А жизнь-то налаживается

   Достала... - выдало слово сознание, вынырнув из давяще-унылого сна. Бессмысленная, тягомотная жизнь, в которой нет радости. Сегодня  то же, что вчера. Завтра  то же, что сегодня. Он  никому не нужный ремесленник, способный "маляканьем" себя прокормить, но не способный стать мастером. Когда-то казалось, что ему есть что сказать. Оказывается - нечего. Пустышка.
   Сорок восемь лет потребовалось на то, чтобы это понять: двадцать - на оптимистичные поиски своих идеалов, еще двадцать - на острое желание их воплотить в жизнь, пяток - чтобы приспособиться жить без них. Просто жить: без заморочек и смыслов. Последние три года - скучное барахтанье на поверхности, подчиняясь заложенным в теле инстинктам. Бесит. Даже то, что он с седыми висками по-прежнему для знакомых Мишаня. Мальчик, который никогда не вырастет.
   
  -Пора, - решил Мишаня, неохотно открыв глаза и увидев начинающийся рассвет за окном (очередной рассвет очередного бессмысленного дня): финита. Сегодня. Раз - и навсегда. Именно в этот наступивший опять понедельник.
  "Начнем с понедельника новую смерть", - схохмил он сам себе, криво усмехнувшись. Хватит жить - помереть пора: больше ждать нечего. Может, то, что завтра, еще и удивит... но не обрадует. Это точно. Зачем тянуть, если не хочется? Какой интерес заставлять себя, если дальше – скука, прокуренные легкие и дурацкий телевизор? "Господь терпел - и нам велел"? Так он не для себя терпел - для человечества. Зачем Мишаня человечеству?!

    Пока жив был Мур – был смысл ради кошака: мы в ответе и т.д. Мурзила – хитрый: преставился по уму. Так, чтоб хозяин и похоронил с душой, и поминки справил. Три дня справлял. Жалко до аритмии в сердце: кто еще способен на такую искреннюю дружбу за вискас?
 
    Его, Мишаню, хоронить со слезами некому... если только соседке Нинке завещать это дело. В отместку за скандальный характер. Как, блин, ни встретишь – все ехидничает:  - Тунеядствуешь? И не худеешь ведь, Мишка! Тебе что: бывшие жены алименты платят, чтоб не возвращался?..

 И чего цепляется, гарпия? Завидно, что он – свободный художник? Так не всем пахать от и до. У него – вольный гешефт, у нее – по графику. Как говорится, каждому своё. Между прочим, никто из санаторских на его рисунки не жаловался. Портретное сходство налицо, заказ - в режиме нонстоп, а цена в 300 рэ вообще смешная - на проспекте коллеги минимум по 500 берут. И не заморачиваются на светотени, между прочим... Можно бы и дальше рисовать "на хлеб", но... рожи надоели. Все: и детские, и взрослые. А больше всех – своя. Противнее Нинкиной своя рожа...

   Да, был четырежды женат. Этому по-божески посочувствовать надо: четыре раза (!) - на одни грабли. Все искал соответствие формы содержанию. Содержание до формы почему-то всегда не дотягивало. Все четыре раза. Или он, Мишаня, в представлениях избранниц до идеала не дотягивал. Ждали одно, а получали другое. Ну, ау. Ему тоже больно было разочаровываться.

   Посочувствовать? Дождешься от Нинки, как же. Она мужиков на дух не переносит. Всех. До сих пор не может простить, что её Серега на волю сбежал. "Разрушил семейный очаг, кобелина". Спрашивается: а он, Мишаня, при чем?! Его, что ли, вина, что Серега не выдержал "семейного благополучия"?  А не взрывай, женщина, мужний мозг по всякой фигне. Не "очеловечивай" его по своим бабским понятиям... Терпеливый был Серега: двадцать лет решался. Ему, Мишане, двух-трех лет с лихвой хватало. Жаль, что после "побега" Серега к нему ни ногой. Даже в район не заглядывает...
 
   Вот прикольно будет: завещать Нинке хрущобку. С условием, что похоронит и отплачет по ритуалу. Чтоб в голос. Чтоб слезно и со словами "Как же я теперь без тебя?!". Никогда не видел Нинку в слезах - хотелось бы...  Одно "но" - его веселье коротким будет: и ТУДА Нинкины сарказмы, как миазмы просочатся - и НА ТОМ свете достанут. Вот когда наступит десятый круг ада... страшнее, чем девять Дантовских...

     Жуть. Уж лучше пусть соцслужба эконом-классом в загробный мир отправит – какая, к бесу, разница?  Главное: помереть красиво. Чтоб самому себе понравилось. Шепнуть злыбе-судьбе последнее "прости"  – и никаких печалек. Упокой называется. За что "прости"? Так по небесному сценарию судьба - главная. А он, обнаглев, не по сценарию. Своевольно. Оп – и сам себе режиссер (не сам уродился, но сам уморился). И кто запретит? Создатель, если он мужик – должен понять. Нагляделся, небось, на умирающих от старости: его, Мишанин, уход всё какое-никакое разнообразие внесет в божественную трагикомедию...


   Повеситься - это надежнее всего. Таблетки – не 100%. Еще откачают невзначай. Судьба – она ж женского роду: возьмет – и заставит безропотным телом валяться, пока не обхохочется. И вены резать не айс. Во-первых, он крови не любит. Во-вторых: где? Дома – никакой эстетики. Особенно в мае. На улице и того противнее: жара, мухи облепят (мух Мишаня ненавидел). С колокольни какой слететь, раскинув руки, как крылья, было бы приятно. Но на колокольню еще поди проберись, да и не по-божески храмово место своим убиением осквернять. В общем, без вариантов: уйти в лес, найти дерево поживописнее, потерпеть апноэ (сколько человек может бездыханно: две-три минуты? Он – курилка, не японская ама-ныряльщица)...

   Решение завязать с земным прозябанием стимулировало. Смысл появился. Даже радость какая-то чуднАя. Мишаня встал, попил водички, выбрился гладко, лосьоном спрыснулся; оделся в чистое, белое; сунул в карман моток новенькой капроновой веревки, прихватил складную лесенку. Вперед: в последний путь.
 
   Любимое его место – Митинский лесопарк. Раньше, когда мечтал о славе Левитана, всё туда ездил природу писать. Вокруг обветшавшей бывшей барской усадьбы - красота. Дубы вековые, липы могучие. Ступенчатые каскады барских прудов обрамляют дикие кусты шиповника и малины. Покой, тишина. Время течет медленно, как пробивающий тину и ряску малый родничок: так, легкая рябь воды в центре заросших прудиков.  Поодаль, на взгорках – березы: стволы ровные, белокожие, листики ажурные, трепетные. Везде трава шелковая, зверобоем и медуницей пахнет. И народу ни души с утра. Если кто и забредет, так неглубоко - пойдет по натоптанным дорожкам.
   Мишаня светиться на людях не намерен: найдет укромное местечко. Выберет живописное дерево: раскидистое, презентабельное. Дуб могучий или липу зрелую. Чтобы ветви до неба. Чтобы птичьи гнезда в кроне.  Будет висеть себе, сколько бог даст, беспечный птичий щебет слушать...

   Первый звоночек, что всё будет не так, как задумалось, прозвенел, едва Мишаня углубился в парк. Углубился... и встал столбом. То, что он увидел, вызвало в не готовой к сюрпризам душе оторопь.
   Шабаш, что ли? – промелькнула мысль без всякой иронии. По правую сторону от дорожки, на небольшом удалении друг от друга, шесть женщин стояли, обхватив стволы деревьев и прижимаясь к ним лбами и грудьми. Не считал Мишаня скульптурную композицию по головам, но глаз художника не обманешь: шесть. И все в длинных каких-то белых рубахах по щиколотку, с каймой цветастой на подоле. На простоволосых головах венки травяные топорщатся. Под рубахами телеса не хилые круглятся. Не девки, точно: бабы взрослые. Если б рядом какой оператор крутился – решил бы: кино. Не кино: никого нет рядом с бабами.

  Ёоооп – выдохнул Мишаня, - делааа... И тихо-тихо начал обход опасной зоны по дуге, максимально удаленной от странного сборища. Как индеец Легкая Нога совершал маневр: прутик не хрустнул.  Кажется, занятые обнимашками бабетты его не заметили. Погоня во всяком случае не началась...

   Нет, ну надо: в такую-то рань в лесу - и толпа. Именно сегодня - в его "последний понедельник жизни"... Черти что, господи. Может, отказаться от "сценария"? Или в другой раз?
   Подумал так – и тошно стало: снова вертеться на обшарпанной карусели, мечтая соскочить? Нет уж: решил – значит, решил. Он этим странным теткам не мешает – они тоже не должны ему помешать. У каждого своя свадьба: у ведьм – со стволами, у него – с кроной. И нечего думать – вешаться надо.

   На всякий случай он отошел подальше вглубь леса. Прислушался: тихо. Как будто и нет никого, кроме него. Жаль, любимый дуб позади остался. Тут, в глуби, лиственные только кустики – деревья сплошь хвойные. Придется к елке присматриваться – на сосну не забраться даже с лесенкой.  На елке, известно, какие гнезда: никаких. Если только ворона на макушку сядет. Да... Не так бы хотелось...

   Мишаня подошел к самой разлапистой и высокой: мечта Дедушки Мороза. Красава. Ну что ж: украсит елочку своим бездыханным телом. Может, со смыслом получится: не дубу дал, а продезинфицировался хвоей, как и положено умершему. У гроба всегда еловый лапник стелют, а он вообще всю елку в дело пустит... 
Мишаня, не спеша, собрал свою лесенку, приставил, оценил доступность ближайшей толстой ветви: нормаль. Достал последнюю сигарету из пачки, затянулся дымом. Такое чувство с первой затяжки, какого никогда еще от курева не испытывал: и горько, и сладко, и знобко, и жарко. Жалко, что сигарета так быстро уменьшается... Все. Подошел к ели, зачем-то обнял её, как те бабы. Пахнет вкусно, терпко: так, что слезы на глаза навернулись. Прощай, долбанная жизнь...

   И вдруг... Нинкин ржач: – Мишка, помочь?
Откуда она взялась-то, эта гадина?! За что, Господи?!
Он отпрянул от ёлки так, как будто дерево его током шибануло.
- Ччего? – спросил, охрипнув и заикаясь, - тты?
- Вот сосед: двадцать три года живем на одной площадке, а он не узнает! Помочь, говорю? Ты ж елку обнимаешь, а надо березку! – Нинка веселилась так, что венок на голове дрожал каждой травиной. Если бы она в белой рубахе была, Мишаня, наверное, быстрее бы врубился, откуда. Но Нинка была в спортивном костюме.
- Ппочему бберезку? – все еще не приходя в сознание, спросил он, - ппочему бберез...
- Пень! – опять завибрировали в венке веселые травинки, а в глазах у Нинки - черти, - ты ж июльский! Ты - рак! Твое дерево – береза, сечешь, сосед? Сначала всю жизнь не тех девушек обнимал, теперь на старости лет не то дерево лапаешь! К слову, поезд ушел: дерево энергетику только на заре отдает, а уже солнце взошло... Идешь домой, или еще пообнимаешься бестолку?

   Что творилось у Мишани в душе словами не передать.  Сказать, что он был огорчен – враньё. Сказать, что взволнован – неправда. Мишаня был и огорчен, и взволнован, и растерян, и смущен, и вообще плохо понимал, как жить дальше. Если жить. А сегодня, похоже, придется. 
   Выходя вместе с Нинкой из леса,  Мишаня тупо мычал что-то в ответ, не вникая в Нинкин трёп о викка – панацее. В голове крутилась одна-единственная мысль: от судьбы не убежишь. И дома тоже эта одна-единственная мысль была внятной - других не разобрать. И только вечером, когда вдруг в его дверь позвонили, и он, открыв, увидел Нинку с котенком в руках, в мозгу появилась другая – нежданная и странная: а жизнь-то налаживается...