Би-жутерия свободы 20

      
  Нью-Йорк сентябрь 2006 – апрель 2014
  (Марко-бесие плутовского абсурда 1900 стр.)

Глава#1 Часть 20
 
На перекидном мосту настольного календаря обозначился четвероногий четверг, отчего я, не без удовольствия покусывая обескровленные губы кровельщика железа, пришёл к банальному умозаключению, что в свободные от безделья часы не сплетничаю, наговаривая нечто несусветное и не поддающееся госконтролю на многострадальный автоответчик (самый начитанный из тех, кого я только знал). Он терялся в интерпретации внесённого в него материала, ведь, как вы заметили, моё причудливое повествование преследует неопределённые цели «не догоняя» их.
Но... я с открытым сердцем, переполненным кровью, политкорректный в ущерб собственному самосознанию заискиваю и пасую перед преобладающим чёрным меньшинством и многое прощаю без вины виноватому автоответчику. Он ещё не научился схватывать мысль налету в трёх измерениях, как воинственные феминистки с их  лозунгом «Зазеркальное будущее принадлежит фертильным женщинам, отражавшим своё в действительности».
Скажу прямо, такими штучками всё что хочешь можно вытравить из корабля, претерпевшего крещение. В сущности я, не хорохорясь, люблю то, чем владею в достаточной степени, когда встаю голый (читай, ещё никем «не обутый»). Утрусский язык мне наиболее близок  на расстоянии вытянутого... рукой, и меня не заботят абитуриентные поступления от родителей в казну.
Конечно, я исхожу из того, что Витьку Примуле-Мышце, пишущему на уровне женских сплетен работниц спасательной станции «Утоп лес без бикини», удавалось семенить кератозными пятками. Трое счастливиц забеременело, когда он зачитывал им самый удачный стих из своего предпоследнего сборника «Анус на последнем издыхании». В нём он излил переживания связанные с его последней любовью перед выездом на ипподроме эмиграции

Часто жизнь испытывает нас,
Ниспослав её нам в наказанье
За столом, в гостиной, в ванне, в спальне,
Утром, ночью, днём в вечерний час.

Нет, не перестанут удивлять
С пальца высосанные вопросы:
«Между горбоносых и курносых
Сколько было женщин у тебя?»

Жертвенниц приписываешь мне –
Их в помине не существовало.
Понимаю, доказательств мало,
Нет сгоревших тел в моём огне.

Сколько было женщин у меня?
Я готов расшнуровать ботинки
Были три страшко и две картинки,
Если двух от трёх в уме отнять.

Разве с тем что Богом мне дано
Потяну на званье Дон Жуана?
Ты же с психологией Кан-Кана
Капаешь всё то же и одно.

Повторяешь куклой заводной,
То что названо Китайской пыткой,
Знаешь хорошо, не больно прыткий
От мужей не выпрыгну в окно.

Но страшнее бури и огня
Предстоит когда ты завопросишь, –
Знать хочу, когда меня ты бросишь
Сколько будет женщин у тебя?

Стихотворение почти получило премию среди поэтов-жокеев, но помешала не очень чистая случайность.
Витя осознавал, что ему (потомственному сыну большевика – восемь инчей с гаком) не обойтись без литературного каре-декольте, так как в тот момент между враждующими троцкистскими группировками было подписано мирное соглашение с последующим обменом мексиканскими гаремами, где в принудительном порядке верили в дозированную любовь с первого захода. Благодаря принятому языку в Витькином парадном я узнал, что часть отставших отечественных велосипедов в индивидуальной самогонке Тур де Франс восстала, сбросив с себя недотолуоленные цепи.
Как высказывался дальний родственник мой и несравненного индивидуалиста Фридриха Ницше богопослушный Лёша Ишас (он же Ганусь Гильза), на которого величественная поступь эволюции жестоко наложила несмываемый отпечаток за то, что он безжалостно ломал женские судьбы на манер подмокших спичек: «В застолье с последующим застульем хотелось размяться и больно бить животным свирепого подвида по теннисному мячу, захваченному «силовиками» на Уимблдоне, тефлоновой сковородкой.
Надо сказать, что кто-то в его лице искал друга, а кто-то отказывался даже смотреть на него, потому что он относил гомосексуалистов к бывшим экспедиторам, делающим всё через широковещательную жопу. Но, видимо, в забытье  опьянения, закончившегося моим прилежанием к шведской стенке под шафе со сложившейся дурной привычкой спать под углом в сорок градусов, не разобравшийся дал резиновому скакуну по тыкве.
Мысли вседробящим отзвуком рассыпались в черепушке антиглистамидными тыквенными семечками под безголосую группу подтанцовывавших девчонок с волосами цвета огнеупорного кирпича «Ёлочные игрушки в розницу». Надо сказать, что звучали они как обезумевшие шахтёры из  «Товарищества без рукоприкладства» во время обвала в штольне.
Откровенно говоря, избалованного Лёшу, вырядившегося в шифоновую кофточку с мохеровыми рукавами ловкача и получившего ссуду в банке под жену, используемую им в виде коллатерали, нельзя было бы до конца помять, если не принять во внимание их лучшие спальные годы совместного существования. Его незатейливые литургические вирши, обросшие мхом прилагательных и церковных причастий, в которых прослеживался логический детерминатор националистических настроений, кислотно раздражали.
Согласитесь, друзья мои, мы же не евнухи, у которых отрезаны жизненные коммуникации, и такие простенькие (на манер платьица из ситечка) стишки нужны прогрессивному человечеству как копчик или слепой отросток-аппендикс, или никчёмная излучина сигмовидной кишки, предшествующая Прямой с её не всегда срабатывающим аварийным жомом. В них заложены заглоточные абсцессы  высказываний, таких как: «Созвездие – обезличка, на то она и звезда, из страны, находившейся в зимней спячке, чтобы сиять сама по себе!»

Как нам хочется стать богатыми,
чтобы всех под себя подмять,
подчинённую комкать ватою,
поразвратничав в ходе дня.

Как нам хочется стать красивыми,
этим душ пустоту прикрыть,
лица высушенными сливами
из стареющей памяти смыть.

Всё нам кажется, сильно хочется
в мире скрытном тугих перемен.
Всё готовы сменить – вплоть до отчества,
до набора неправедных ген.

Сегодня, на фоне выспренних стихов, выскользнувших из-под пера кочевника головой Лёши Ишаса – представителя возмужалого поколения, ненавидевшего никелевую супружескую кровать с её ограничениями и территориальными претензиями, я охотно вспоминаю незавидную судьбу «Гинденбурга», и заслуженно горжусь несгораемым дирижаблем отношений с любознательным читателем, дожившим до глубоких седин на лобке. Вероятно поэтому я всячески избегаю непосредственного контакта с мужественными людьми, крепкие рукопожатия которых напоминают несгибаемые туфли индийского производства, по-садистски пожимающие ноги в день моего шестнадцатилетия.
Редчайшее исключение составляют прирождённые устроительницы скандалов под заранее предсказуемые пьянящие восточносладостные мелодии или поистине красивые женщины с развитыми икрами ног, почитаемыми Лаврентием Павловичем за их гравитационное поле где-то там посредине. Так что заранее предупреждаю прожорливую моль антипоклонниц – вам, дорогие, предстоит иметь дело с компьютерным фанатом-трансвеститом (отец – украинка, мать – еврей) – вылавливателем острых ощущений посредством бесхвостой серой мышки с утеплённой улыбкой.

(см. продолжение "Би-жутерия свободы" #21)