Огонь

(из воспоминаний неизвестного)
                Посвящается В. П.

Огонь – это моя страсть. Костры, треск горящих прутьев и мерцания пламени всегда приводили меня в восторг и пробуждали во мне какое-то таинственное и оттого необъяснимое и загадочное чувство. С самого детства я играл со спичками, и мои карманы всегда были туго набиты коробками с коричневыми краями. Позднее, в одиннадцатом классе, я поджёг школу. Меня выгнали из школы и привлекли к уголовной ответственности. Когда два милиционера приволокли меня к старому коренастому судье, в моей голове смутно промелькнула мысль о том, что надо попытаться поджечь здание суда. Но эта мысль внезапно исчезла, и позднее я к ней не возвращался. Зато во мне стало назойливо кипеть другое побуждение: мне хотелось поджечь весь наш город. Дело вскоре закрыли, а я, сумев окончить другую школу, вскоре отправился в Москву. Спустя три года, когда я случайно поступил в институт и начал посещать лекции, мысль о поджоге стала являться ко мне каждый день и каждую ночь. Иногда, особенно по вечерам, к ней прибавлялась неизвестно откуда взявшаяся мысль о самосожжении. Как мне поджечь институт? Сразу несколько этажей? Или поджигать по одному? Кстати, замечу сразу, я никогда не думал о том, что могут пострадать невинные люди: я был твёрдо – твёрже камня – убеждён в том, что все люди виновны, и потому мой будущий поджог представлялся мне делом справедливым, ясным, решённым и неизбежным. До поры до времени я его откладывал; и всё чаще, шагая по длинным коридорам со светло-зелёными стенами, глядя на грязный копчёный потолок и поднимаясь по кривым лестницам, я представлял себе, как всё это будет полыхать неугасимым огнём и как красно-оранжевое пламя охватит всё здание от крыши до подвала.
Скажу прямо: моя мечта не осуществилась. Я не смог утаить от людей мой замысел – о нём узнали, и кончилось тем, что меня выгнали из института. Я очутился на улице. Помню этот хмурый октябрьский день, осыпавший одиноких прохожих гвоздями колючего дождя; помню небо, погасшее в дыму остывших туч; и до сих пор у меня перед глазами стая чёрных птиц, которые, тревожно и беспомощно паря надо мною, собирались улететь в
тёплую и счастливую даль, а теперь на миг задержались, чтобы в последний раз взглянуть на родные крыши…
Денег у меня, прямо скажу, было мало; и я решил побираться. Я стал ходить с протянутой рукой по вагонам электричек и просить милостыню. Подавали очень редко. Однажды – тёмно-синяя полночь, ветер за окнами и жёлтые огни пролетавших мимо станций – какие-то неопрятно одетые люди пытались выбросить меня на ходу из окна. В другой раз меня избили в пустом вагоне три контролёра. Спустя несколько недель мне случайно повстречалась одинокая собака, чёрно-коричневая овчарка, и меня внезапно осенила новая мысль. Я решил водить эту собаку на поводке по вагонам и просить у пассажиров деньги, говоря о том, что я собираю средства для собачьего приюта. Так я и сделал. Одев псу на шею толстую тёмно-коричневую верёвку, я стал ходить вместе с ним и, представляясь сотрудником собачьего приюта, просил денег, хлеба и мяса. Мне стали подавать чуть больше, но почти все деньги уходили на корм псу. Однажды, около полуночи, я брёл по пустым вагонам и, дойдя до последнего, обнаружил человека, который лежал на сиденье. Подойдя ближе, я понял, что это была пожилая женщина. На ней было старое тёмно-красное пальто. В вагоне никого не было. Мой пёс, обнюхав тёмно-красное пальто незнакомки, взвыл каким-то особенным, резким и тревожным голосом. Ещё раз взглянув в лицо женщине, я внезапно понял, что она мертва. И тут случилось то, чего я никак не ожидал. В пустой вагон зашли два милиционера… и вскоре я очутился в камере предварительного заключения. Это было тесное помещение с бронированными дверями, и сквозь щели над дверью светили бледно-оранжевые огни. Эти огни кривыми точками падали на тёмную стену, и оттого казалось, что по ней ползут сотни маленьких бледно-оранжевых слонов. Не знаю, что стало с моим псом. Вероятно, милиционеры его отпустили. Я просидел несколько суток в одиночной камере, и, признаться, больше всего меня поразила мысль о том, что обо мне (ведь я был, как кажется, подозреваемым) никто не помнит. Сидя в бронированном тёмном ящике, я остался наедине с глухим, слепым и безликим законом, и никто не объяснил мне о причинах моего задержания, никто обо мне не заботился, и никому до меня не было никакого дела. Впрочем, если говорить начистоту, когда я ходил по вагонам и просил милостыню, то меня одолевали схожие чувства. В камере же они обострились и загорелись новым нервозным и ядовитым огнём…
Вскоре они составили обвинительный акт: я обвинялся в убийстве. Приходил молодой лысый адвокат в чёрном свитере. Пряча глаза, он сказал мне, что
будет меня защищать на суде. Он сразу понял, что денег от меня ему не дождаться, и невольно почувствовал ко мне непреодолимое отвращение. Я же разгадал причину его неприязни и, не давая ему понять, что вижу его насквозь, притворился равнодушным и сказал, что я ни в чём не виноват. Адвокат, молча выслушав меня, согласился, но по выражению его глаз я догадался о том, что он мне не верит. Из его слов я понял, что эту пожилую женщину в тёмно-красном пальто ударили в пустом вагоне ножом и что у неё украли сумку.
На следующий день я ходил к следователю – в грязную каморку с привинченными к полу табуретками – и читал обвинительный акт. В нём бойко, расторопно и со знанием дела было сказало, что я обвиняюсь в совершении убийства и грабеже. Я на это ничего не сказал и, посмотрев на потолок, решил молчать.
*
И вот теперь меня везут на суд. Не знаю, что меня ждёт… Два дня назад ко мне в камеру опять приходил мой молодой адвокат в чёрном свитере и говорил, что мне надо «косить».
- Как это «косить»? – искренне удивился я.
- Под сумасшедшего, - отведя глаза в сторону, протянул адвокат. - Тогда дадут психушку…
Не знаю… быть может, он был прав. Когда он ушёл, я долго глядел в потолок и всё никак не мог собраться с мыслями. Признаюсь, временами мне начинало казаться, что это я убил женщину в пальто и что это я её ограбил… Но вот вопрос: а куда же я дел её сумку? Наверное, спрятав деньги в карманах, я выбросил её в окно. Впрочем, об этом лучше спросить у моей собаки.
И вот теперь мы едем в милицейской машине. Двое спереди, а я сзади, за решёткой. Вижу, мы подъезжаем к зданию суда. Вот, подъехали, остановились. О, да нас здесь уже ждут! Несколько человек в милицейской форме подступили к моей двери. Один милиционер, тот, который сидел за рулём, вышел наружу и стал её отпирать, другой, с интересом всматриваясь в моё лицо сквозь решётчатое окно, раскрыл её передо мною, и я нервно шагнул на сухой серый асфальт… Что же меня ждёт?..
* * * * *