Волчий вой

- Агей! – сосед сильно тряс его за плечо – проснись, Агей!

Олег открыл глаза. Увидел кровать верхнего яруса. В конце коридора тускло горела лампочка дежурного освещения.

- Опять воевал? – сосед, невысокий парень с крупными крестьянскими руками, сел на кровати.

- Кричал? – хрипло спросил Олег, садясь напротив.

- Было дело, - зевнул сосед - с твоей контузией надо спать отдельно, но в лагере это не положено – он усмехнулся.

- Ладно, пошли покурим?

- Пошли, - согласился Олег - благодарю, что разбудил.

- А что с тобой? – сосед шагал рядом – ну контузия. Так ты года три спал, как ребенок, а последние дни опять «воюешь». Из-за «Слепого»?

- Наверное, - Олег глубоко затянулся – На войне … там было другое. Они не снятся. А тут вроде как просто человек.

- Это «Слепой» то человек? – сосед удивленно посмотрел на него – конченая мерзота. И потом: он же сам на тебя с заточкой полез. Вот и выхватил. Или он, или ты. Законы волчьи. Да ты и сам знаешь …

Мимо дневального они вернулись в барак.

- Ну что, попробуем уснуть? – сосед ерзал на кровати.

- Попробуем.

Олег натянул одеяло и повернулся на бок.
 
«Попробуем, - подумал он еще раз про себя – черт бы побрал и лагерь, и  контузию и мертвого «Слепого».

Контузия его и правда давно не беспокоила. Сидел он пятый год. С войны прошло уже шесть.

Это была первая в новой России. Самая настоящая война. У бывшего детдомовца и разрядника по боксу, шансов не попасть на нее практически не было.

«Спортсмен. Родных нет. В случае чего и горевать будет некому» - радовался краснощекий военком, листая его дело. План выполнялся, а значит и нагоняев не будет. А то может и премия к Новому году выйдет.

Потом, после «учебки», когда Олег узнал, что летят они в Моздок, все понял. Пожал плечами: «Ну, значит так, - в душе закипала детдомовская злость – посмотрим еще, кто кого».

С командиром повезло. «Батя», как за глаза звали его солдаты, был пацанам как отец. Зазря не гонял. На мелкие нарушения смотрел сквозь пальцы. Перед военной прокуратурой за своих стоял горой. По вечерам, как и все офицеры, пил спирт.

Это произошло месяца за три до «дембеля». От роты тогда осталась едва треть.
Взрыв был оглушительным. По всем правилам боя подбили головной и замыкающий БТРы. И сразу же начали плотно бить по колонне.

Ничего этого Олег уже не помнил. Он был на головной «броне». Взрывной волной сорвало, как осенний лист с дерева. И тишина.

Это потом, когда все закончилось, и подошедшая помощь собирала убитых, обнаружилось, что Олег еще жив. Его погрузили в другую «вертушку» и в полевой госпиталь. Первая операция. Потом «Бурденко». И еще пять месяцев в санатории Министерства Обороны.

На память остались шрам на лице, тяжелейшая контузия и награды. Впрочем, медали он, вернувшись в Москву, никогда не носил и никому не показывал. Про войну, если и спрашивали, отвечал уклончиво.

Надо было как-то устраиваться. Друзья по детдому расплылись кто куда. И Наташка и Верка и Серега. Хотел было заехать к директору - пухленькой и слезливой женщине, Валерии Ильиничне.

А потом достал потрепанную фотографию, где они с Андреем перед его «дембелем». Андрей был на год старше Олега. Почти довоевал. Демобилизовался раньше, потеряв почти по локоть правую руку.

Олег перевернул фотографию. На обратной стороне аккуратная надпись: «Вернись живой». И телефон. Сразу же с вокзала и позвонил.

- Какой Олег? – Андрей был явно нетрезв.

- « … И мы идем совсем не так, как дома,
Где нет войны и все давно знакомо.
Где трупы видят раз в году пилоты,
Где с облаков не валят вертолеты …» - вместо ответа пропел в трубку Олег.

Это была любимая Андрюхина песня. Он часто и красиво пел ее в редкие часы затишья.

- Живой, значит – как будто протрезвел Андрей.

- Живой, - сдавленным голосом ответил Олег
.
- Ты где? Ах да … Дуй ко мне – Андрей продиктовал адрес и бросил трубку.

Через час Олег уже сидел на обшарпанной кухне однокомнатной квартиры.
- Осталась от бабули хата – Андрей нарисовал головой дугу, разливал по стаканам привезенную водку.

 - Пенсия по инвалидности маленькая. На работу, даже сторожем, и то не берут. Кому я нужен с одной рукой то? Хорошо в электрике соображаю, так наш ЖЭК подкидывает халтуру. А со стаканом я и одной рукой управляюсь.

Он рассмеялся. Без горечи, без обиды. Он был прежний Андрей. Ротный снайпер с позывным «Лис». Такой же худой, с уже появившейся сединой. Такой же смешливый и родной. И даже еще роднее.

- Давай сначала за ребят, что не вернулись – ухватил стакан всей пятерней Андрей.

- Давай - согласился Олег.

- Разносолов нет, так что извини – Андрей кивнул подбородком на стол.

Колбаса, яичница, лук и черный хлеб. И, конечно же,  водка.

- Извинить не могу – Олег хватал вилкой горячую глазунью.

- Там, откуда я вернулся, мне подавали райские яства. А по утрам варили душистый кофе.

Они засмеялись, вспоминая клейкую перловку с редкими вкраплениями тушенки.

- Значит из наших ребят, только трое осталось?

- Трое. Только Пашка тут, в Подмосковье. А Витька с Максом, сам помнишь, с Иркутска.

- Да уж – Андрей глубоко затянулся сигаретой – а вот на кой все это было? Я без руки. Ни учиться, ни жениться. Даже толком не застрелиться – усмехнулся он – ты вот медали свои прячешь. Стесняешься. На кой?

- Не стесняюсь я – Олег тоже закурил, ощущая тепло, разливающееся по телу после первой «сотки».

- Я их не на лацкане ношу. Во внутреннем. Для себя. Мои они. Мои, понимаешь? Не хочу, чтобы другие пялились. А не поехать туда мы не могли. Мы солдаты, Андрей. Солдаты с большой буквы.

- Да – Андрей задумчиво смотрел в черное окно без занавесок – мы солдаты, … давай еще выпьем. Завтра выспимся и пойдем в парк Горького, слоняться и есть мороженное.

- Давай – кивнул Олег - сегодня мы только пьем. Сегодня особенный вечер. Вечер живых. И мы с тобой живые!

Это произошло где то через год, после того, как Олег вернулся. Двое в метро пристали к девчонке. Один был здоровый, с «поломанными ушами». Второй, с отсутствующим взглядом, худой и вертлявый. Девчонка испуганно жалась в двери. Времени думать, особо и не было. «Борца» пришлось быть первым. Ему-то все и досталось. Крепко досталось. «Вертлявый» отделался сломанным носом.

Собственно «дело» можно было бы и замять. Но у «вертлявого» оказался родственник в прокуратуре. И завертелось.

Суд учел хорошую характеристику с работы, заслуги перед Родиной. Но прокурорские давили. Пять лет. Пять долбанных лет общего режима. На суд приходил только Андрюха.

Начальник опер части, сам воевавший в ту, первую компанию, к Олегу относился хорошо. Как ни старались родственники потерпевших загнать на этап пожестче, прятал его от саратовских лагерей. И как то по своим каналам справил ему «столыпинский» в Ярославскую область. В нормальный лагерь. Если «зону» вообще можно назвать нормальной.

Прощаясь Логунов, начоперчасти, крепко пожал Олегу руку, вторую положив на плечо. И внимательно, глядя в глаза, сказал:
- Ты «там» - он кивнул головой за спину – выжил, а значит, и тут выстоишь.

И вот сейчас Олег лежал на боку. Сон не шел. Он раз за разом вспоминал, как из-за пустяка сцепился со «Слепым». Тот был из блатных. Один глаз у него был подернут белой пленкой, за что и получил кличку еще на «малолетке».

В тот же вечер «Слепой» вызвал Олега к кочегарке. Уже видя, что сломать его не получится. И что он, урка со стажем, проигрывает «первоходу», в ярости выхватил заточку.

А дальше было все, как на войне. Выключился звук. Тело ничего не чествовало. Минута и «Слепой» уже хрипел на полу с ножом в шее.

Снова суд. Учли награды и лагерную характеристику. Но снова пять лет. Магическая тюремная «пятерка».

«Уже вторая – Олег лег на спину и положил руки за голову – и еще шесть лет сидеть … Ну значит шесть. Раскисать нельзя, съедят».

Прошел год. Пролетел почти незаметно. Первый год срока всегда летит быстро. Это последний кажется никогда не закончится.

- Агеев – зашел в барак дежурный – дави к Хозяину, «свиданка» тебе вышла.

«Андрюха, что ли?» – думал Олег, шагая в главный корпус.

- В общем так, Агеев – Хозяин, запойный, с красным, вечно опухшим лицом, был, как ни странно, трезв – тут такое дело … Короче: иди … там разберешься.

«В чем разберусь? Про что он?» - вопросы вертелись в голове, как пчелы в улье.

В комнате для свиданий сидела седая женщина с измученным лицом. Скромно, опрятно одетая.

«В молодости она была даже красивая» - подумал Олег, удивленно глядя на нее.

- Я Литова – сдавленным голосом произнесла она.

Олег удивился еще больше. Он не знал ее и нее сразу вспомнил эту фамилию.
- Вы убили моего сына. Единственного сына, которого я растила. Теперь у меня никого нет, и я не знаю, зачем живу? Я ждала его. Я всегда ждала его. Ждала и любила. А теперь его нет.

«Слепой … ну, конечно же, … Литов» - пронеслось в голове. Тут в лагере привыкаешь только к именам и кличкам.

Странно, но внутренне Олег был спокоен. Только мелко подрагивали пальцы рук. Он медленно сел напротив и посмотрел ей в глаза:

- А меня Вы зачем хотели увидеть? – он спрятал руки под стол и, скорее по привычке, слегка подался вперед.

- Хотела посмотреть на Вас. Посмотреть и понять: за что? За что Вы его убили? – у нее задрожал голос.

- Знаете – немного помолчав, сказал Олег – Ваш сын был плохим человеком. Здесь, в лагере, наверное, и нет хороших … но Ваш сын был очень плохим. Вы и сами знаете. И приехали Вы не за этим. Вы ищите покоя. Покоя и прощения. Вы вините себя в его бедах. Но это не так … Не вы в этом виноваты. Не улица его таким сделала и не тюрьма. Не плачьте. Я не хотел этого. Я пришел разговаривать, а он пришел убивать. Если бы я не убил его тогда, рано или поздно, его убил бы кто-нибудь другой. Так страшно вышло. Теперь он спокоен. Может быть, только сейчас он все понял. Если найдете в себе силы, простите меня.  – Олег встал и направился к выходу.

Прежде, чем толкнуть дверь, он оглянулся. Она не моргая смотрела на него и по ее лицу текли слезы.

- Простите – еще раз сказал он и, наклонив голову, вышел.

А через полгода он получил письмо. Быстро пробежался по адресу. Очень удивился. Нижний Новгород. Странно, ведь он никогда там не был. На конверте внизу огнем горела фамилия. Литова М. Ф. Мария Федоровна. Литова. Мама «Слепого».

Олег неделю носил письмо с собой, не решаясь открыть. А когда дежурил ночью в кочегарке, той самой, вскрыл конверт.

Ровный, убористый почерк.

Она просто и спокойно писала ему обо всем. Как работала учительницей, как потеряла мужа. Что опять течет крыша и совсем завалился забор. В конце приписала, что к зиме пришлет посылку и что связала для него носки.

Почти месяц он не знал, как ответить, а потом сел и написал: о себе, о своем детстве, о войне. В конце еще раз просил у нее прощения.

Следующее письмо пришло быстро, да и он не задержался с ответом ...

- Агеев – сказали ему в канцелярии – со «звонком» тебя. Куда выписывать проездные?

«Куда - он стоял и думал – в Москву, к Андрюхе? А может махнуть на север, и все начать с начала?»

- Агеев! – вывел его из задумчивости голос начальника – так куда?

Он последним сошел на уже безлюдный перрон. Долго сидел в вагоне, не решаясь выйти. В поезде было так тепло и спокойно. Но проводник был неумолим:

- Товарищ, Ваша станция, выходим. И вещи не забудьте.

«Вещи» – усмехнулся он. Маленькая спортивная сумка.

Он вышел. До рассвета был еще час. Только несколько желтых фонарей освещали  перрон и тонкую фигурку в самом его конце.

Она знала по письмам конец его срока. Ну а расписание поездов на ближайшее время посмотреть не сложно. Она пришла к самому первому. Тепло разлилось по его груди. Она двинулась в его сторону, и он зашагал ей на встречу.

Он плакал. Плакал впервые в жизни.


                Москва. 2019 год.