, рывком сдернула одеяло со спящего и обернулась им. Разбуженный мной толстяк недовольно заворчал, приподнялся и, обхватив меня под колени, опрокинул на кровать. Я с размаху влепила ему звонкую пощечину. «Подонок, чем ты меня опоил? Тебе это так не пройдет!» — зашлась я в крике. Гиви в ответ кулаком ударил меня в лицо, из разбитого носа закапала кровь. «Грузинским князем брэзгуешь, стэрва, смотри, горько пожалеешь, но поздно будет», — зарычал он и зычно протрубил: «Эй! Азамат, возьми дэвку, можете позабавиться с ней вместе с Хасаном, разрэшаю».

Я успела схватить с тумбочки старинный бронзовый подсвечник и ударить вбежавшего в спальню Азамата по голове, но он, как ни в чем не бывало, сгреб меня как ребенка, в охапку и унес. Хасан, шестерка Гиви, сухощавый азербайджанец с носом, напоминавшим кривой кинжал и черносливинами хитро прищуренных глаз, был у Джибладзе и шофером, и снабженцем, и поваром.

Я пыталась вырываться, царапалась, ломая ногти, кусалась, но все бесполезно, двух подонков это только раззадорило. Осознала, что мое сопротивление только доставляет садистам дополнительное удовольствие. И усилием воли превратилась в нечто неодушевленное, без проблеска эмоций, в каменное изваяние. И все же однажды я сорвалась, мое тело меня предало. Когда два члена одновременно задвигались во мне, животное начало взяло верх над разумом, волна жгучего желания накатила на меня, и я кончила в пароксизме страсти, тщетно пытаясь подавить крик, рвущийся из горла. За это я  ненавидела себя не меньше, чем своих мучителей. И еще больше их за мою ненависть к себе. Азамат съехидничал: «Знаю вас, баб, все вы целкой притворяетесь, а сами о групповухе мечтаете». Трудно передать, что я испытала в эту ночь. На душе было мерзко, я как будто в дерьме вывалялась и не очиститься мне никогда. Раньше я не могла понять, верю ли я в тебя, Боже, но если ты есть, дай мне силы все вынести, чтобы отомстить.

На следующий день к двум подонкам прибавился Гиви. С ним мои мученья стали еще изощреннее. Джибладзе был изобретательнее своих дебильных подчиненных, ему нравилось мучить не только тело, но и душу. Он приподнял тяжелые веки над янтарем тигриных зрачков: «А кто тэбя, сучка, здэсь держит? Раз брэзгуешь нами. Азамат, дай ей деньги на дорогу, пусть одэвается и уматывает». Я обрадовалась — это конец моей пытке. Азамат с гнусной улыбочкой распахнул дверь.

Я шагнула за пороги тут же бросилась обратно, ко мне, обнажив клыки, с утробным рыком неслись Казбек и Алабай. «Вот видишь, ты же от нас уходить нэ хочешь, значит, тебэ очэнь понравилось», — хохотал, хлопая себя по мясистым ляжкам, Джибладзе, и его большой живот волнами колыхался под рубашкой.

Гиви больше нравилось смотреть, как два подонка измывались надо мной, чем самому участвовать в насилии.  Он, сидя в резном старинном кресле у горящего камина, витийствовал: «Почэму ты, ****ушка, внимание трех кавказских мужчин нэ цэнишь? Кстати, по сэрости зря обижаешься. Во врэмена Ивана Грозного *****ю называли жэнщину, ведущую хозяйство бэз мужика. В архиве я сам видэл царский указ: ****ям Евфросинии, Устинии и Параскеве пожаловать каждой по дэсять рублей серэбром на хозяйство. Культура Грузии дрэвнее вашей, грузины уже христианами были, а на Руси еще язычэские жертвы Перуну приносились. А вы еще дурацкие анэкдоты про тупых грузин сочиняете.

Хотя ты и мнишь себя интэллигенткой, что знаешь о трудах, об Эросе крупных русских рэлигиозных философов? О Розанове что знаешь, который видел лицемэрие в христианской морали, Соловьеве, который в своей работе «Смысл любви» пишет: «...чэловек относится к окружающим исходя из своих личных потребностей…» Да и ваш Достоевский устами Федора Карамазова говорит: «Жажда власти и господствования эсть во всякой любви… Любовь всэгда насилие…» Так что нэ тэбе нас судить со своей мэщанской кочки».

Гиви лениво почесал ногтями грудь, густо поросшую кудрявыми черно-седыми волосами, и продолжал: «Ви в России даже то, что создано вашими прэдками, освоить нэ можете. Зал в Третьяковке с иконами Рублэва, Грэка, Дионисия рысью, дажэ нэ останавливаясь, пробэгаете. Млеэте от фотографического Шишкина, а Левитан-то на голову вишэ. В восторге от Рэпина пусть сильного рисовальщика, но как живописец он в подметки Сурикову нэ годится. А античная литэратура тебэ вообще нэ по зубам: что ты читала из Софокла, Еврипида, Эсхила, Аристофана? В моей библиотэке все есть. Так и бить, почитай — разрэшаю». 
 
Медленно текло время. Стольких поз и способов нет и в Камасутре, сколько  изобрел интеллектуал-извращенец. И все это под стрекот кинокамеры, а потом просмотр на экране-простыне с похабными шуточками и гоготом. Мне приходилась выполнять любое гнусное желание троицы. Стоило мне заартачиться, Азамат вытаскивал из камина кочергу с кончиком, зловеще светящимся красным и пока Хасан менядержал, близко-близко подносил его ко мне: «Личико прижигать будем или промежность, исключительно по твоему вкусу — выбирай?»

Я была на пределе моральном и физическом. Болело все: голова, позвоночник, колени и локти, содранные до крови. И даже части тела, созданные для наслаждения, ночами ныли, как раны. Но больнее всего было обгаженной душе. Я блуждала в лабиринте  своего подсознания, не находя ответа на мучившие меня вопросы. И почему, почему все это мне, за какие страшные грехи? Я не свихнулась только потому, что прокручивала в мозгу планы мести, и это отвлекало меня от нестерпимой боли души. Говорят, что надо прощать и что Бог накажет, тогда почему самые чудовищные преступники счастливо доживают до глубокой старости на жирные пенсии? Вероятно, у Бога просто рук не хватает и надо ему помогать. Каждый должен  получать по делам его.

Спустя две недели я очнулась, одурманенная какой-то гадостью, в вагоне поезда, на полдороге к Москве. В купе было пусто. Под головой лежала моя сумочка и в ней пачка бумажек — от щедрот княжеских.

Не сразу и не все рассказала я Лаврику. «Плюнь и постарайся забыть. Что мы с ними сможем поделать? Силы-то неравны, да и опасно с такими связываться, только хуже будет», — нудил он. Со временем я физически восстановилась, но когда спустя месяц Лаврик в койке просто попытался обнять меня, я вырвалась и убежала в ванну, где меня долго тошнило. В дальнейшем все его попытки заканчивались тем же. Лешу это не радовало, меня он и раньше в восторг не приводил, а теперь и вовсе со своей трусоватостью стал чужим. Наши пути разошлись.

После Антона осталось много картин, в нашей квартире места для них не хватило. И еще до моего кошмарного вояжа я перевезла их к двоюродной тетке в Подмосковье. Чердак ее дома для этой цели вполне годился. Тетушка относилась ко мне по-матерински — не знала, куда меня посадить и чем угостить. Особенно хороша у нее была вишневая наливка, с которой был связан забавный случай. Тетка, приготовив очередной шедевр, ягоду, пропитанную алкоголем, высыпала, за ненадобностью, на компостную кучу. Куры, тут как тут, наклевались, учинили пьяную драку, да и свалились в огороде, где их нашла хозяйка. Погоревала она над куриными «трупиками», поплакала, а все же ощипала их, не пропадать же добру.

Наутро ощипанная команда протрезвела, проголодалась и пришла к кормушке, а та пуста. Раздосадованные пернатые принялись стучать клювами в окно. Спросонья тетку чуть удар не хватил, когда она голых «покойниц» узрела. Но ничего, Отче наш прочла, самогоночки тяпнула и оклемалась.

Полтора десятка полотен остались в Москве, и мне удалось продать их французскому коллекционеру за очень и очень приличную сумму. Двухметровый парижанин в драных джинсах и роскошном пуловере с длинным шарфом, цветов флага Франции, показал на работу Антона, висящую в галерее, и сказал: «Я куплю все, что написано в этой манере». Но все купить ему не удалось, три мои любимые картины оставила себе. Вот и сбылась моя мечта, появились деньги для моего плана — отомстить трем подонкам. Они напрасно надеялись, что их местонахождение мне неизвестно. В доме Джибладзе мне попался старый конверт с его адресом, и я выучила его наизусть.

Одним из существенных препятствий для моего плана были собаки. И тут я вспомнила, муж моей приятельницы Вадим был любителем жуткого зрелища — собачьих боев. Эта гнусная забава давно уже вне закона, но все-таки имеет место. Преимущественно здесь используются бойцовые породы — стаффорды и питбули. Кобель любой другой породы не будет грызть суку, и только бойцовые на это извращение способны. Кроме того, у них низкий болевой порог и невероятная выносливость. Бойцовые могут побеждать противников даже вдвое крупнее себя. Вадим рассказывал мне, что один ветеринар разработал средство, которое превращает даже спокойную собаку в свирепого зверя. По моей настоятельной просьбе он достал мне пузырек этого зелья, но предупредил, что при передозировке собака становится крайне опасной даже для хозяина.

Еще для моих планов нужен был акваланг и тренинг в погружениях, но при наличии денег это оказалось несложно. Машину я попросила на месяц у Виктора, мужа самой моей близкой подруги Марии. У него это восторга не вызвало, однако Маша умела убеждать. С ней мы были неправдоподобно похожи, ну просто как двойняшки. Подружка имела доверенность на тачку супруга, что было очень кстати. Мы обменялись с ней паспортами, и она поехала отдыхать с путевкой на мое имя в дом отдыха. Подруга перекрасилась в шатенку, а я в брюнетку. Поэтому стопроцентное алиби мне обеспечено.

Не новый, но надежный «Форд-Эскорт» довез меня за неделю до Кутаиси. Водила я неплохо, училась на курсах, да и кое-какая практика тоже имела место. В Кутаиси ко мне присоединился сын одного из дагестанцев Али младший. Он был вылитый отец, но выше ростом и атлетичнее. Этот восемнадцатилетний даргинец   оказался для меня неоценимым помощником. Он по своей внешности вполне мог сойти за местного. У дагестанцев были свои счеты с Джибладзе.

Недалеко от владений Гиви мы поставили хорошо укрытую густым кустарником двухместную палатку с маскировочной сеткой на берегу реки. «Форд» тщательно укрыли, забросав ветками. С Али мы сразу стали друзьями, у него была какая-то врожденная деликатность. Позже я по его взглядам поняла, что смотрит на меня он не только как на друга. Но мой мужчина должен быть старше, для меня мальчик, даже такой милый, еще не мужчина. С помощью цейсовского полевого бинокля нам было удобно следить за нашими врагами, ничем не выдавая своего присутствия. Стал детально ясен распорядок дня обитателей объекта нашего внимания.

К Джибладзе часто наведывались гости, и над окрестностями плыло грузинское многоголосье. Иногда Азамат привозил компанию девиц, и тогда поросячий визг и дурашливый хохот не утихали до утра. Нередко Гиви, провожая их, с трудом держался на ногах. Хасан часто бывал на берегу местной «амазонки», рыбачил с удочкой и с видимым удовольствием купался.

В тот раз, когда Хасан заплыл далеко от берега, я надела акваланг и подплыла к нему под водой сзади. Ноги Хасана пенили воду перед моим носом. Не теряя времени, оплела их веревочной петлей, и глубоко нырнув, потянула пловца вниз. От неожиданности он нахлебался воды и, судорожно извиваясь всем телом, пытался всплыть. Но ему это не удалось, я с силой тянула его на дно. Хасан подергался и обмяк. Я сняла с его ног петлю и под водой быстро доплыла до берега, где меня ждал Али.

«Ну ты даешь!» — только и смог сказать он. Акваланг мы закопали в чаще леса. Я сама удивлялась своему спокойствию. Ни жалости, ни раскаянья не испытывала. В палатке провалилась в сон и спала до утра без сновидений. Проснулась, а на душе кошки скребут, ведь все же я человека убила. Пусть он и был последней мразью, и все же… Но вспомнила издевательства, в которых участвовал Хасан, его потные руки и гаденькую ухмылочку, и меня отпустило.

После похорон Хасана, мне казалось, что Джибладзе что-то заподозрил. Проходя по своему владению, он вдруг останавливался и замирал на пару минут с замороженным лицом, тупо смотря в одну точку.
 
Ну что ж, с одним подонком покончено, но остались еще двое. Будем действовать по намеченному плану. Что-то библейское вспомнилось — каждому воздастся по делам его. «В следующий раз моя очередь», — настаивал Али. «Даже и не думай, мой счет намного весомее!» — отрезала я. В крупные куски баранины  щедро впрыснула через шприц «озверин»-зелье, полученное от мужа приятельницы. Утром мы с Али перебросили мясо через забор сада Джибладзе. «Озверин» должен был подействовать примерно через полчаса. Невдалеке от дома Гиви на холме росло большое раскидистое дерево, оно стало нашим наблюдательным пунктом. С него весь участок Джибладзе со всеми постройками был как на ладони. 

В объективе Цейса я видела, как Алабай зарычал на Казбека, тот, обнажив клыки, ответил ему тем же. Обертоны рычания становились все более громкими и злобными. И вот два разъяренных зверя сцепились в один бешено крутящийся клубок. Из дома на шум вышел Азамат в одних трусах с палкой в руке. Он начал, громко матерясь, охаживать собак своей дубинкой. Псы завизжали, расцепились и тут же бросились на хозяина. Через минуту чеченец оказался на земле, а два зверя остервенело грызли и рвали его плоть. Опьяневшие от запаха и вкуса крови псы продолжали терзать уже мертвое тело. Через решетку окна  высунулось черное дуло калашникова, грохот очереди, и собаки, нашпигованные свинцом, легли рядом с хозяином. Гиви сел в стоящую во дворе черную «Волгу» и уехал.

На следующее утро у ворот Джибладзе со скрежетом затормозила крапленная дорожной грязью милицейская машина. Из нее вылез мужчина в прокурорском мундире. Его блестящую, как биллиардный шар, лысину компенсировали пегие вислые усы. На стук вышел Гиви и пригласил прокурора в дом. Два милиционера остались в салоне авто. Спустя час Джибладзе с гостем вышли из ворот, о чем-то возбужденно споря. Гиви что-то сердито кричал прокурору, яростно жестикулируя, тот только разводил руками и смеялся. В последующие дни Гиви, выходя в сад, не расставался с автоматом. Он ходил, нетвердо ступая, голова моталась, как у тряпичной куклы.

По всему видно было, что он беспробудно пьет. 

Нам стало ясно, он догадался, что смерть Хасана и Азамата вовсе не цепь нелепых случайностей, и запаниковал. Прокурора он в этом убедить не смог, как ни старался, и от бессилья и страха пил еще больше. На третий день в сумерки прокурор безуспешно стучал в калитку Джибладзе — ему не открывали. Он взмахнул рукой, и молоденький мент ловко перелез через ворота, открыл их, и прокурор забарабанил в дверь, а  потом в окно. И вдруг из окна хлестнула очередь, с деревьев посыпались срезанные листья, прокурор схватился за грудь и упал навзничь. Милиционеры открыли ответный огонь. Вскоре дверь распахнулась, и из нее вывалился и рухнул ничком Гиви. Его перевернули на спину, он был ранен в плечо и пьян до потери соображения. Судьба сделала фальстарт. Получилось это не по моему плану, но что ни делается, то все к лучшему. Баба с воза — кобыле легче, будем «посмотреть», чем это закончится.

А пока я вернулась домой, но не прошло и двух недель, как меня вызвали к следователю. Помню, Джибладзе хвастался, что и в столице у него есть своя мохнатая лапа. И первый вопрос следока: «Почти месяц вас дома не было, и где же это вы, дамочка, по каким таким весям путешествовать изволили?» Во рту у меня стало сухо, но я спокойненько так отвечаю: «С такого-то по такое число я отдыхала безвылазно в таком-то санатории. Можете проверить». Не зря мы с Машей перекрашивались и паспортами менялись. Следователь: «В несознанку, дамочка, играете, но напрасно, мы все проверим, и уж будьте спокойны, очень и очень тщательно. Поэтому и не прощаюсь, мы еще много видеться будем». На душе у меня было неспокойно, а вдруг органы докопаются. Но больше следствие меня не беспокоило. Алиби сработало.

В начале августа Али прислал на мой адрес в Москву вырезку из местной газеты: «…Гражданин Джибладзе Г. А., находясь в состоянии тяжелого алкогольного опьянения, застрелил районного прокурора Амашукели Л. Б. во время следственных действий по факту гибели граждан Коркия А. Г. и Хасанова Х. И. Гражданин Джибладзе осужден на 13 лет колонии строгого режима».   

С моих плеч как камень свалился. Натянутые струнами нервы провисли, казалось даже, что смысл моей жизни утерян. Но наконец-то я могла успокоиться, зализать свои шрамы и подумать, как жить дальше.
 
Декабрь 2010 г.