Пустые угрозы

Дрожали от порывов ветра оконные стекла. С Атлантического океана тянуло грозу, и ее черные, косматые и толстые кутята - тучи, поблескивали из-за заросших дубами холмов вилками молний, неожиданно фотографирующими оторопевшую землю. На цветущих яблонях и вишнях шевелилась тревожно листва, будто условливалась не выдавать надвигающейся беде секреты красоты фарфоровых лепестков. Выйдя на балкон я смотрел, как нежно отрываются двумя ветреными пальцами белые, почти прозрачные, пахнущие веки, а затем грациозно разлетаются повсюду. Вот одна жемчужная створка заплутала в густых лабиринтах вьюнка, а другая, ошалело вертясь, зацепилась за волосы горничной, спешащей снять не досохшие простыни с бельевой веревки, третья, четвертая, пятая - легли на гравий, целая горсть - перелетела за живую изгородь, парочка училась плавать в бассейне с потемневшей водой. Некоторых невидимая сила подбрасывала ввысь, выше их стройных родительниц, и они видели, какая катастрофа ждет их несчастных собратьев.

Буря крепчала. Недовольно зашумели свечи тополей, горя яростным зеленым светом на фоне мрачного неба. Но вот дуть начинало с противоположной стороны, и они в один миг седели, так пламя становилось дымом. Мне приходилось щурить глаза. Поднятый с земли сор образовывал вихри, отчаянно захлопала широкими крыльями простыня. Выгнулась парусом, а затем с одного бока оборвалась. Красные прищепки посыпались в траву. Громко причитая на французском, горничная спешила оказать ей первую медицинскую помощь. Она смешно семенила навстречу раненой страдалице, перекинув через плечо уже спасенное белье на манер римской тоги.

Высота затянулась чернотою. Я обернулся, пытаясь сравнить ее с той, что ждала меня в номере. Первая проигрывает с разгромным счетом. Там, внутри, меня ждали разбросанные по столу бумаги, твое письмо, смятая постель, забытый в уборной свет. О нет, меня ничего там не ждало. Предметы не умеют ждать, не умеют жить. Жить, значит ждать. Я ждал бурю, и вот она почти пришла. Сбритые призрачной бритвой лепестки уже напоминали заметель, открой ладони - и розовый сменится мраморным. Время растеклось, затем свернулось, набычилось каплей и с силой брякнуло по моему виску. Или это была первая дождинка, прошившая слои атмосферы и почтившая мою кожу поцелуем? Осторожно дотронувшись до виска кончиком пальца я не почувствовал влаги. Время, сучье время. Оно нашло меня и здесь.

Сморгнув реальность непроизвольной конвульсией в затылке, я уставился на замерзшие в воздухе вздохи лепестков. Молнии растеклись по западу, впадая амазонками и гангами в пышные груди холмов. Остолбеневшая горничная пыталась добавить к ожерелью из прищепок еще один элемент. Тополя зафиксировались где-то между изумрудным всполохом и белесым криком, вспарывая остриями листьев особо ретивых дождевых лазутчиков. Я водил руками впереди себя, раздвигая пелену из цветущего снега. Туго, но она поддавалась. Наконец, открылось окошко на горизонт. Он был изъеден грозою. Сквозь валы оскалившихся туч я разглядел в ней Время. Оно злобно смотрело на меня, примериваясь молнией к фигурке на балконе. Клубящиеся величие с фиолетовыми глазами и желтоватым ртом. Хищная птица, прилетевшая на крыльях громовых раскатов.

Мне не было страшно. Такие встречи уже бывали и раньше. Они, как правило, заканчиваются ничем. Время, такое грозное сейчас, в сути своей - мелкая собачонка, отважно лающая из-за закрытой двери. Стоит ее открыть, как она мгновенно смолкнет и смущенно попятится назад. Оно боится меня. Стука моего сердца, тока крови в венах, нервных импульсов, деления клеток. Оно знает, что это не навсегда. Но укусить не может.

Развернувшись спиной к величественной картине ярости умноженной на безумие стихии, я тону в тишине номера. Проходит секунда. С грохотом разверзаются небесные хляби, рой лепестков немедленно сметается напором ливня. Со двора доносятся причитания горничной. Ложась на кровать, я тяжело вздыхаю. Опять пустые угрозы.