Александр Македонский. Погибший замысел. Глава 6

      Глава 6

      Персидский флот сильно беспокоил Александра. Состоявший из четырёхсот хорошо оснащённых и вооружённых и быстрых единиц, он продолжал господствовать на море. Триеры македонян, значительную часть которых представляли суда, управлявшиеся греками, так и не снискавшими доверия у стратега-автократора Коринфского союза, почти втрое меньшие числом, не могли противостоять азиатам, а содержать большое их количество значило впустую тратить деньги и распылять людские ресурсы — и Александр распустил флот, оставив в непосредственном подчинении, у себя под рукой, только два десятка кораблей.

      Второй головной болью царя Македонии был Мемнон, во время осады Галикарнаса произведённый Дарием в полководцы. Неугомонный родосец, пусть теперь под его началом находились изрядно поредевшие после победного марша Александра наёмники, оставался грозен; он мог прибегнуть к помощи всё того же флота и, объединившись с ним, доставить Македонии много неприятностей; противопоставить ему на море Александру опять-таки было нечего.

      Александр решил развивать свой успех далее на суше — на рубеже 334-333 годов до н. э. македоняне продолжили свой путь, резко свернув на восток, идя вдоль побережья уже Срединного моря: персов надо было лишить возможности причаливать по всей линии Малой Азии. За Карией лежала Ликия — сатрапия менее богатая и блестящая, чем её сёстры на Эгейском побережье, но армия Александра была воодушевлена не менее своего главнокомандующего: первый раз она вступала в те страны, где ни при Филиппе, ни до него не была.

      В Ликии пришлось задержаться на зиму: местные горцы были дики, ловки и несговорчивы — Александру надо было задействовать и силу, и обманные манёвры, чтобы выманить их из высокогорья на долины и вбить в туго соображавшие головы, в управлении у кого сатрапия находится ныне. Только спустя три месяца войско смогло двинуться дальше, курс его по-прежнему лежал на восток.

      Александр ехал на Буцефале, рядом с ним, как всегда, держался Гефестион, также на своём верном друге Гекторе. Боевые кони, как и хозяева, разменяли третий десяток лет и по лошадиным меркам были уже пожилыми. И Александр, и Гефестион берегли животных, избавляли их от участия в сражениях и прибегали к их услугам только на марше.

      Дни перехода выдались невзрачными и ненастными: побережье было пустынно, чахлая растительность на нём пейзаж не украшала, солнце светило редко, преимущественно предпочитая скрываться за тучами, порывы ветра рассекали стального цвета толщу воды волнами с грязно-белыми барашками на гребнях, даже крикливые чайки были малочисленны.

      Настроение Александра, несмотря на безрадостную картину, оставалось бодрым и оживлённым: встреча с неведомым влекла его всегда; Гефестион, напротив, хандрил, зябко ёжился и ворчал:

      — И это тёплые страны? И это весна? Ну и погодка: который день ветрено…

      — У моря ждать погоды не стоит, — смеясь отвечал Александр.

      — Скорей бы вечер! На привал, в шатёр и в постельку. До чего же удобно и мягко было у Ады!..

      — Гефа, у нас вся Азия впереди.

      — Представляю, какая это гадость, если это только начало и берег, — продолжал капризничать Гефестион. — Долго ещё до твоего Тавра?

      — Через пару дней выйдем.

      Огромный горный массив, ждавший войско Александра в нескольких переходах, начинался на востоке Ликии прибрежными скалами и огромными террасами и уходил далеко вглубь континента. Горы отступали от воды и тянулись до центральных сатрапий империи Ахеменидов значительно восточнее. Контролировать побережье до Тавра, к уступам которого не рисковала подойти, чтобы не разбиться в щепы об огромные валуны, даже лёгкая лодчонка, значило лишить персидский флот возможности поддержки изнутри, из сердца страны Дария; чтобы восполнить запасы пресной воды и провианта, вытащить корабли на берег для ремонта или для очистки обросших ракушками и водорослями днищ, мореплавателям надо было идти в далёкий путь к Финикии или к Египту, о покорении которых Александр тоже мечтал в нетерпении сердца.

      — Гефа, неужели тебе неинтересно? Нас столько нового ждёт…

      Гефестион хмыкнул и пожал плечами:

      — Чего? Эта сатрапия так уныла и дика! Я бы не купился на твои щедрые посулы подарить мне всю Азию, если бы знал, о чём именно, собственно, идёт речь, — улыбнулся сын Аминтора. — Ликийцев считают варварами даже персы, сами варвары! И далее не лучше: те же персы, тот же тарабарский язык, то же уродство. Тьфу! Это у тебя с ними взаимопонимание, ещё у твоего отца Артабаз с дочкой гостил, ты в семилетнем возрасте с их послами разглагольствовал, а совсем недавно переписку с Дарием вёл. — Гефестион рассмеялся и на всякий случай, чтобы не получить подзатыльник, отъехал от своего милого подальше.

      — Я посмотрю, какие письма мне теперь Дарий слать будет и что в посылках предлагать! — Александр гордо вздёрнул голову. — За его мяч, плётку и сладости я рассчитался с ним сполна.

      — Так остановись! Побережье под нашим контролем, увеличь его полосу вдвое и эллинизируй ранее дикие земли за Ионией, Фригией и Лидией, дойди до Киликии — и ограничься этим. Империя Ахеменидов огромна, а македонян и греков мало. Ты не думаешь, что мы можем потеряться на этом бескрайнем материке? На берегу стоят наши храмы, люди говорят по-гречески, а далее? Здесь же надо школы открывать, чтобы дети учили греческий, географию, историю, библиотеки основывать, театры, палестры, гимнасии, чтобы усвоили литературу и культуру, выставляли атлетов на Олимпиады, философов выписывать, учёные диспуты организовывать, скульптуров, архитекторов приглашать… Не взрослое поколение воспитывать: этих варваров уже не прошибёшь. Начать с молодой поросли, и только их дети станут частью эллинского мира. Да и в самой Македонии у нас разве мало дел? Помнишь, мы мечтали о том, чтобы у каждой семьи, даже в небольшой деревеньке, был просторный каменный дом, в котором зимой тепло, а летом прохладно? Хлеб у нас привозной — пусть македоняне получают его бесплатно. Посчитай доход с приморских сатрапий, прибавь к ним таланты от близлежащих. Раньше они текли в Вавилон, Дарию — теперь бери их и переправляй в Пеллу и далее по всей Македонии.

      — Гефа, всё это будет, я ни от чего не отказываюсь! Но ты сам говоришь: не это поколение, смена двух-трёх для нас будет достаточна, но остановиться, когда мы менее года в пути, когда скоро к нам должен будет присоединиться и усилить нас отдохнувшими солдатами Парменион! Я чувствую в себе столько сил, мне вся Азия по плечу, а ты хочешь ограничиться её малой частью!

      — Я не возражаю — я только за ползучую эллинизацию, причём не от центральных городов империи Ахеменидов: там всё с нуля надо начинать, — а с запада на восток, отталкиваясь от тех мест, которые уже носят на себе много примет нашей культуры, в которых уже живут наши люди. Тебе не хватит македонян, чтобы заселить ими завоёванное, а оставлять тылы с коренными — это всегда риск получить партизанскую войну на присоединённых к Македонии землях и нож себе в спину.

      Гефестион невзлюбил персов сразу, с первого взгляда, ещё с дайсия*, с битвы при Гранике.

-------------------------------
      * Дайсий — месяц древнемакедонского календаря, соответствует маю.
-------------------------------

Их алчность и жадность были ему омерзительны, тупость — отвратительна, бороды — безобразны, окружавшие их предметы роскоши и образ жизни, из этой обстановки вытекавший, — кричаще безвкусны, одежды — дики, пестры, цветасты и нелепы. Их подобострастие было насквозь лживо, а заискивание изобличало прогнившие души. Бездарность на поле боя, трусливое паническое позорное бегство могли вызывать только презрение. Когда Гефестион переходил к внешности, его вообще передёргивало от гадливости. Лица персов были тупы, смуглы и узки, глаза — близко посаженны и, как правило, навыкате, носы — огромны и горбаты, лбы — низки. Мелко завитые бороды рождали желание только схватить и дёрнуть их на себя, хорошенько оттаскать обладателей за эти клинья. А фигуры! Длинные туловища, узкие плечи, широченные зады, огромные животы, висящие на коленях, короткие кривые волосатые ноги с огромными плоскими ступнями — и становилось ясно, почему это пряталось, заворачивалось до пят в несколько слоёв аляповатых тканей, укрывалось юбками в пол, штанами и отвратительными халатами-балахонами. В Пелле и Афинах Гефестион вдоволь насмотрелся на прекрасные статуи греческих богов, безукоризненные линии безупречных торсов, он отлично помнил тонконогих и узкобёдрых миловидных щитоносцев Филиппа, он не любил женщин, но, как и Александр, ценил их красоту, небольшие высокие упругие груди, чистые крутые изгибы бёдер, стройные ноги с длинными голенями и изящными стопами — это можно было созерцать, этим можно было любоваться, а в персиянках ничего этого не было — и это отвращало. Если же по какой-то редкой случайности на свет из утробы выходило нечто более-менее привлекательное, то оно подлежало оскоплению — и таким, изуродованным, поступало в собственность какой-нибудь образины. Урод владел уродом — и это называлось любовью! Тупые животные отправления и удовлетворение низменных потребностей, бескультурье и недоразвитость накладывались на вопиющую безграмотность. Нищета тела, души и ума — вот чем для сына Аминтора были персы.

      — Гефа! — снова попытался убедить любимого Александр. — Я знаю, ты не любишь персов, но и я к ним отношусь так же, Дарий — враг мне так же, как и тебе. Не лучше ли будет после захвата всего побережья ударить прямо в центр империи, захватить Вавилон, Экбатаны, Персеполь — то, чем они так гордятся? Мы заложим десятки Александрий, те солдаты, которые не захотят идти дальше, осядут в них, перевезут сюда семьи из Македонии и Эллады. Мы построим флот — сотни быстроходных триер, они поплывут по всем морям, к индийским просторам и тоже понесут наши язык и культуру на тысячи парасангов по всему свету.

      — А в своих городах персы будут жить как раньше…

      — Нет, мы оставим там свои гарнизоны — и эллинизация пойдёт из центра, концентрическими кругами.

      — Ты хочешь идти дальше на восток, разместить войска здесь, возвести города — для этого нужны сотни тысяч людей, а в Македонии этих сотен всего пять!

      — Прибавим Элладу, Иллирию, Фракию. У нас уже много новобранцев, ещё одно пополнение идёт в Гордион, Парменион вернётся с отдохнувшими воинами. Я не отказываюсь от твоего предложения, просто признай, что и моё хорошо. Объединим оба, но оседать на узкой полосе, когда впереди огромная территория, смысла нет.

      — Ладно, уговорил, — сдался Гефестион. — Всех убедишь, вон смотри, даже Гектор воодушевился.

      Верный товарищ прекрасной пары тянул морду к своему спутнику, словно хотел что-то сказать. Буцефал головы не поворачивал, но косил лукавым глазом на соседа, прядал ушами и пофыркивал.

      — Интересно, о чём они?

      — Наверное, Гектор вспоминает медов, а Буцефал говорит, что в Херонее было горячее, — они соглашаются, презрительно смотрят на новичков, которые всех твоих подвигов не видели, и ворчат, что в их-то время, они-то сами так топтали подлых вражин, так раскидывали своими мощными торсами их в стороны, что супостаты на десятки локтей отлетали и, ещё не успев приземлиться, отправлялись на перевоз к Харону, — где уж там до таких страстей молодым да зелёным! — предположил Гефестион.

      — Ах, Гефа, ты не представляешь, что меня переполняет! — Взгляд Александра, когда друг воскресил в памяти героические картины недавнего прошлого, стал мечтательным. — Скорей бы увидеть всю эту страну у своих ног!

      — Смотри мне не забудь половину подарить — придётся мне наводить здесь порядок, раз я тебя никогда не оставлю.

      — Забирай хоть всё! — И, за невозможностью слиться в поцелуе без помех, Александр стал гладить бедро любимого.



      Запад Тавра Александр решил пройти берегом — это было легче, чем углубляться в незнакомые земли и пробираться ущельями, где местные жители могли нанести завоевателям огромный урон; заодно стратег-автократор Коринфского союза хотел убедиться в том, что горный массив возвышается у моря настолько опасно, что полностью исключает возможность персидскому флоту причалить к берегу. Конечно, такой путь имел свои неудобства: ветры, дувшие с юга, гнали холодную по зиме воду и заливали узкую прибрежную полосу между морем и скалами, но непогода бушевала не всегда — и армия пошла побережьем. Картографы наносили на пергаменты контуры в первый раз встававшей перед ними береговой кромки, измеренной землемерами, географы отмечали особенности рельефа, составляли карты ветров, замеряли долготу дня, естествоиспытатели описывали крайне скудную флору, отлавливали обитателей Срединного моря, не встречавшуюся им ранее в широтах севернее, и исследовали их. Ещё Аристотель просил Александра об этом — и племянник знаменитого учёного Каллисфен постоянно пополнял коллекции и записи, которые должны были быть переправлены дяде. Биографы и летописцы каждый вечер заносили в свои скрижали подробности минувшего дня. Писалась великая история…


      Переход выдался трудным. Холодное время года и непостоянство моря брали своё. Ветры затихали ненадолго и неизменно задували вновь, швыряли в шедших злые волны, словно хотели расплющить их о скалы, иногда приходилось идти по грудь в воде, но Александр требовал от своего войска только то, что делал сам, — и ему верили, за ним шли и не жаловались богам на походные тяготы.

      Когда опасный путь был преодолён, воины вздохнули с облегчением, но Александр знал, что не имеет права расслабляться: ему предстояло выйти на Гордион — именно туда царь отправил ранее внушительный обоз, не могущий пройти берегом из-за громоздких подвод с провиантом и повозок с маркитантами и обслугой, именно в этот город держали путь свежие силы и Парменион с отдохнувшими на родине частями. Сердце Александра радостно билось, встававшие задачи только горячили кровь. Дозоры, выставленные персами, надо было убрать — Александр сформировал лёгкий отряд и сам повёл его на уничтожение неприятеля. Завидя шлем с белыми перьями, азиаты рассыпались в ужасе — дорога была открыта. Стратег-автократор обыгрывал сопротивлявшихся македонянам своим талантом, неожиданными решениями и скоростью передвижения. Никто не ожидал, что он возглавит авангард, никому в голову не приходило, что дерзнёт пройти узкими ущельями, никто не мог думать, что это произойдёт так скоро и быстро, — и это свершалось.

      Не встретив значительного сопротивления, македоняне вышли к воротам древнего города — он тоже сдался без боя; немного позже подошёл обоз, а через пару дней прибыли и новобранцы, и Парменион с отдохнувшими воинами. На чужой сторонушке рад своей воронушке — и повстречавшиеся обнимали друг друга на чужбине. Македонянин, иллириец, афинянин, ахеец, фессалиец — какая разница! Все они здесь, чтобы поставить на место персов, разжиревших на труде подневольных, отобрать у них то, что они захватывали ранее у других — и чаще всего у тех, кто пришёл сюда ныне, и наколоть на меч зазнавшегося гордеца Дария.

      Однако Гефестиону было досадно: Александр засиживался глубоко за полночь с географами и картографами, считал продовольствие и жалованье, пролагал маршрут армии на месяцы вперёд и на исходе дня просто валился с ног от усталости, забывая о своём любимом! Где же конец, когда эта несносная Азия будет завоёвана, а Дарий — уничтожен? Да, нельзя идти наобум и напролом, противник ещё очень и очень силён, курьеры привозят тревожные известия…

      Новости действительно были плохи: на востоке Дарий хотел собрать огромное войско и двинуть его навстречу армии Александра, и, что ещё хуже, было очень неспокойно на западе, в тылах у наступавших. Встрепенулись спартанцы — как всегда, в самый неподходящий момент. Они собрали восемь тысяч хорошо вооружённых гоплитов и грозили Македонии, между ними и Пеллой, конечно, лежали Эллада и Фессалия, но у эллинов то затихали, то разгорались антимакедонские настроения — оставалось надеяться на Антипатра и воинов под его началом, тот самый двенадцатитысячный контингент, который Александр оставил на родине для охраны её границ. Мемнон, произведённый Дарием в полководцы, безобразничал в Эгейском море, сначала подогнал флот к Афинам, призвал греков не подчиняться своему стратегу-автократору, потом отплыл к крупнейшим островам Эгеиды*, захватил Хиос и занялся осадой Лесбоса.

------------------------------
      * Эгеида — острова Эгейского моря.
------------------------------

      — Не напрасно ли ты распустил свой флот? — беспокоился Парменион. — Не пора ли собрать его вновь и организовать отпор, помешать подлому наёмнику? Ведь предельно ясно, что он хочет отрезать твоё войско от Македонии, зажать тебя в клещи между собой и Дарием! Александр, не надо ли одуматься и остановиться?

      — Парменион, ты всегда беспокоишься и всегда совершенно напрасно. Если бы я тебя слушал, если бы следовал твоим советам, мы бы и до Галикарнаса не дошли, а теперь? Мидия, Иония, Лидия, Кария, Ликия, Памфилия, Фригия уже наши, на очереди Киликия и Финикия, а за ними — и Египет. Египтяне томятся под ярмом персов — мы его сбросим, и тогда Мемнон сам окажется у нас в клещах, он просто сгниёт со своим флотом, болтаясь по Эгейскому и Срединному морям и не имея возможности причалисть.

      — А Лесбос?

      — Лесбос не пуп Ойкумены, с него сатрапиями не покомандуешь.

      — А Дарий?

      — А где он? Пусть он выйдет мне навстречу — посмотрим, что от него останется.

      — Я его самолично в кипятке сварю, чтобы не слышать больше его поганое имя. — Вошедший в шатёр Гефестион был оживлён и смотрел на Александра искрившимися глазами. — Пойдём, я тебе одну вещь покажу!

      Александр, увидев любимого в приподнятом настроении, счастливо заулыбался:

      — Я так рад, что твоя хандра прошла!

      — Для этого целых четыре причины.

      — Итак…

      — Во-первых, весна наконец-то вступила в свои права.

      — Дальше.

      — Здесь сухо и нет нужды брести по колено, а то и выше, в воде.

      — Ещё.

      — Гордион покорился нам без боя, и здешние жители не так дики, как те горцы, которых мы усмиряли зимой.

      — И последнее…

      — Я чувствую себя в этом городе почти как на родной земле: представляешь, здесь стоит храм Зевса.

      — И прекрасно! Вот видишь, как всё счастливо складывается! Я тоже слышал про этот храм, только всё никак не доберусь.

      — Вот туда я тебя и поведу. Ты удивишься: в храме стоит одна повозка, по легенде принадлежавшая этому самому Гордию, в чью честь назван город. На повозке наверчен такой узел — это нечто…

      — Интересно! Ну давай, пойдём к папочке…

      Александр и Гефестион уже вышли на свежий воздух и направились к храму. День выдался чудесным: на небе не было ни облачка, в воздухе — ни ветерка, птицы оглушительно щебетали, приветствуя очередное обновление природы, деревья прихорашивались, всё вокруг зеленело. Казалось, что в такую погоду в таком мире даже в самое чёрствое и жёлчное сердце не может закрасться ни одна дурная мысль.

      За царём и его неизменным спутником увязались старейшины города, вскоре Александр и Гефестион вошли в храм.

      — Ну вот она, глянь!

      На очень древней примитивной арбе был наверчен целый шар из кизилового лыка.

      — Так вот он какой, этот узел! Действительно, запутанный клубок. — Александр склонился над переплетением, в котором не видно было ни одного хвостика, все концы были надёжно упрятаны в толще узла.

      — Говорят, что тот, кто его развяжет, обретёт власть надо всей Азией, — подал голос один из старейшин.

      Глаза Александра загорелись, но свой голос он постарался оставить будничным, словно не принимая сказанное всерьёз и не придавая особого значения тому, что сейчас будет делать — так, займётся безделицей…

      — Я попробую…

      — Может быть, стоит оставить? — попытался отговорить любимого Гефестион, прекрасно зная, что внутри Александр уже вспыхнул. — Это всего лишь предание.

      — И тем не менее…

      Александр внимательно осмотрел узел и попытался найти хоть один кончик или хотя бы ослабший, отставший побег — тщетно, не было ни единого намёка, с какой стороны можно было попробовать приступить. Жрецы и старейшины прятали улыбки, Гефестион покусывал губы, боясь, что Александр потерпит неудачу, рассердится, распалится и поставит себя в смешное положение.

      — Значит, власть над Азией… — задумчиво протянул стратег-автократор Коринфского союза, но уже в следующее мгновение нашёл решение. — Ну что ж, я добываю её себе вот так! — Царь выхватил меч, лезвие прорезало воздух и разрубило столь долго остававшуюся нерешённой головоломку.

      Все затихли в немом удивлении, только Гефестион подошёл к Александру и приобнял его за плечо:

      — Ты действительно сын Зевса, если так распорядился в его храме.

      Голубые глаза по-прежнему горели, озаряя прекрасное лицо отсветами грядущих побед и сиянием будущего величия.

      — Да сбудется пророчество, да будет Азия моей!

      Продолжение выложено.