Глава 24. Начало разгрома

   
   На кафедре, куда заглянул перед занятиями Жорик, поскольку времени до занятий у него ещё оставалось минут двадцать, к нему неожиданно подсел Поросин. Хотя, он никогда ранее им не интересовался. И даже никогда не здоровался с коллегой, предпочитая демонстративно от него воротить нос в сторону.
   Сейчас же Поросин, глядя на Жорика в упор, вкрадчиво проворковал:
   - Мы вот тут посовещались, и решили у вас спросить… Гм… Вы знаете некоего Габрелянова?
  «Габрелянов, Габрелянов, - судорожно прокрутилось у Жорика в голове. Фамилия, озвученная коллегой, на миг показалась ему абсолютно чуждой, незнакомой. Он впал в лёгкий ступор, в то время как его не отпускали въедливые глаза Поросина. Которые вцепились в него с осьминожьей, холодной хваткой, будто скользкими щупальцами. Первым делом, Жорик намеревался резко ответить «нет». Но тут же ужас осознания впился в него раскаленным железом. «Это же… Это же… мой научный руководитель, Гарик Борисович. Милый, интеллигентный человек. Давно мне знакомый. Но, я даже не сразу узнал его фамилию в устах Поросина. Редко кто, к тому же, называл его вот так: не добавляя имени и отчества. И зачем, интересно знать, он понадобился этой гарпии? – этим ласковым словом он мысленно окрестил Зинаиду Григорьевну: ведь он прекрасно знал, для кого Поросин сейчас расстарался.
   - М-м… Это – мой научный руководитель. Он живёт в Ростове, занимается изучением Средних веков и Античности.
  - Надо же! А мы уж подумали, что такого человека не существует… Часть финансирования нашей кафедры была направлена в ростовский филиал вуза, мы это раскопали. На зарплату некоему Габрелянову. Который, вроде как, вёл там лекции. И мы решили, что эта фамилия вымышлена. Но, похоже, что он – соучастник.
  - Соучастник чего? Габрелянов – профессор, известный медиевист. Думаю, что он действительно вёл лекции в нашем филиале. И меня с ним познакомил Павел Сергеевич.
  - Кстати, наш слишком щедрый Павел Сергеевич и вам кинул недавно неплохой куш. Как будто, для поддержки молодого специалиста… Тоже мне, молодой, да ранний! На кафедре вы – без году неделя, а вот тебе, пожалуйста! Вы здесь только третий год, а вам – помощь материальную, подумать только, - и Поросин, отлипнув взглядом от Жорика, наконец уполз восвояси, бурча себе под нос:
   - Всё равно, выведем на чистую воду всю эту шарашкину контору! Попляшете ещё у нас!
   О том, что Поросин сам писал кандидатскую диссертацию уже лет десять, а воз был и ныне там, на кафедре знали все. Причём, первые  три года он имел полный, и хорошо оплачиваемый кафедрой трёхгодичный отпуск. При этом, ходил в институт только затем, чтобы получать деньги. По прошествии этого срока, он ничего, никакой кандидатской, не предоставил. И был бы уволен Павлом Сергеевичем, но его уговорили оставить Поросина. О «бедном, талантливом молодом человеке» просили декан Владимир Исаевич и уходившая как раз на пенсию бывшая завкафедрой, питавшая к Поросину жалость. «Не пускайте человека, да ещё и приезжего, по миру», - взмолилась она.
 Так что, «молодым да ранним» некогда побывал сам Поросин, раздувшийся сейчас как индюк.

   Так мило побеседовав с коллегой, Георгий отправился проводить занятия. После двух пар, у него было окно: то есть, свободная пара, без лекций или практических. Вначале он  пошёл на студенческий стадион: прогулять кошку. Бедная, она безвыходно проспала всё это время в сумке, которую Жорик поставил на преподавательский стул и незаметно для студентов, слегка приоткрыл.
   Жорик прошёл вдоль Главного корпуса и вышел за витую, чугунную ограду. Прошёл аллеей парка. Там  поставил сумку с кошкой на деревянную скамейку, одну из тех, что в три ряда располагались вокруг стадиона. Расстегнул её и погладил Мнемозину. Она вскоре выпрыгнула из сумки, посидела немного под скамейкой, а потом поднялась вверх по деревянным ступенькам и отправилась в институтский парк. Жорик тоже поднялся по лесенке и отправился вслед за кошкой.
На газоне со старыми дубами, которые новый начальник службы безопасности всерьёз намеревался спилить,  Мнемозина коротко и быстро сделала свои кошачьи дела. Затем, подошла к Жорику. Тот сидел теперь неподалёку, на лавочке и от нечего делать изучал корявые надписи и рисунки. Произведённые ручкой или фломастером, лавочку сплошь украшали студенческие стихи, пронзённые сердца и клятвы в вечной любви. Мнемозина запрыгнула на лавочку, и, закрыв задом надпись: «Я люблю Зою К.», немного посидела рядом с Жориком. А вскоре, как показалось, понимающе вздохнула и сама полезла в сумку.
   И тогда, он отправился в институтский музей: там почти всегда можно было застать Павла Сергеевича, поскольку заведующий кафедрой именно там чаще всего проводил занятия по дизайну.  Действительно, Павел Сергеевич и сейчас оказался на месте, среди не очень большой группки студентов – дизайнеров. Они занимались макетированием: клеили из бумаги красивые здания, которые сверху затем покрывались тонким слоем гипса или алебастра. Сверху их ещё можно было аккуратно покрасить. Маленькие здания расставлялись ими на зелёные газоны из бывших картонных коробок.
  - Павел Сергеевич, можно вас на минутку? – неуверенным голосом, спросил Жорик.
  Павел Сергеевич молча встал и вышел в коридор, рекомендовав студентам продолжать работу. За дверью Жорик коротко передал завкафедрой суть своей беседы с Поросиным. Тот нахмурился.
   - Я… Всё знаю, Георгий Владимирович… Не этот конкретный пассаж, но то, что под меня усиленно копают. Зинаида Григорьевна позавчера защитилась. И теперь… Она всерьёз намерена занять моё место. Несмотря на то, что у меня писала диссертацию. В общем, я примерно половину её работы выполнил, по доброте душевной. Советы ей давал, литературу искал. Пригрел змею на своей груди… Да что уж теперь. Поздно после драки кулаками махать! Изживут меня со свету, а вернее, с кафедры. Это – вполне вероятно. Мне скоро переизбрание грозит, как и вам: в конце учебного года. А у Зинаиды Григорьевны, уже всё схвачено и проплачено: сговорилась даже с Раздраевым. Что ж! Не пропаду. Найду другую работу. Здесь мне житья не будет, даже в качестве рядового преподавателя, понятное дело. Вас мне жаль: тех, кто пришёл при мне на кафедру: например, тебя, Оксану, художников многих. Изживут они и вас: моих, так сказать, людей. Из принципа. Я только что понял их нутро и методы. Увы, слишком поздно. И… Знаете, Георгий Владимирович, что отвратительней всего? Именно то, чем сами занимаются, они стараются приписать... мне.Нечестность на руку, растрату кафедральных денег, взятки со студентов...
  - Да уж… Страшно всё это, Павел Сергеевич.
  - Страшно. Но, ничего. Бог им судья. А мы с тобой всё равно, будем жить, назло всем врагам, вот увидишь. Покинем только этот распрекрасный вуз, с его высшей мерой обучения… Как выразился кто-то из студентов. Не скажу, конечно, ничего плохого про технические кафедры – не в курсе вопроса. Но гуманитарное образование здесь покрывается плесенью. Весь факультет. И того они не понимают, недоучки с дипломами, что учиться нужно, будучи преподавателями, всю свою жизнь. Считают, что уже достигли вожделенных райских кущ, и теперь их диссертация или просто диплом о высшем образовании работает на них. Можно сидеть на стуле и командовать студентами. Даже, унижать их и требовать денег. А ещё, не понимают того, что уволят меня, тебя, Ксению Никифоровну, нескольких художников – и прикроют их совсем, эту кафедру; всё к тому идёт. Кафедра не нужна Раздраеву: ему надо отчитаться в процессе инновации. Остальных художников сольют со стройфаком,  культурологов втиснут к историкам или психологам. И не станет больше кафедры культурологии и дизайна. Большую часть работников, конечно же, сократят: всё к тому идёт. Могут даже весь факультет гуманитарных наук сделать не выдающим дипломы, оставить факультетом вспомогательных дисциплин. Когда он, их стараниями, обратится в коммерческую лавочку по выдаче липовых дипломов. Если не будут давать никаких знаний, а лишь корочку: к выдаче корочек такие, как Зинаида Григорьевна,  здесь и пристроились. Вместо того, чтобы объединяться, учиться, развиваться – строят козни, интриги, подковёрную борьбу здесь затеяли. Загубят успешно начатое дело: на корню угробят. И сами вылетят пулей… И поделом. Студентов лишь жалко.
  - Несомненно, студентов жалко. И горько, что в образовании дела обстоят именно так.
  - Увы… И свою вину ощущаю… Не углядел вовремя начала процесса разложения. К примеру, знал, что Зинаида Григорьевна всегда восторгалась методами Макиавелли и действиями Талейрана, а время и личность Чезаре Борджиа вообще боготворила… Странная она дама. Думал, моя коллега только так играется, и на кафедре тоже, в пределах разумного. Оказалось, она реально мнит себя гением, подобным лидерам той эпохи; этакий Чезаре Борджиа в юбке. И, однако, заигралась она всерьёз. А расхлёбывать это предстоит всем нам. И менять что-либо поздно. Люди – лишь пешки в её игре. Манипуляторша стремится к власти. Именно перед такими Зинаидами Григорьевнами и открыт широкий путь сейчас, и везде: нигде не нужны ни талантливые, ни умные, ни образованные – нужны люди со связями, без принципов и моральных рамок. Связи дают им деньги, а деньгами покупаются новые связи; и так – без конца, в пути наверх. Можно сказать, что необходимое качество новых успешных людей – полное отсутствие ума и совести. А имя им – легион. Мы живём во времена успешных посредственностей и богатых воров. Наша Зинаида Григорьевна – ещё так, мелкая звезда теневого небосклона… Заболтался я что-то. Прощайте, Георгий Владимирович, пора мне возвращаться. Ребята ждут. И... забудьте всё, что я вам тут наговорил, - и Павел Сергеевич, ссутулившись, кивнул Георгию на прощание. Пошёл проводить занятия.
   Георгий остался один, перед закрытыми дверями, и повернул к выходу. Чувствовал себя так, будто его ударили по голове чем-то тяжёлым. До сих пор он думал, что его-то, «молодого специалиста», могут выгнать, не продлить его контракт на следующий учебный год – вот и всё. Добро пожаловать на улицу! Негде будет работать, не на что и негде жить – из общежития тоже турнут, как бездомного кота. Но… Он никогда и не думал, что даже с профессором, доктором наук – можно было поступить вот так. Тоже, не проголосовав за него, сбив в кучу остальное стадо, объединив, заставив большинство проголосовать против – тем или иным способом, своих мягкотелых коллег… Расчётом злобной посредственности, оставить уважаемого профессора без кафедры и без должности. За что? А просто так. Потому, что кому-то понравилось его кресло.
  Мракобесие и джаз.
  Жорик шёл, не чувствуя ног под собою, придавленный тяжестью и безысходностью. Ему внезапно стало нечем дышать… И это здесь, где ему всегда нравилось бывать. Где пахло свежей краской и деревом, где на стенах висели художественные работы студентов и преподавателей, стояли макеты дизайнеров и гипсовые бюсты. Здесь проводили занятия и художники, например Ангелина Михайловна - по рисунку и живописи. Стояли постановки для живописи... А вдоль стен коридора, на столах, всегда были размещены макеты известных исторических зданий, которые сделал со студентами Павел Сергеевич.
   Ранее здесь царила творческая атмосфера. А сейчас… Жорик вдруг ощутил собственным нутром, что всё это уже обречено: всё вокруг... Считай, сгорело в пламени раздоров. Ему вдруг показалось, что окружающее уже начинало подтаивать, исчезать, покрываться туманом. Скоро канут в небытие эти классы, уедет в другой город Павел Сергеевич, кафедру прикроют… Зинаида Григорьевна, впрочем, останется: такие люди непотопляемы. Останется каким-нибудь штатным преподавателем культурологии на сжатой, как шагреневая кожа, кафедре с неизвестным пока названием, на которой культурологов объединят то ли с психологами, то ли с историками, под крылышком декана Владимира Исаевича.  Измельчает всё…
   Похоже, всё будет именно так, как видится Павлу Сергеевичу. И ему самому теперь тоже. Вот только, Зинаида Григорьевна этого пока не знает; наполеоновские планы у неё в голове. Хочет быть столбовою дворянкой... То есть, завкафедрой. И с удовольствием, плохо скрываемым, скинет она ненавистного конкурента: своего бывшего заступника и руководителя, который столь многое для неё сделал. Ибо, по её мнению, в продвижении по вертикали все средства хороши, а людьми можно крутить и вертеть, как тебе вздумается, используя их в своих целях. Но, не сядет всё ж она на тёплое местечко: найдутся и другие маленькие Крошки Цахес... То есть, Макиавельчики и Чезаре Борджии. Со своими, тоже далеко идущими, планами.

   Он вышел на улицу, поплёлся в Главный корпус. Грусть Павла Сергеевича не шла у него из головы. Но думать обо всём этом сейчас больше не было времени: Жорика ждала ещё одна лекция. Нужно успеть заглянуть до неё в буфет, купить бутерброд с колбасой. Колбасу скормить оголодавшей кошке, а кофе и хлеб оставить себе. А ещё, надо было взять себя в руки, немного взбодриться: не выливать же своё состояние на головы студентам. Которые ждут его лекций с интересом и горящими глазами.
   Жидкая грязь хлюпала под ногами. Не было туч, солнышко снова пригрело, давно растопив утренний иней и лёд на лужах.
   Мрачное состояние, однако, не спешило покидать Жорика:«Мы становимся другими. Мельчаем. Уходим. Даже – умираем. Они думают, что без нас у них будет больше масла, сыра и колбасы. Они думают, что, если уничтожат талантливых – сами станут талантливыми, будут вместо них писать книги, печь хлеб, играть музыку… Только, это будут не те книги, не тот хлеб и не та музыка.Институт тоже будет другим... Не институтом».
   Машины богатых студентов, как всегда в этом месте, перегораживали дорогу. А неподалёку от центрального входа стоял человек в новой, зеленовато-серой форме и с красной повязкой на рукаве: сотрудник  службы безопасности. Такая служба возникла недавно, на днях.Человек в форме, с каменным, ничего не выражающим лицом, проверял документы у всех входящих. Это был уже не дежуривший студент, а нанятый персонал. Профессиональный охранник.
   «Осталось только открыть у нас в институте Министерство Правды и Министерство Мира. Как в фильме «Вавилон пять».  И… погнать отсюда поганой метлой таких, как я. Которые не ходят строем, зевают на общих собраниях, да ещё и читают «постороннюю» литературу. Не знаю, что разумела Эмма Анатольевна под этим словом, когда пеняла мне, что я читал таковую на кафедре… Не посторонняя – это литература только по тем предметам, которые преподаёшь, в строгих рамках читаемых дисциплин? Вряд ли. Должно быть, это такая, которую ты сам написал. Но, если читать только то, что сам написал – это совсем шестая палата», - мрачно иронизировал Жорик.
   «Всё нынче – очень серьёзно. И мы с вами – серьёзные люди», - сказал недавно на собрании факультета Владимир Исаевич, так начав разговор о том, что в вузе ликвидирована избираемость ректора. Теперь ректора института будут назначать сверху… Такой, новый ректор, по его словам, скоро будет назначен Москвой. Якобы, для наведения порядка. На местах. Во избежание. По всей строгости.
   Конечно же, ректором вскоре станет Раздраев: не зря же его сюда заслали. Как бы, для выяснения обстановки. Даже, создали для него новую должность: проректора по режиму.
   «По всей строгости… Очень серьёзно… Очень», - вот уже в стенах вуза оживился шепоток… И змеится он по аудиториям, ползёт по ступеням… «Будут всё менять», «Порядок», «Оптимизация процесса обучения», «Аккредитация вузов». «Интенсификация»,«Сокращение штатов»… Ручьи шепотков сливаются в реку.
    Те, кто имеет уши, услышали. Клеветник по-гречески – диаболос… Дьявол. И ныне этот дьявол поселился в институте, забил своими копытами в предвкушении полного развала, и завилял хвостом. Его рога нацелились на всё, что ещё движется и живёт. «Если донести первым – тебя не заподозрят», - нашёптывает этот дьявол. «Свали вину, растрату, отсутствие методической базы, которой и быть не может – на других, кто подвернётся под руку. Найди крайнего – самого далёкого от денег и всей этой кухни», - свистит он в уши. «Донеси на начальника, клевещи громче – и займёшь важное положение. Его должность. А главное – подмажь сразу комиссии», - подвывает он басом. «Спихни других, других - заранее и как можно больше. Тогда, тебя не сократят, не сократят». Он спешит, уже пронёсся везде, по всем кулуарам, бешеным вихрем, поднял пыль столбом.
   Повседневная скрупулёзность отчётности убивает разум и творчество абсолютно. В нуль. А если поощрять доносы – то пачками лягут на стол тяжёлые папки. Стоит только дать команду. И он, клеветник, обязательно начнёт действовать, и весьма изобретательно. Дьявол - клеветник на любого напишет такую кляузу, что просто зашатаешься…
   Ну, а если приходит проверка, которая получает мзду за выявленные нарушения - то нарушения всенепременно обнаружатся. И, даже если они невинней кошачьего чиха, она увеличит степень вины до космических масштабов...
   Ну, а если кто-то метит на твоё место – маленькое, большое ли, - то он начнёт с того, что обольёт тебя грязью… Это – правило игры там, где ставка – это оклад, а цель – его получение. «Обогащайтесь!» - заявили с трибуны те, кто уже обогатился. И низы, подобно верхам, полезли обогащаться, отпихивая коллег от воображаемого корыта. «Их сократили? Ну и отлично. Нам больше достанется», - подумали они. Мир, нацеленный лишь на обогащение, делает это всеми доступными способами. Не доступными - тоже. Образование, медицина, культура – что ещё смести с дороги, не всё ли равно? Для того, кем правит клеветник рода человеческого… «Вам больше достанется!» - говорит он. Но на деле, это ему – несомненно, больше… Но не вам. С собой не унесёте. Туда, откуда нет возврата.
   Вам больше достанется только развала и мракобесия…
   Увы, и нам заодно с вами. Увы…