Vita vulgaris 2. Новейшая история. Часть I

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

(из первой книги)

Виктор Петрович оставался моей последней надеждой, поэтому, как только Алёша вернулся домой, я помчалась к нему в Хотьково, чтобы узнать о результатах их первой встречи.

- Ну что ж, Людмила Андреевна, я берусь за вашего мужа, - сказал Виктор Петрович, предлагая мне сесть в глубокое кресло напротив себя. – Уверен – у нас всё получится.

- Надеюсь, - вздохнула я.

Виктор Петрович удивлённо посмотрел на меня:

- Вы сомневаетесь? Если он сам пришёл, значит, результат обязательно будет. Кстати, как Алексей прореагировал на мой анализ его состояния?

- Он его не читал.

Виктор Петрович удивился ещё больше.

- А как же вы его уговорили?!

- Долго рассказывать, - ответила я.

- Ладно, это не важно. После следующего сеанса вы его не узнаете. Вы мне верите?

Я посмотрела на Виктора Петровича взглядом побитой голодной собаки, которая в протянутой к ней руке вдруг увидела не сучковатый дрын, а шкурку от сырокопчёной колбаски.

- Да, - ответила я.

 Господи, как же мне хотелось, чтобы этот кошмар закончился!
 
- Людмила Андреевна, - продолжил Виктор Петрович, - раз уж вы здесь, давайте я с вами поработаю. Вы же сами в глубокой депрессии.

- Да не до себя мне, - махнула я рукой. - Алёшу спасать надо.

- Людмила Андреевна, поймите, муж и жена – единый организм. Если вас из депрессии не вывести, толку не будет. А сами вы уже не справитесь. Мне понадобится всего пятнадцать минут.

- Ну ладно, давайте, - согласилась я, опять вяло махнув рукой.

Виктор Петрович был специалистом по нейро-лингвистическому программированию (НЛП). Именно на него я возлагала свою последнюю, практически угасшую надежду спасти нашу семью не просто от разрушения, а от неминуемой гибели. О том, как я его нашла, и как он помог Алёше, расскажу позже, а сейчас попробую описать тот самый пятнадцатиминутный сеанс.

- Людмила Андреевна, - начал свою работу со мной Виктор Петрович, - скажите, когда у вас депрессия началась.

- Месяцев восемь или девять назад, - ответила я.

- А как она началась?

- Что значит, как? – не поняла я.

- Ну, например, вы проснулись как-то утром и решили, что все вас достали.

- Нет. Я потеряла радость жизни.

- Хорошо, - сказал Виктор Петрович, хотя ничего хорошего в этом я не видела. – А как вы её потеряли?

Я недоумённо посмотрела на специалиста по НЛП и опять спросила:

- Что значит, как?

- Ну вы шли-шли и потеряли, или её кто-то у вас забрал?

- Конечно, забрал! – с жаром воскликнула я.

- Кто?

- Алёша!

Виктор Петрович одобрительно кивнул и опять произнёс:

- Хорошо. А где ваша радость жизни была?

- Вот здесь, - ответила я не задумываясь, и приложила руку к груди.

- А какая она была? - продолжал допытываться Виктор Петрович.

Я опять задала уже стандартный вопрос:

- Что значит, какая?

- Для кого-то она, скажем, как звёзды в небе. У меня – это холодок по позвоночнику. А у вас?

Удивительно, но, несмотря на то, что я никогда раньше не задумывалась о том, как может выглядеть моя радость жизни, я ответила без колебаний:

- Это берёзка с молодыми листиками!

Виктор Петрович широким взмахом руки указал в угол кабинета:

- Вот она ваша берёзка.

Я уставилась в этот угол, а Виктор Петрович продолжил:

- Попросите прощения у берёзы за то, что вы её потеряли.

Я как дура прошептала:

- Прости меня, берёза.

- А теперь попросите её вернуться к вам.

- Вернись ко мне, берёза, - приложив руку к груди, произнесла я и разрыдалась, да так сильно, как, пожалуй, никогда ранее.

- Ну, поплачьте-поплачьте, - сказал Виктор Петрович.

Ревела я минуты две или три, а когда успокоилась – почувствовала такую лёгкость, как будто эти потоки слёз вымыли из меня всю невыносимую тяжесть последних месяцев, когда я, лёжа без сна, рисовала себе картину, как поеду на электричке до последней станции, уйду поглубже в лес и замёрзну под ёлкой.

Когда я шла к станции электрички, моя освобождённая душа летела передо мной…

***

Виктор Петрович сдержал обещание и вывел Алёшу из пограничного, или, если точнее, уже «заграничного» состояния. Правда, когда я приехала к нему, чтобы поблагодарить за спасение мужа, он сказал:

- С вашим мужем ещё работать и работать.

- Я с ним поговорю, - обещала я Виктору Петровичу, а потом неожиданно для себя самой добавила: - Я напишу книгу.

- Ну и отлично! Напишите, - одобрил мой порыв Виктор Петрович.

Не знаю, почему я вдруг решила написать книгу. Наверное, вернувшись из «небытия» и приобретя утраченное счастье, я почувствовала неимоверный прилив сил, которые надо было потратить на что-то жизнеутверждающее – вот я и решила «в назидание потомкам» изложить историю своей победы над большой бедой.            

Это было в 1999 году. Я не сразу приступила к выполнению обещания, данного Виктору Петровичу, а когда засела за перо, оказалось, что хочу осмыслить всю свою жизнь.


1. МОСКВА НАВСЕГДА. ГОД 1994.

В поисках себя и «смыслов бытия» я написала первую книгу в жанре нон-фикшен,  посвящённую сорока шести годам жизни в Алма-Ате, которые закончились с переездом нашей семьи из Казахстана в Россию. Теперь приступаю ко второму сезону этого «сериала»  – истории нашей жизни в новом времени во всех смыслах этого слова. Итак:

Двадцать шестого июня Москва встретила нас холодно. За бортом приземлившегося самолёта было не больше пятнадцати градусов. Для теплолюбивых казахстанских аборигенов это было слишком.

Встречали нас Илюша с Машей.

- Холодно тут у вас, - сказала я, поёживаясь от неласкового июньского ветерка.

- Да, Миля, - согласилась Маша, - нежарко. Привыкайте. Мы тут, бывает, всё лето колготок не снимаем.

Ещё в Алма-Ате я решила, что нужно подготовиться к суровым московским зимам. На барахолке купила Алёше малахай из рыжей лисы с богатым пушистым хвостом, сыну тоже малахай из обыкновенной цигейки, а себе шапку из чернобурки фасона «С лёгким паром». О том, что летом в Москве тоже может быть, мягко говоря, прохладно я и не подумала.

- Значит, мои сарафанчики здесь не понадобятся? – сокрушённо спросила я Машу.

- На всякий случай не выбрасывайте, - ответила она. – Может быть, ещё потеплеет.

Забавно, что ни сарафаны, ни меховую шапку я так ни разу и не надела.

Дома нас ждали Жанна с Сашкой и Санькой-маленьким, которые прилетели в Москву погулять (как выяснилось много позже, гуляли они на акции МММ), и Алёшин брат Сергей (Шурик по-домашнему) со своей новой подругой Настей, которые полгода до нашего приезда жили в нашей квартире. 

Жанна с Настей накрыли праздничный стол. Это было неожиданно и приятно. Сашка произнёс тост:

- Молодец, Миля – умеешь выбирать. От метро близко, до центра – пятнадцать минут, да ещё и рядом с Главным ботаническим садом, - сказал он.

Рассказывать Сашке о том, что я ничего не выбирала, а о наличии рядом ботанического сада вообще впервые от него услышала, я не стала, а с тем, что молодец, согласилась.

После застолья мы всей большой компанией поехали отметиться на Красную площадь, которая к моему удивлению оказалась почти безлюдной.

На площади мы все по очереди прокатились на складном двухколёсном велосипеде, который Сашка с Жанкой купили в этот день для своего младшенького. Когда я неуверенно катилась по брусчатке мимо мавзолея, солнце задело крышу гостиницы «Москва», и воздух вдруг стал видимым, приобретя цвет бледно-розовой кисеи. Возможно, закатные лучи отразились от красных стен Кремля и «подрумянили» мириады невидимых глазу пылинок. Картина была нереальной и завораживающе красивой.

«Неужели мы в Москве навсегда?! Какой восторг!» - подумала я.

Солнце скрылось за гостиницей, и воздух снова стал невидимым. Праздничный день подошёл к концу, и мы разъехались: Илюшка с Машей в общежитие, мы в своё новое московское жилище, а Жанна с Сашкой и малышом в гостиницу. Они через несколько дней собирались возвращаться в Алма-Ату, поэтому я на всякий случай пожелала им счастливого пути – вдруг до их отъезда мы уже не увидимся.

В подъезде нашего дома, я подняла глаза на потолок и оторопела: он был весь чёрный. Без преувеличения – угольно-чёрный.

- Что это?! – удивилась я.

- Это комары, - ответил мне Шурик.

- Комары?!

- Ну да, их в этом году особенно много развелось.

Я испугалась и расстроилась: неужели нам придётся жить как в тундре или на болоте! Ничего себе – столица!   

С таким количеством городских комаров я столкнулась впервые в жизни. Правда, со временем эти насекомые практически исчезли. Тогда-то я и поняла, что комариное нашествие было результатом разрухи. Трубы в домах проржавели, а коммунальные службы не устраняли многочисленные протечки, из-за чего в подвалах домов постоянно были лужи, в которых эти кровососы и размножались. 

Первый день нашей новой жизни подошёл к концу. Мы устали и хотели спать, тем более что по алма-атинскому времени было уже два часа ночи.

- Мила, вам диван уступить? - спросила Настя.

- Да ладно, не надо, - ответила я, полагая, что пару дней, пока они не съедут, мы и на полу перекантуемся.

Я зашла в комнату, где были свалены все наши вещи, чтобы найти что-нибудь мягкое.  Похоже, что за полгода в неё никто не заглядывал. Это я поняла по толстому слою пыли на подоконниках и прочих горизонтальных поверхностях. Вообще вся квартира больше походила на заброшенный склад, чем жилое помещение. Шурик с Настей даже диван, на котором спали, до конца не собрали: разложили пружинный матрац на полу, а спинки и поддон свалили в одну кучу с остальной мебелью.

Кантоваться на полу нам пришлось несколько дольше. Шурик съезжать не торопился, а я стеснялась ему напрямую сказать, что они загостились. Мой намёк – хочу, мол, начать ремонт, чтобы успеть до начала школьных занятий, он не понял, или сделал вид, что не понял. Сказал только:

- Угу.

Тогда я обратилась к его девушке:

- Настя, какие у вас дальнейшие планы?

Ответ я получила совсем не тот, которого ожидала:

- Я от Шурика уйду.

- Почему?!

- Да спит целыми днями!

Настя мне нравилась, и я не хотела, чтобы она Шурика бросила, поэтому попыталась деверя защитить:

- Шурик мне ещё в Алма-Ате говорил, что ему восьми часов сна мало. Так бывает. Люди разные.

- Ну девять, пусть даже десять часов! Но не семнадцать же!

- Может быть, он устал?

- От чего устал? На работу не ходит. Правда, там давно зарплату не дают. Но ведь, надо же что-то предпринимать! - возразила мне Настя.

- Так почему ты его раньше не бросила?

- Ласковый! – ответила Настя таким проникновенным тоном, что я ей сразу поверила.

Через две недели «половой жизни», от которой у меня уже болели все кости, я не выдержала и попросила Алёшу с братом поговорить.

Мою просьбу Лёша воспринял без энтузиазма:

- Может быть, ты сама с ним поговоришь? – сказал он.

Я понимала, что мужу не очень хочется обсуждать с Шуриком столь щекотливую тему, но мне надоело все неприятные ситуации и просто житейские проблемы разруливать самой.

- Нет, Лёша, в конце концов, Шурик твой брат, а не мой.

Лёша с таким «весомым» аргументом согласился, и с братом поговорил. Когда я спросила мужа, как Шурик прореагировал, он ответил:

- Обиделся.

Шурику квартиру искать не пришлось, потому что Настя, как и собиралась, бросила своего ласкового, но бездеятельного возлюбленного, поэтому он вернулся в общежитие в Солнечногорске.

Как только они съехали, я с энтузиазмом взялась за ремонт. Ещё в Алма-Ате я решила разделить стенкой одну из больших комнат, так чтобы получился небольшой кабинет для Алёши и спальня для нас. Эта удачная мысль пришла мне в голову потому, что в комнате было два окна, поэтому оба помещения получались не слепыми. 

По объявлению в газете нашла бригаду мастеров. Они обещали прийти через три дня, однако на следующий же день кто-то позвонил в дверь.

«Ремонтники что ли?» - подумала я, но на пороге обнаружила не мастеров, а Сашку.

- Привет! – удивлённо воскликнула я. – Давно не виделись.

- Привет, Миля, - ответил Сашка. – Я буквально на пару дней. Надеюсь у тебя можно остановиться?

- Конечно, можно. Проходи.

Когда я у Сашки спросила, что его заставило так быстро вернуться в Москву, он неопределённо махнул рукой и ответил:

- Да, так. Надо кое-какие дела здесь решить.

Я не стала ни о чём расспрашивать – не хочет говорить, значит не моё дело. Сашка действительно пробыл у нас всего два дня. При расставании я обратила внимание на то, что вид у него был довольный, из чего сделала вывод, что дела свои он решил положительно.

Через месяц мне позвонила Маша. Она рассказала мне, что её деловой свёкор прилетал в Москву, чтобы вложить пятнадцать тысяч долларов в пресловутую пирамиду МММ, благополучно накрывшуюся медным тазом, похоронив под ним однокомнатную квартиру, под залог которой Сашка занял эти деньги. Самое ужасное заключалось в том, что эта квартира принадлежала не ему. Её наследовала Сашкина сестра Алла, которая с семьёй собиралась эмигрировать в Израиль, и оформила брату генеральную доверенность на распоряжение квартирой.

Меня как кипятком ошпарило.

- О, Господи! – воскликнула я. – Он что, с ума сошёл такие деньги занимать?! И мне ничего не сказал! Может быть, я бы его отговорила.

- Вряд ли, - ответила Маша, - ведь они с Жанной здесь на акции МММ неплохо погуляли, вот Саша в эти акции и поверил.

Как же мы все падки на халяву! У нас в Алма-Ате тоже была пирамида местного разлива под названием «Смагулов и компания». Мы с Алёшей в ней поучаствовали, потеряв три тысячи долларов, поэтому Сашку, подпавшего под всеобщее помешательство, мне было жалко, правда, я бы никогда не решилась «играть в рулетку» на заёмные средства.       

Позже, когда я в Израиле ухаживала за умирающей сестрой, Алла, которая, конечно же, брата простила, рассказывала мне:

- Сашка молчал как партизан. Оказывается, он под залог квартиры занял деньги у какого-то бандита. Тот ему убийством грозился. А я всё никак понять не могла – чего это братец так торопится нас поскорее в Израиль сплавить. А ему надо было нашу квартиру отдать.

- А когда ты об этом узнала? – спросила я.

- Да через год, наверное. Я всё интересовалась, как там с продажей квартиры, а он мне лапшу на уши вешал, что достойного покупателя найти не может. Хорошо ещё, что мы свою трёхкомнатку сами продали, - вздохнула Алла.

2. ХЛОПОТЫ ПРИЯТНЫЕ И НЕ ОЧЕНЬ

Мастера явились, как и обещали, через три дня, и я, наконец, приступила к долгожданному ремонту.            

Здесь я позволю себе самоцитату из первой книги.

***   

«Ребята оказались интересными людьми, но неважными специалистами. Правда, это обнаружилось несколько позже, когда на кухне стал отлетать кафель, а в ванной начала шататься раковина. Ремонтники эти были сахаджа-йогами и зарабатывали деньги на очередную поездку в Индию к своему гуру. Мне нравилось, что они не пили, не курили, и, самое главное, не матерились. Ко всем превратностям судьбы относились очень спокойно. Например, один из них, разбив новую, ещё не установленную, раковину, невозмутимо заметил:

- Значит так надо. Что-то в прошлой жизни я сделал не так, вот и получил урок. Всё в жизни урок.

Потом пошёл и купил новую раковину – ту самую, которая через неделю зашаталась, а через пару месяцев треснула.

- Значит так надо, - сказала я себе. - Это мне урок.

Теперь я знаю, что если строители не матерятся, они не обязательно хорошие специалисты. Правда, и мат никакой гарантии качества ремонтных работ не даёт. Этот вывод я сделала после того, как другие ребята, ненормативной лексике не чуждые, переложили кафельный пол на кухне – трещины появились уже на следующий день.
 
(Vita Vulgaris. Жизнь обыкновенная, Часть II, глава 11)

***

Лёша со второго дня нашего приезда в Москву приступил к работе у Серика, поэтому его участие в ремонте ограничилось тем, что он поменял проводку. Всё остальное, от закупки материалов, выноса мусора и до приготовления обедов для семьи и мастеров, мне приходилось делать самой. Продуктов я закупала столько, что у меня от тяжёлых пакетов в буквальном смысле этого слова, отрывались руки.

Однажды я не успела вымыть пол в коридоре до прихода мужа, и Лёша, обнаружив на нём слой цемента, молча и, как мне показалось, с недовольным видом взялся за тряпку. Я почувствовала себя виноватой, потому что мужу с его нейродермитом и аллергией такое грязное занятие было противопоказано, однако, вырывать тряпку из его рук не стала – просто уже не было сил.

По той же причине я не требовала помощи от Антошки. Выгоняла его из дома, чтобы он не дышал цементной пылью. Правда, Антошка и сам не проявлял желания мне помочь, а с большим удовольствием катался по городу, изучая его географию.

Когда ребята закончили капитальный ремонт, я принялась за «косметику».  Разработала технологию клейки обоев без подручного. Описывать не буду: вряд ли кто-нибудь пожелает её повторить. Как могла, отреставрировала рассохшиеся рамы семи старых окон. Покрасила шесть из них, а на седьмом мои силы иссякли.

- Лёша, - обратилась я к мужу, - покрасишь окно в спальне? А то у меня сил уже нет.

- Угу, - ответил он.

Об этом «угу» я регулярно и безуспешно напоминала мужу в течение четырёх месяцев. К выполнению своего обещания Лёша всё-таки приступил после моего двести тридцать седьмого последнего китайского предупреждения.

***

(Последнее) китайское предупреждение — шутливое выражение в русском языке, означающее бесплодные предупреждения «на словах», при этом заведомо известно, что никаких действий не последует. (Википедия)

***

Дело было в декабре. На дворе стоял двадцатиградусный мороз. Лёша распахнул окно и начал покраску. Продержался он не больше двадцати секунд и пулей выскочил в коридор, захлопнув за собой дверь спальни.

- Холодно!

- Ладно, Лёша, - пожалела я его, - весной сама покрашу.

- Я обещал, значит, сделаю, - с мужской гордость, твёрдостью и решимостью заявил мне муж.

- Дело твоё, - согласилась я и села на кухне наблюдать за процессом.

Окно он красил так: забегал в спальню, делал пару взмахов кистью и возвращался в коридор для обогрева. После полутора часов этих «мелких набегов» слегка посиневший муж с гордостью предъявил мне результат своего труда. Обозрев заляпанные краской стёкла, я решила, что отскоблю их весной.

***

Ремонт я закончила в августе. Похудела килограммов на пять, не меньше, но была в полном восторге от своей чистой, уютной и, главное, отдельной квартиры.

Теперь передо мной во весь рост встала проблема устройства Антошки в школу. Я боялась идти туда, потому что у нас не было прописки, несмотря на то, что я этим животрепещущим вопросом занималась с самого приезда.

В паспортном отделе меня послали к начальнику, начальник сказал, что этот вопрос он самостоятельно решить не может, и послал меня в Паспортное управление г. Москвы.

- А где это?

- На Большой Ордынке, - охотно информировал меня начальник.

На Большой Ордынке мне не то чтобы отказали, но, сославшись на закон города Москвы, вежливо попросили заплатить семь миллионов рублей в качестве сбора «на компенсацию затрат городского бюджета по развитию инфраструктуры города и обеспечению социально-бытовыми условиями граждан, прибывающих в Москву на жительство».

Мой внутренний монолог звучал приблизительно так: «Ага, щас! Что – Москва удельное княжество?! И с какого перепугу я должна заплатить семь миллионов за то, что ещё только собираюсь топтать московский асфальт! Фиг вам!». Наружу я своего возмущения такой дискриминацией по признаку «нестоличности» не выпустила, резонно полагая, что этим ничего не добьюсь.

Дома рассказала Алёше о своём первом знакомстве с местными обычаями.

- И что ты собираешься делать? – спросил муж.

- Пойду в суд! – ответила я решительно. – Их долбаный закон явно противоречит конституции!

Так и поступила – подала жалобу в суд об отказе прописать нашу семью на площади, принадлежащей мне на праве собственности. Суд должен был состояться в ноябре. Вот почему я боялась, что моего сына без прописки в школу не примут.

Однако директриса школы, находящейся в двух минутах ходьбы от нашего дома, меня приятно удивила:

- Мы примем вашего сына и без прописки. Все дети должны учиться. Давайте документы.

- Ну спасибо! Гора с плеч! – обрадовалась я и протянула милой женщине Антошкин табель успеваемости, свидетельство о рождении и ещё пару каких-то необходимых в таком случае документов.

В ноябре суд мою жалобу удовлетворил. Я получила исполнительный лист и окрылённая успехом помчалась на Большую Ордынку. Но… рано радовалась, девчонка. Меня направили на Комиссию по прописке при Правительстве Москвы, которая вынесла своё суверенное решение: «В прописке отказать».

- Нам суд не указ! – сказала мне высокая комиссия в лице приземистой обтекаемо-округлой женщины средних лет.

***

«Строгость российских законов компенсируется необязательностью их исполнения». (Меткое выражение, актуальность которого не утрачена до сих пор. Авторство точно не установлено).

*** 

Моя алчущая законности и, главное, справедливости душа, конечно, возопила, но успокоила я её тем, что Антошку в школу всё-таки приняли, невзирая на его «птичьи права». Для очистки совести и без особой надежды на успех я сходила к начальнику паспортного стола, и попыталась объяснить ему неправоту комиссии по прописке.

Выслушав мою юридически грамотную речь о верховенстве Конституции и федеральных законов над законами города Москвы, и внимательно изучив исполнительный лист, начальник сделал мне заманчивое предложение: 

- Ну заплатите хотя бы семьсот долларов.

Честное слово, тогда я не поняла, что он предлагал мне решить вопрос традиционным на Руси способом, то есть при помощи взятки.

- Не буду я им платить! Принципиально! – с жаром воскликнула я.

- Ну что ж, ничем вам помочь не могу. Против комиссии я бессилен, - ответил мне начальник с глубоким вздохом, и с сожалением посмотрел на меня.    

Этой же осенью нас навестил Эдик с семьёй. Они были в Москве проездом из Владивостока в Мюнхен.

В первой книге я писала о том, что Эдик в девяносто втором году отправил свою маму Елизавету Иосифовну и сына Генриха в Германию. Я тогда спросила у друга:

- А вы вслед за ними эмигрировать собираетесь?

- Мы не собираемся, - ответил Эдик. – Не хочу свою работу бросать.

Эдика можно было понять: он сделал успешную карьеру, организовав в университете первую на Дальнем востоке кафедру психологии, и бросать своё детище не хотел, тем более что ему эта работа очень нравилась.

- Тогда зачем Генриха в Германию отправляете? – спросила я, в душе обрадовавшись, что мой близкий друг не сгинет на чужбине – во мне ещё сидело представление о том, что эмиграция в дальнее зарубежье означает полный разрыв связей.

- Мила, это единственный для него способ откосить от армии, - ответил он.

Вот тут я его поняла: армия в девяностые годы пребывала в таком состоянии, что трудно было осуждать родителей, боявшихся отправлять туда своих сыновей. Дело было не только в дедовщине. Солдаты десятками умирали от болезней и голода.

***

«Зимой 1992–1993 годов в частях Тихоокеанского флота России на острове Русский от голода умерли четыре матроса-новобранца. Более 250 моряков радиотехнической школы и других подразделений учебной базы ТОФа попали в госпиталь с диагнозом алиментарная дистрофия».


***

Почему же через два года Эдик вдруг решился на отъезд? По его словам во Владивостоке стало просто небезопасно жить. Ранее закрытый, а теперь открытый порт Владивосток по криминалу был явно не на последнем месте среди городов бывшего Советского Союза.

Эдик рассказал мне, что однажды к ним средь белого дня ворвались грабители. Дома были тёща Сюзанна Ивановна и его дочка Линда. Девочка от страха обомлела, а закалённая жизнью тёща не растерялась. Она подбежала к открытому окну, и начала так вопить, что грабители ретировались, не успев ничего прихватить.

- Может быть, они по наводке к вам вломились?

- Вряд ли. Чем они могли у нас поживиться? Наверное, просто подумали, что в генеральском доме должны жить состоятельные люди.

- А я знаю, за чем они к вам средь бела дня пожаловали.

- За чем?

- За твоей библиотекой, - пошутила я, а потом, представив себе, что этот визит «библиофилов» мог закончиться трагически, ощутила холодок в животе. – Вообще-то ужас.

- Да уж.

А ещё Эдик рассказал мне, как в троллейбусе к нему вплотную придвинулись два мужика неинтеллигентного вида, и один из них сказал другому, указывая глазами на перстень-печатку, которую мой друг давно купил на заработанные на халтурке деньги и постоянно носил на левой руке:

- Возьмём рыжьё?

Второй бросил взгляд на перстень и махнул рукой:

- Медяшка.

- Страшно тебе было? – спросила я.

- А как ты думаешь? Я на следующей остановке вышел, и перстень в карман засунул от греха подальше, - ответил Эдик. – Между прочим, моя печатка из золота очень высокой пробы, а оно зеленоватое. Повезло мне, что эти ребята (Эдик так и сказал – ребята) моё кольцо за медяшку приняли.

В день, когда я с грустью проводила близкого друга с семьёй, из Сум позвонила Алёшина сестра Татьяна. Будучи по профессии математиком и программистом, она уже давно зарабатывала на жизнь шитьём. Последнее время в Сумах, как и везде, народ нищал, и заказов становилось совсем мало, да и то, люди расплачивались преимущественно натурой: кто яйца принесёт, кто курицу, кто овощи. В бывшей советской житнице почти у каждого горожанина были родственники на селе и огороды в пригороде. Живые деньги Татьяна могла заработать только в Москве, где у неё остались старые и преданные клиентки.

- Мил, я опять в Москву собираюсь, - сказала она. – На этот раз совсем ненадолго.

- Что так?

- Да мать сильно разболелась. У неё же диабет и давление зашкаливает. Я даже соседку попросила за Иркой присмотреть пока меня не будет.

- Печально.

- Не то слово! Теперь не она с Иркой возится, а я с ней. Да ещё заработка практически нет. Единственный плюс – мать так ослабела, что у неё нет сил меня доставать, - невесело хохотнула золовка.

Я положила трубку и подумала: как-то у Таньки всё неудачно по жизни получается. Она всегда мечтала зацепиться в Москве, где прожила немало лет, а оказалась на неродной ей Украине, где у неё не было ни друзей, ни родственников, да ещё с малолетней дочкой и вздорной, а теперь и больной матерью на руках. А ведь могла уже давно жить в центре Москвы, если бы от обмена не отказалась. Упустила один шанс на миллион!

Когда Лёша вернулся с работы, я ему сказала, что приезжает Татьяна, но о болезни матери говорить не стала – зачем его беспокоить, всё равно он ничем не поможет.

- Когда? – спросил Лёша.

- Послезавтра.

- Это хорошо, а то Серик нас завтра к себе приглашает. Хочет своей квартирой похвастаться.
 
Я согласилась, и не только потому, что Серик был Алёшиным работодателем, и манкировать приглашением было невежливо. Я была ему благодарна за то, что именно с его подачи я так быстро и удачно купила квартиру.

Серик занимался самым популярным в те времена бизнесом «купи-продай». Что там делал Алёша, я не знала до тех пор, пока однажды не побывала на его работе.

Фирма Серкебая Жумагулова располагалась в центре города. Большое и светлое помещение с евроремонтом (в то время это слово-новодел только что входило в обиход), понравилось мне минималистской строгостью чёрно-серо-белых тонов. Его интерьер разительно отличался от столь привычного унылого вида госучреждений советского времени. Пластик и никелированный металл заменил древесно-стружечную плиту или, в случае начальственных кабинетов, дерево.

- Здорово! - совершенно искренне восхитилась я.

Серик расплылся в довольной улыбке.

- Вот посмотришь, когда я свой банк открою!

- А ты банк собираешься открывать?

- Да, я уже дом под него купил. Правда, недостроенный.

Серик поведал мне о своих грандиозных планах, и заверил меня, что Алёша, которого он высоко ценит и уважает, с ним не пропадёт.

Когда я уже собиралась уходить, будущий хозяин банка вдруг поднял указательный палец к потолку и сказал, обращаясь к Алёше:

- Почему ты до сих пор не исправил этот светильник? Что там скотчем заклеено? Непорядок.

- Виноват, босс, - ответил Лёша, - исправлю.

Оказалось, что мой уважаемый и высоко ценимый муж, выражаясь современным языком, работает менеджером по офисному оборудованию, а по-простому эта должность нынче называется «подай, принеси, пошёл на …, унеси».

Честно скажу – этот эпизод резанул меня по сердцу. Бывший заведующий лабораторией, кандидат физмат наук вынужден быть мальчиком на побегушках у своего бывшего подчинённого. И не потому, что Алёша оказался плохим учёным или руководителем, а потому, что учёные стали никому не нужны.

Приехавшая Татьяна многословно и с бесконечными повторами (в этом она походила на свою мать) рассказала мне о своей несчастной жизни в Сумах. В конце своего горестного повествования она произнесла фразу, которую я слышала уже много раз:

- Мне обменный ордер на московскую квартиру надо взять в рамочку и на стенку повесить, чтобы всем было видно, какая я идиотка! А теперь хрен кто на Сумы поменяется!

- Да, ладно, Танька, - «успокоила» я её, - не пили опилки.

Уезжая, Татьяна обратилась ко мне с просьбой:

- Мил, у меня есть хорошая знакомая Инна Захаровна, которая мне много помогает. Она теперь челночит. Ты можешь её на пару дней принять?

- Пусть приезжает, - ответила я.

Инна Захаровна и её подруга приезжали несколько раз. Челночницы останавливались у нас на два дня. За это время они отоваривались на московских рынках дешёвым барахлом под завязку. Обычно набивали товаром огромные клетчатые сумки – по две-три на брата, вернее на сестру. Освоившись, они стали просить Антошку помочь им дотащить этот неподъёмный груз до Киевского вокзала.

Однажды сын рассказал мне, как он предотвратил беззаконие, творимое нашими правоохранительными органами в метро у Киевского вокзала.
 
- Там, мама, менты стоят у эскалаторов и со всех челночников деньги требуют. Говорят, это таможенный сбор. Нас тоже первый раз остановили, и Инна Захаровна заплатила, а на второй раз я им сказал, что в соответствии с семьдесят четвёртой статьёй Конституции на территории Российской Федерации не допускается установление таможенных границ, пошлин, сборов и каких-либо иных препятствий для свободного перемещения товаров, услуг и финансовых средств.

- Ух, ты! – восхитилась я. – Так и сказал? А как ты про эту статью узнал?

- Так я Конституцию купил с комментариями. Там эту статью нашёл и наизусть выучил.

- Ну ты молодец! А как менты прореагировали?

- Они сначала помолчали, а потом один сказал: – Ладно, идите. Теперь они как меня увидят – отворачиваются.

В  то время я не придала большого значения этому забавному эпизоду, и только много позже мне стала понятной Антошкина неизбывная тяга к изучению конституции, законов и подзаконных нормативных актов.

***

Как-то в ноябре я, вернувшись из магазина, открывала дверь квартиры и неожиданно за спиной услышала незнакомый мужской голос:

- У вас случайно нет топора?

Я вздрогнула. «Грабитель!» - пронеслось у меня в голове. Но, обернувшись, расслабилась – уж очень импозантно смотрелся мужчина: одет он был в дорогое светло-бежевое пальто, шёлковое кашне и широкополую шляпу – такую, как носят шерифы в американских фильмах. К тому же он оказался настоящим красавцем с правильными чертами лица, большими голубыми глазами и аккуратно постриженной бородкой пшеничного цвета.

«Грабители так не выглядят», - подумала я. - «Да и налётчики на дело обычно со своим инструментом ходят».

- Вы меня напугали! – сказала я, выдохнув с облегчением.

- Извините. Не хотел. Я ваш новый сосед. Дверь квартиры захлопнул. Хочу взломать – всё равно менять буду. 

- Ну, заходите. Я сейчас посмотрю. На каком этаже ваша квартира?

- На четвёртом.

- Мы свою тоже купили. Год назад.

- За сколько, если не секрет? – спросил «налётчик», оглядывая квартиру, которая после ремонта выглядела как пасхальное яичко.

- Сорок пять тысяч.

- Надо же, как цены выросли! У вас трёхкомнатная за сорок пять, а у меня двухкомнатная за столько же. 

Так я познакомилась с новым соседом. Его звали Сергей Мирзоян. Он отрекомендовался бизнесменом и пригласил меня к себе.

- Познакомитесь с моей женой. Уверен, что вы подружитесь.

Жена Сергея оказалась моей тёзкой. Это была невысокая стройная темноглазая брюнетка, которая мне сразу понравилась, и мы с ней действительно быстро по-соседски сдружились. У них была дочка Маша – очень красивая и капризная девочка лет шести. Из них троих Маша, жгучая брюнетка с воловьими тёмно-карими глазами, больше всего походила на армянку.

Позже я выяснила, что у Сергея мать русская, а Людмила русская «полностью», хотя, судя по её внешности, можно было предположить, что её прабабушку взяли в турецкий полон, или она сбежала в цыганский табор. Супруги были родом из Ростова-на-Дону. С будущим мужем Людмила познакомилась в театре, где она служила актрисой, а он был директором. В Москву приехали недавно. Сергей, как и многие в это время, стал заниматься коммерцией.   

- А ты сейчас где работаешь? - спросила я.

- Нигде, - ответила Люда, - Сергей настоял, чтобы я дома с Машей сидела.

- Выходит - мы обе домоправительницы, - пошутила я.

- Выходит, - вздохнула Людмила, из чего можно было сделать вывод, что эта новая роль её не устраивает.

Я была рада, что у меня появилась соседка, с которой можно было поболтать по-приятельски, ведь в смысле общения Алёша и Антошка мне явно недодавали. Да и для Людмилы я оказалась так необходимой ей отдушиной. Её муж, что немаловажно, нашим общением тоже был доволен. Как-то, встретив меня в подъезде, он сказал:

- Людка не нарадуется. Говорит, что ей с тобой очень интересно. Я сразу понял, что вы подружитесь, ведь мы с вами одного круга.

Возражать Сергею я не стала, хотя в своей, воспитанной отцом, демократичности людей на  «круги» не делила, и вообще «интеллигентское» высокомерие мне претило. Прошло не так много времени, когда мне пришлось убедиться в том, что моя с Сергеем принадлежность к «одному кругу» не исключала перпендикулярности наших с ним взглядов на жизнь. Но об этой «геометрии» поведаю позже.

3. ЛЁШИНОЙ МАТАРИ НЕ СТАЛО

В середине ноября позвонила Танька. Месяц назад у Тамары Николаевны обнаружили рак в четвёртой стадии. Врачи сказали, что ей осталось недолго и укладывать в стационар отказались. 

- Мила, приезжай, - сказала золовка. – Мать уже не встаёт. Мне трудно и страшно.

- Хорошо, приеду. Позвоню Лёше на работу и попрошу, чтобы он купил билет на завтра.

Свекровь я не узнала. Она сильно похудела, почти ничего не ела, однако на боль не жаловалась.

- Твоей матери ещё повезло, - сказала я Татьяне. – Представляешь, если бы она болями мучилась.

- Это да, - ответила Татьяна. – У нашей соседки муж тем же самым болел, так она мне ужасов понарассказывала!

- А что, ему обезболивающее не кололи?

- Да куда там! – махнула рукой Танька. - Один раз в сутки приезжали. Наверное, наркотики налево загоняли.

Тамара Николаевна попросилась в туалет.

- Вот, Мила, смотри, как я это делаю, - сказала Татьяна.

Она подставила матери спину, Тамара Николаевна обхватила Таньку за шею, и они медленно, с остановками для восстановления дыхания, пошли по коридору.

Я поначалу боялась, что уроню свекровь, но ничего – освоилась. Это дало возможность Татьяне выходить из дома на часик-другой, чему она была очень рада.

- Если бы не ты, я бы в этой тюрьме с ума сошла, - говорила она мне.

Через неделю Тамара Николаевна вообще отказалась от пищи. На все наши уговоры, отвечала:

- Не хочу.

Ночью седьмого декабря я услышала стоны за стенкой кабинета, в котором спала. Вошла в комнату свекрови.

- Вам плохо?

- Да.

- Что-нибудь болит?

- Ничего у меня не болит. Задыхаюсь, - с раздражением и с большим трудом произнесла свекровь.

- Сейчас скорую вызову.

Я разбудила Татьяну и сказала ей, что пойду встречать скорую помощь. Ирка тоже проснулась и, встав в дверях своей спальни, наблюдала за бабушкой.

Скорой не было довольно долго. Я успела выкурить три сигареты и основательно замёрзнуть. Когда машина, наконец, подъехала, я предупредила бригаду, что у нас онкобольная. Одна из женщин понимающе кивнула и молча, но многозначительно переглянулась со второй. 

Свекрови померили давление и сделали какой-то укол, после чего покинули квартиру в большой спешке – словно с поля боя бежали. Не успела за ними закрыться дверь, как у Тамары Николаевны началась агония. Опытная врачиха это предвидела, вот почему они так торопились. Им нельзя было допустить, чтобы больной умер в их присутствии.
 
Свекровь закрыла глаза и начала говорить бессвязно. Я разобрала только что-то типа: «Дай ножницы».

- Тамара Николаевна, зачем вам ножницы? Вы порежетесь, - сказала я, но свекровь всё повторяла и повторяла:

- Дай ножни.., нож…

Я взяла со стола чайную ложку и сунула её в ладонь Тамары Николаевны, но она никак на металлический предмет не прореагировала. Я поняла, что это был бред и что свекровь умирает. Мне было жутко находиться рядом с ней, и я старалась не смотреть на её лицо. Татьяне, наверное, было ещё страшнее, чем мне, потому что она как стояла в дверях своей спальни, так с места и не сдвинулась.

Через несколько минут свекровь перестала дышать.

- Это конец, - прошептала я и хотела накрыть тело простынёй.

В этот самый момент у свекрови вдруг с довольно громким щелчком открылся рот, и она выдохнула в последний раз. Я вздрогнула и опустилась на стул у её ног. «Как странно, - подумала я, - минуту назад на диване лежала моя сумасбродная свекровь, которая сама прожила семьдесят несчастливых лет и не принесла счастья своим детям, а теперь это просто тело, «обнулившее» все свои претензии к «гадким и бессовестным людям» и  равнодушное к мнению этих людей».

Татьяна не заплакала, я тоже не пролила ни слезинки.

Накрыв тело простынёй, я спросила Таню:

- Что теперь надо делать?

- Мне Инна Захаровна говорила, что нужно вызвать милицию и скорую.

- Сейчас?

- Давай утром, - предложила Татьяна. – А сейчас надо уборку сделать. Весь хлам на помойку вынесем – ведь люди придут.

Всю ночь мы выносили на помойку ненужные вещи, которые Тамара Николаевна отправила контейнером из Алма-Аты и успела накопить в Сумах. Танька вошла в раж, и начала разбирать вещи в шифоньере.

- Мил, посмотри – девять пар рейтуз, причём, неношеных. Я и не знала. А вот капроновые чулки в упаковках. Чего в своё время не носила? Лучше бы мне отдала.

- Ну так бери теперь.

- Да кто сегодня чулки носит! Ещё со стрелками!

- Ладно, Таня, потом в шкафу разберёшь. Уже восемь утра. Давай Лёше с Шуриком сообщим, а потом в скорую и милицию звонить будем.

Все бумажные формальности мы с Татьяной сделали до приезда Алёши с Шуриком. Заказ похоронных принадлежностей и катафалка я предложила оставить на мужчин, а самим заняться приготовлением поминального стола.

- Тем более что денег на всё у нас не хватит, - сказала я. – А Лёша привезёт.

Лёша денег не привёз. На Киевском вокзале его кинул какой-то мошенник. По словам мужа, молодой приличный парень. Он попросил Лёшу поменять доллары на рубли по очень хорошему курсу, на что мой муж и купился. Обмен состоялся. Вдруг парень, испуганно прошептав «менты», сунул Лёше баксы назад, выхватил из его рук рубли и нырнул в толпу. Только в поезде Лёша обнаружил, что у него вместо двухсот долларов две однодолларовые бумажки.

- Как же ты не заметил?! – возмутилась я.

- Они же все зелёные и одного размера, - удручённо ответил Лёша. – А потом я тоже ментов испугался и поскорее их в карман засунул. 

***

«Лох – не мамонт, он не вымрет». (Современная поговорка)

***

Хорошо, что у меня была сотенная бумажка, на неё мы и заказали один венок «От детей» и гроб, обитый чёрным тюлем (другой материи тогда в Сумах не было), через который просвечивали плохо обструганные и небрежно сколоченные доски, и .  В те времена похоронить человека можно было и за сто долларов.

В день похорон Татьяна вела себя не совсем адекватно: была неестественно возбуждена, чуть ли не весела, и тараторила без умолку. Я полушутя предложила золовке съесть лимон

- Зачем? - удивилась она.

- Слеза появится.

В ответ Татьяна только хохотнула.   

По старой, но усечённой традиции гроб с телом привезли «домой», то есть установили его на две табуретки у подъезда.

- Таня, выйди, постой у гроба, - сказала я.

- Сейчас, - ответила она и продолжила свой разговор с Инной Захаровной.

Я вышла одна, потом ко мне присоединились Шурик с Алёшей. Шурик всплакнул, Лёша стоял молча с угрюмым выражением лица. Танька выскочила ненадолго и вернулась в дом, объяснив это тем, что без неё там всё напутают.

Для меня такая градация чувств младшего поколения Коренов не была неожиданной. Шурик у Тамары Николаевны был любимчиком, она ему всё прощала; к Лёше мать относилась равнодушно, а Татьяну просто не любила. Разве станет любящая мать закатывать дочери скандал из-за стирального порошка, и обвинять её в воровстве?!

Поминки прошли, как и положено. Соседки говорили, какая Тамара Николаевна была хорошая. В их искренности я не сомневалась. Свекровь моя с людьми посторонними вполне могла быть в ладу. Только один эпизод меня покоробил, но он никак не был связан с Тамарой Николаевной.

Один из присутствующих, мужчина лет пятидесяти, спросил меня, откуда мы приехали. Когда я ответила, что из Москвы, он вдруг изрёк:

- Российские загарбники!

Сначала я растерялась, а потом, чтобы не портить международных отношений, решила не отвечать на выпад украинского националиста. Когда все разошлись, спросила Таньку:

- Таня, а что это твой сосед меня российским агрессором обозвал?

- Николай Семёныч что ли?

- Не знаю. Он не представился. Справа от меня сидел.

- Ну да Николай Семёныч. К нему недавно троюродная тётка из Канады приезжала, так он после этого русских ненавидит.

- А-а-а…

На следующий день после похорон матери Татьяна начала вспоминать все свои на неё обиды.

- Ну ты, по крайней мере, должна быть благодарна ей за то, что она пять лет с Иришкой сидела и давала тебе возможность жить в Москве, - сказала я.

- Да, это так, - ответила Татьяна, – но я же мать не бросила – до конца за ней досмотрела, однако любить её…

- Да, конечно, насильно мил не будешь, - согласилась я, отметив про себя, что никогда не слышала, чтобы Татьяна употребляла слово «мама».

(Продолжение следует)