Мирослава

- Сколько ей лет?
- Двадцать два или двадцать три. Институт в этом году окончила.
- Старовата…
- Так ведь и ты не мальчик! Тебе столько же. Из армии вон вернулся недавно…
- Я помоложе люблю.
- Ладно, не придирайся: «старая», «помоложе»! Тебе её варить что ли?
- Жарить!
После этого слова оба собеседника заржали, как кони.
Первый, тот, который недавно пришёл из армии, был высоким и худым, что называется, парень-гвоздь. Его прямые, густые волосы имели необычный тёмно-рыжий оттенок. Лицо было белым и чистым от присущих большинству рыжих людей конопушек, зато на нём имелась пара-тройка солидных прыщей.
Рыжего парня звали Август Зальцгиттер. Он был из обрусевших лет триста назад поволжских немцев. Немецкого языка, как, впрочем, и какого-либо другого, не знал. Необычной своей внешности и «дурацких» имени-фамилии стеснялся, потому сутулился, и вообще, свободно разговаривать мог только с хорошо знакомыми людьми. Лучше, чтобы это были парни, конечно. С ними проще и привычнее, но в обществе принято зачем-то обзаводиться девчонками. Парню, отслужившему в армии, без девчонки неудобно как-то. Достаточно того, что со срочной службы его никто не ждал. Не хватало ещё сейчас ходить везде одному, когда все друзья давно уже обзавелись девушками, а кто-то даже и семьями.
«Что я за дубина стоеросовая? – Вертелось иногда в рыжей Августовой голове, в последнее время всё чаще. – Слово выговорить стесняюсь. То ли дело Андрюха!»
Андрюха, его собеседник, ростом был чуть пониже, сложением поплотнее. Цвет волос имел самый обычный, светло-русый и носил русскую фамилию Кузнецов. В общем, по мнению Августа, был совершенно «нормальный» в отличие от него самого.
- Её хоть как звать-то? – Поинтересовался он у Андрея, когда они перешли, наконец, широкую, шумную улицу, перегруженную в этот час автомобилями и людьми.
Слово «час пик» только-только входило в те времена в обиход. На дворе стоял восемьдесят второй год двадцатого века.
Андрей ответил что-то, но Август не разобрал.
- Как? – Переспросил он.
- Квак! – Заливаясь смехом, ответствовал его дружок.
Глаза Августа сделались огромными и круглыми-круглыми, как пятикопеечные монеты того времени. От его вида Андрюха зашёлся в приступе самого дурацкого хохота.
- Ой, не могу! Я только теперь понял, почему говорят «глаза по пять копеек»! – делился он своими наблюдениями с вконец оторопевшим другом. – Ну, что ты на меня так уставился-то, дурень?
- Почему Квак? Она кореянка что ли?
В одном взводе с Августом служил корейский юноша Радимир Квак. Радик был маленьким и толстым, что при такой-то фамилии… В общем, вы понимаете. Закомплексованный Август Зальцгиттер был сверх всякой меры рад такому сослуживцу, ибо он отвлекал на себя львиную долю внимания его туповатых, не в меру весёлых однополчан.
- У неё хоть внешность-то нормальная? – Спрашивал он у обалдевшего в свою очередь Андрюхи. – Она не маленькая и толстая? А имя её как?
- Мирослава, - буднично поведал тот.
Поведал так, будто это вам Лена или Оля, или Света какая-нибудь.
- Мирослава Квак! – Воскликнул Август. – Повезло-то как!
Он даже не заметил, что говорит стихами. Такое с ним почему-то случалось нередко.
- Да, успокойся ты! – Андрей похлопал его по плечу. – Я не знаю её фамилии. Да и никакая она не кореянка. Про «Квак» я пошутил. Ты спросил «Как?», я ответил «квак». Смешно ведь?
- Да, очень! – Зло выплюнул Август. – За дурака меня держишь! Думаешь, если в институте учишься, то намного умнее что ли? Такой же баклан, как и все остальные!
- Ну, ты разошёлся! – Проговорил Андрей досадливо. – При чём здесь институт?
Институт был при том, что родное предприятие, где оба не вполне благополучными подростками начинали в своё время ученическую практику, выдало Августу направление на учёбу в техникум, а Андрею в институт. Надо объяснять, кем тогда почувствовал себя Август в очередной раз? Вдобавок, Август служил рядовым, морозя сопли сначала в Мурманске, а потом на Дальнем Востоке, а Андрей проходил службу на военной кафедре института, и, если его когда-нибудь призовут, он отправится служить лейтенантом и всего на год, а не на два, как все остальные.
Август аж покраснел от натуги, пытаясь выбраться из-под горы обрушившихся на него дурных мыслей о том, какой он вахлак. Он заметил, что Андрей давно уже говорит что-то успокоительное, дружески поглаживая его по плечам.
«Вот ведь чёрт! Сам завёл, сам успокоил,» - подумал Август, чувствуя, как от прикосновений и голоса друга дурные мысли рассеиваются, а разгулявшиеся нервы встают на свои места.
- …нормальная, стеснительная, правда. Так ведь и ты у нас далеко не самый разбитной, тоже нормальный, скромный парень. Ну, подумай сам, сколько ты ещё будешь ходить один, как дурачок? У всех девчонки есть, а у тебя нет.
Последний аргумент подействовал неотразимо.
- Она хоть как выглядит? – Спросил Август с надеждой.
- Нормально выглядит. Как все люди.
- А почему имя такое… убийственное?
- Кто бы говорил!
- Кто бы ни говорил! – Парировал Август, краснея.
- Да, у неё батя югослав какой-то. Приехал сто лет назад по обмену, да так и пристрял. Не волновайся! – Он снова потрепал Августа по плечу. – Всё будет нормалёк! О, цветочный. Пошли, зайдём.
- Ты чё, дурак? – Август покраснел. – Чего мы там забыли?
- Сам ты дурак! – Обиделся Андрей. – На день варенья к девушке идём. Как без букета?
- А это обязательно? – Засомневался Август.
В его представлении пучок травы, с цветами или без них, годился только для козы. И вообще, батя говорил, что это буржуйство – бабам цветы дарить. Сам он такой глупостью не занимался и сыновьям не советовал. Хватит того, что Август в подарок имениннице только что купил маленькую хрустальную вазочку в «Зеркальном». Видел бы это отец!
Андрей в ответ на вопрос Августа только нахмурился, сердито покачал головой и уверенно направился в цветочный магазин.
- Только сам их понесёшь! – Крикнул ему в спину Август. – Я не собираюсь с этим веником позориться!
- Да понесу, понесу! – Отмахнулся Андрей. – Что ты как маленький?
Сегодня был день рожденья Марины, девушки Андрея. Подруг среди приглашённых набиралось много, потому, как Мариша училась в Педагогическом, а с друзьями наблюдалась явная напряжёнка. Шустрый Андрей пообещал решить этот вопрос, и даже почти решил, но тут нарисовалась эта Мирослава.
Мирослава училась годом старше Андрея в Политехническом. С парнями там никогда особой напряжёнки не было, а в последние лет десять и девушек было достаточно – живи, радуйся! Однако это не про Мирославу. Вечно зажмётся в углу и сидит там одна, либо книжку читает, либо в конспектах копается. Ладно бы, серая мышь какая была, ведь нет же! Росту чуть выше ста семидесяти, фигура отменная, ножки ровненькие, а волосы! Коса в руку Андрея толщиной. Когда Мирослава идёт своей странной, чуть подпрыгивающей походкой, она её так и хлещет по заднице. Натуральная блондинка, к тому ж.
Чего девке надо, непонятно, но очень уж она стеснительная. За пять лет учёбы так ни с кем и не повстречалась. Все подруги замуж повыходили, а она даже толком в кино ни с кем не сходила. Разбитные однокурсники Мирославы предпочитали девушек побойчее, а к этой подойдёшь, она через пять минут про Достоевского как понесёт! Или про Шекли, или про Уайльда какого-нибудь. Всё знает. Умница-красавица. Только сидит и сидит одна.
Андрей пересекался пару раз с ней в библиотеке и ещё раза три на каких-то общих мероприятиях. Однажды даже разговорились. Девушка показалась ему довольно приятной и милой, но он тогда уже попал в мягкие Маринкины сети.
Мирослава оказалась двоюродной сестрой одной из подруг Марины. Мир тесен, но дело не в этом. Дело в том, что все подруги Мирославы так или иначе в последние два-три года обзавелись мужьями, родили детей, и родственники её забили тревогу. Они срочно прикрепили стесняшку к её бойкой девятнадцатилетней кузине, как прикрепляют отстающего ученика к отличнику, дабы тот его тянул на своём ресурсе. Нельзя сказать, что Танька была рада такому «прицепу», но связываться с многочисленной роднёй женского пола было себе дороже, поэтому они с Мирославой теперь ходили везде вместе, как Тютька с Матютькой.
Маринка была откровенно не рада ещё одной гостье, но отказать острой на язык, взрывной Татьяне было рискованно. Мало того, что будешь осыпана обиднейшими подколками при всей группе, так она ещё и физику списать не даст, по которой Маринка со школы ни в зуб ногой.
Не по душе было присутствие Мирославы на том празднике и Андрею. Ему только-только с большим трудом удалось установить хрупкий мальчико-девочковый баланс среди гостей Марины, а тут ещё одна… Роза-Мендоза! Андрей тех-то друзей едва наскрёб по сусекам: кто в армии, у кого есть девушка, кто откровенно забит и страшен, а тут – нате вам, пожалуйста, ищите ещё одного!
Август очень кстати встретился. Андрей уже отчаялся приискать кого-то. Уже наступил заветный день. Они с Мариной уже почти смирились с невозможностью установить полный баланс, и тут – оп-па! – Август вернулся из армии на родной завод и идёт с работы прямо навстречу другу юности.
Андрей легко уговорил Августа пойти с ним. Особых планов у того не было, дома его никто не ждал-не плакал. Только не ожидал старый друг, что Август такой привередник. Впрочем, возможно, у него это от стеснительности. Ничего. Познакомится с девушкой, пообвыкнет-пообтешется. Всё будет нормалёк!
Дверь им открыла сама именинница. Она нарядилась-накрасилась так, что узнать её можно было с большим трудом. Ни дать-ни взять – картинка из журнала! Кофточка с люрексом, узенькая юбочка с разрезом, навороченная причёска с блёстками… Правда, с краской на лице явный перебор, да и с духами, волна которых едва не сшибла друзей с ног, но это ничего. Когда они поженятся, он заставит её бросить эту дурь, а сейчас, пока молодая-глупая, пусть порезвится чутка.
Гости прибывали и прибывали. Андрей и Марина едва успевали всех со всеми знакомить. В какой-то момент Август с ужасом понял, что он из всей этой пёстрой массы молодёжи никого, кроме Андрея, не знает. Ужас сковал все его мышцы, а язык превратил в неприподъёмную чугунную заготовку.
Август пытался, что называется, приклеиться к Андрею, словно к некому островку безопасности посреди бушующей стихии, но не тут-то было. Андрей скакал по всей квартире, как бешеный. Он метался из комнаты в прихожую, из прихожей в кухню, из кухни обратно в прихожую. Активист-устроитель судеб безостановочно пожимал руки парней, целовал в щёчку девушек, представлял их друг другу, шептал кому-то что-то в оттопыренные лопухи и маленькие, нежные, словно лепестки диковинных цветов, ушки. Ему было важно, чтобы пары не перепутались, иначе – недоразумения, разборки, испорченный праздник.
Опасения Андрея оказались не напрасными. Не знаю, как насчёт остальных пар, а пара Мирослава – Август точно была под угрозой распада.
Устав метаться вслед за Андреем по квартире и поняв всю бесплодность своих попыток приклеиться к тому, кого он знает, Август в лучших своих традициях забился в угол. Он примостился, сутулясь, возле тяжёлой бархатной портьеры вишнёвого цвета и стоял там, глядя мимо лиц и фигур в пространство. Его собственное лицо поначалу не отличалось по цвету от портьеры, но после немного поостыло-погасло. Август подумал, что он бы сейчас с удовольствием завернулся в тяжёлую занавеску, как в детстве, чтобы его никто не нашёл, а лучше сбежал бы отсюда к ядрени матери.
Прятаться в занавеску двадцатитрехлетнему парню ростом метр девяносто было глупо, а сбежать не представлялось возможным: узкая прихожая постоянно была забита прибывающими гостями. Смыться незамеченным не выйдет, а отвечать на вопросы незнакомых людей, куда он собрался, и что случилось, в его планы уж точно не входило.
В квартире стоял гомон голосов, который смешивался с магнитофонной записью какой-то зарубежной группы, и звуки беспорядочно сваливались в дьявольскую какофонию. Туда-сюда сновали девушки, подруги Марины, носившие из кухни на стол в зале всё новые и новые блюда. Поначалу все они казались Августу одинаковыми, как сёстры-близнецы или клоны какие-нибудь, как в том фантастическом рассказе из модного молодёжного журнала. К сожалению, он забыл автора и заглавие, да и название журнала, по правде сказать, выветрилось из его памяти, но не в том суть.
Суть в том, что, немного пообвыкнув в этом скопище людей, Август начал различать девушек. Вон та, например, очень хорошо улыбается, демонстрируя ровненькие, белые зубки, но фигурка у неё так себе, ни талии, ни груди, ни бёдер, словно это и не девичье тело вовсе, а какое-то коротко отпиленное брёвнышко на кривоватых ножках.
А вот другая, высокая, стройная, талия тоньше лозины, да и личико вполне себе годится, правда, волосёнки жиденькие и не очень хорошо промытые. Не могла завивку сделать, что ли, чтобы не позориться с такой, с позволения сказать, причёской?
Вот ещё одна, невысокая, крепкая, ладненькая, очень красиво двигается. Ножки литые, переступают по коврам и полу так, что глаз не оторвёшь. Видно, спортсменка. Лицо самое обычное, на голове модная нынче химическая завивка, одета девушка ярко, но со вкусом. Только зачем так смеяться? Август сразу вспомнил прапорщика в армии, который обзывал их козлобаранами и хохотал при этом таким вот жутким, деревянным смехом.
А вон та – просто прелесть! Личико – чистый персик, на голове кудряшки, причём, кажется, свои собственные, не завитые. Запястья тоненькие, талию можно обхватить двумя пальцами, кожа нежная-нежная, без малейшего намёка на прыщики или что-то ещё в этом роде… А вот другая, тёмненькая, ничуть не хуже… Глядя на её невероятно красиво очерченные губы, похожие на спелую малину, мысль о поцелуях выбросить из головы уже невозможно… Как было бы здорово, если бы…
Что «было бы здорово, если бы», Август додумать не успел, потому что его мысли буквально взорвал хохот парней и девушек из прихожей. Там уже минуты две что-то происходило, но это не проникало дальше периферии сознания Августа.
Оказывается, пока он любовался нежным персиком и спелой малиной, пришла та самая хулиганка и задира Танька, притащив на буксире прекрасную Мирославу. Последняя и впрямь оказалась прекрасной, но всем было не до неё, потому как Танька вручила имениннице очень необычный подарок – говорящую игрушку.
Оказывается, её отец вернулся недавно из загранки и привёз оттуда этого диковинного синего зверя, который, если нажать двумя пальцами на его выпуклый живот, начинал сперва истошно верещать на иностранном языке, а после петь песню очень смешным голосом. Неважно, что он там пел, этого никто не понимал, и понимать не стремился, но всем сделалось безумно весело, и праздник понёсся, как резвая лошадка по зелёному, не скошенному лугу.
Сидя за столом, Август, как ему казалось, незаметно наблюдал за Мирославой и другими девушками. Она очень отличалась от них, парень поначалу даже не мог понять чем. Её красота была какой-то спокойной, плавной, немного отстранённой и холодноватой. Не было ничего общего ни с малиной, ни с персиками, ни с мордашками, ни с кудряшками. К таким не подходят знакомиться на улице. Ими любуются обычно издалека. У него на языке долго вертелось слово, которое могло бы охарактеризовать девушку, но оно упрямо ускользало.
После двух рюмок слово вспомнилось. Аристократичная! Вот она какая, слава – Мирослава.
Настроение Августа улучшилось, и он с удовольствием вертел головой по сторонам, наблюдая за поведением парней, любуясь разными частями тела девчонок и тщательно стараясь избегать попадания взглядом в светящиеся  холодным блеском, тёмно-синие глаза Мирославы. «Снежная Кролева!» - Мелькнуло у него в мозгу. Сам себе он представлялся в этот момент беззащитным Каем и решил всячески сопротивляться её холодным чарам.
Та сначала перекинула через плечо вперёд свою толстенную косу и теребила её. Девушка участвовала в общих разговорах, но было видно, что ей скучно и неловко. Компания малознакомая, почти все младше неё, у девушек все разговоры вертятся вокруг косметики и одежды. Парни сидят какие-то пришибленные. Особенно тот, рыжий. Танька сообщила под большим секретом, что это и есть её кавалер на вечер. Бывало и похуже, конечно, но… Мирослава твёрдо вознамерилась сбежать при первой же возможности. Танька во всю кокетничает с выделенным ей тёмненьким, вертлявым юношей с тараканьими усиками, он её обязательно проводит до дома, а если нет, то она и сама не пропадёт. Это же Танька!
Танька у них пробивная и языкастая. Танька умница. Танька своё не упустит. Танька такого себе отхватит, что мы все закачаемся, не то, что забитая книжница Мирослава. Та, если не возьмётся за себя всерьёз, так и кончит старой девой в своём пыльном конструкторском бюро среди дедов, бабулек, толстозадых мамаш и женатых мужчин неопределённого возраста. Эти разговоры шли уже третий или четвёртый год на каждом семейном застолье, при каждой случайной или вынужденной встрече родни. Они действовали Мирославе на нервы, выматывали её тонкую, пересыщенную классикой душу, разрывали мелкими жучками ворох её глубоких, нередко возвышенных мыслей.
Пару месяцев назад Мирослава взбунтовалась. Это произошло как раз в тот момент, когда многочисленные тётушки-сестрицы решили прикрепить её, словно отстающую ученицу, к весёлой, заводной, общительной Таньке. Нет, она ничего против Таньки не имела, вы не подумайте. Взбесила сама постановка вопроса: Мирослава не может сама, Мирославе нужна помощь, Мирослава сама не сообразит.
Не сообразит, значит! Она! Мирослава! Девочка, с первого класса учившаяся на одни пятёрки. Девочка, прочитавшая такую гору книг, что если сложить их все в её комнате, войти в неё будет невозможно. И – да – эта девочка, примерная студентка в недавнем прошлом, а теперь молодой, подающий надежды специалист, оказалась полным профаном в плане того, что зовётся межчеловеческими отношениями.
У Мирославы не то, что парня, у неё подруг толком не было, а так, одни приятельницы. Ей с детства было скучно играть с девочками в бесконечные дочки-матери, свадьбы, гости и больнички. Мальчики с их бешеными играми и необузданной жестокостью тоже не привлекали. Мирослава любила кошек, книги и яблоки. Мирослава любила тишину и одиночество, и всех это устраивало, все говорили, какая, мол, хорошая девочка, никаких с ней забот.
Говорили ровно до того момента, когда ей перевалило за двадцать. Тут выяснилось, что Мирослава плохая, неправильная, она не умеет общаться, ею никто не интересуется.
Мать откуда-то приволокла гору косметики и заставила краситься. Отец из очередной командировки привёз журналы мод и пару тонких брошюрок об отношениях мужчин и женщин. Стали покупаться дорогущие шмотки у спекулянтов и французские духи у них же. Всё бесполезно. Мирослава, наряженная, подкрашенная и благоухающая «Францией» по-прежнему сидела одна.
Когда ей сказали, что она теперь должна во всём слушаться Таньку, в ней вскипела такая волна протеста, что из-за неё на какое-то время перестал быть виден белый свет. Эта волна малинового цвета  с белыми пузырьками, как пенка на клубничном варенье, затопила сознание Мирославы, перехватила железным обручем её дыхание, лишила на некоторое время возможности двигаться и говорить.
- Кого-кого я должна слушать? Таньку? – Переспросила Мирослава, немного придя в себя. – Эту безголовую оторву, которая все деревья с заборами излазила? Да вы знаете, сколько раз я ей в детстве коленки обрабатывала и разорванные вещи зашивала?
Бабская родня смутилась, но ненадолго. Все принялись увещевать её, мол, так надо, а то старой девой останешься.
В тот день, пока они с мамкой ехали из гостей, Мирослава думала о том, как это – остаться старой девой. В итоге пришла к выводу, что нормально, что ничего ужасного она в этом не видит и готова всю жизнь прожить так, как живёт сейчас. Придя домой, она имела неосторожность заявить об этом матери. Что тут началось!
Мать, не стесняясь в выражениях, разъяснила незадачливой вечной девушке, что, оставаясь старой девой она получит, во-первых, психическое отклонение, потому что все старые девы дуры, психопатки и истерички, а, во-вторых, букет самых невероятных болезней. Страшнее всего для Мирославы оказалось то, что, оказывается, у женщин, оставшихся незамужними, помимо неизбежного рака половых органов, вываливаются все зубы. В рак ей верилось слабо, потому что она читала, что он бывает от неправильного образа жизни,  да и не боялась она смерти, так уж была устроена красавица Мирослава, а вот зубы…
Она долго потом рассматривала перед зеркалом свои белые, ровные зубки и представляла, как их один за другим поражает разруха. В одно ужасное утро Мирослава встаёт, а вместо зубов у неё гнилые пеньки. Как у их соседки по этажу. Как у той страшной тётки, торгующей мясом на рынке. Как у… неважно, у кого ещё. Это очень и очень страшно. Мирославе начали почти каждую ночь сниться кошмары на эту тему, и она всерьёз запереживала о том, что у неё нет парня.
Интересно, откуда берутся неврастеники? Старшие родственники тут, конечно, ни при чём, они, как жена Цезаря, вне подозрений. Как бы там ни было, нервная система девушки к моменту похода на тот роковой для неё день рожденья уже была сильно подорвана.
Молодёжь недолго сидела за столом. Вскоре модный юноша Игорёк достал из кармана своей куртки кассету с новыми иностранными записями, и   начались танцы. Не зная, куда себя деть, потому, как двигаться под музыку Мирослава никогда не умела, она тихонько поднялась из-за стола, проскользнула во вторую комнату, кажется, Маринкину спальню, схватила с полки первый попавшийся журнал и примостилась у окна в старом, потёртом кресле.
Август никуда не двигался. Ему нравилось сидеть вот так, слегка подогревшись спиртным, думать о чём-то приятном, например, о том, как было бы здорово иметь такую девчонку, как та, в кудряшках, и смотреть на танцующих. Однако долго наслаждаться этим состоянием ему не дали.
Откуда сбоку подошёл Андрей и почти в самое ухо ему, дабы перебить гром музыки, прокричал:
- Подойди к Мирославе. Она скучает.
- А где она?
- В той комнате, - неопределённый жест рукой за плечо.
Август нехотя поднялся и поплёлся в ту комнату.
Открыв дверь, он сразу же увидел Мирославу, сидящую в кресле у окна с журналом на коленях. Она вскинула на него глаза, и взгляд её словно бы застыл на нём. «Неужели нравлюсь?» - Подумал Август. «Неужели заинтересовала?» - Пронеслось в голове Мирославы.
Да, это совсем не то, что хотелось бы, но за неимением лучшего сойдёт. Примерно такая мысль пришла им в головы одновременно в следующую секунду.
- У тебя глаза, как звёзды, - ляпнул вдруг Август и покраснел от собственной безудержной смелости.
- Спасибо, - ответила Мирослава, сдержанно улыбаясь.
- За что спасибо-то? – Удивился Август. – Вот, у нас служил один парень… И он как-то раз во взводе… Летом в огороде…
Август опять заговорил стихами, и Мирослава рассмеялась.
- Ну, вот, - расстроился Август, - ты смеёшься надо мной!
- Я не над тобой, - успокоила его Мирослава. – Это я так. Не обращай внимания. Так, что там у вас во взводе… на огороде?
- Ничего, - стушевался Август. – Ерунда всякая. И рассказать нечего.
- Что ты сейчас читаешь? – Спросила Мирослава.
- Фантастику, - ответил Август в лучших традициях людей, которые никогда ничего не читают, и читать не собираются.
- Кто автор? – Ух, ты! Какой у неё взгляд!
Он, оказывается, может быть не только светящимся и холодным, а тёплым, ласкающим. Август физически ощутил, как по его телу пошли волны тепла. Они катились сверху вниз, от шеи и волос, через спину и ноги до самых ступней.
- Не помню, - выдавил он из себя.
- А название?
- Клоны, - соврал Август. – Это рассказ о клонах.
- Интересно, - произнесла Мирослава, вспоминая что-то. – Кажется, мне попадался этот рассказ в журнале несколько лет назад.
Чтобы она перестала выпытывать про свои дурацкие книжки, Август взял её за руку. Девушка посмотрела на него недоумённо, но в глубине её глаз уже запрыгали весёлые бесенята.
- Ты хочешь погадать мне? – Спросила она весело.
- Нет, я хочу рассказать тебе сказку, - выдал он на полном серьёзе. – Сорока-ворона кашу варила, деток кормила… - начал Август, следя за реакцией Мирославы.
Девушка смотрела вполне себе по-доброму, да ещё и улыбалась при этом. Он рассказал свою увлекательную сказку два раза. Сначала по левой руке Мирославы, потом по правой. Когда он, наконец, закончил, Мирослава сказала:
- Послушайте, Август, у меня такое чувство, что вам здесь тоже неуютно, как и мне. Может, пойдёмте, прогуляемся? На дворе октябрь, тёплых дней, я думаю, осталось совсем немного…
- Сколько нас здесь? – Спросил Август, вертя головой по сторонам.
- Что? – Не поняла Мирослава.
- Говоришь всё время «вы»? Я ведь здесь один, увы!
Мирослава рассмеялась, думая, что это стихотворный экспромт, но это была обычная Августова фраза, ничего особенного.
- Пойдём, - сказала она, беря его за руку. – Я только предупрежу Таньку.
Когда, перекрикивая музыку, Мирослава сообщила на ухо Таньке, что уходит с тем рыжим молодым человеком, та только кивнула и посмотрела на неё с уважением. Вот вам и тихоня! Это был всего-навсего третий их совместный выход.
Бродя по вечерним улицам, залитым золотистым, сиреневатым и зеленоватым светом фонарей, они сначала шли каждый по отдельности, а потом Август предложил Мирославе руку. Идти под руку было намного теплее, но не в смысле тепла физического, а в смысле это сближало получше любых разговоров о книгах и всём прочем. Можно было молчать, делая вид, что любуешься красотой вечернего города и приглашаешь спутницу заняться тем же самым. Если же она опять заведёт о своих книжках, можно просто остановиться посреди тротуара, задрать голову и сказать: «Посмотри, какие звёзды!» Или: «Смотри, вон ковш!» И неоднократно виденный ковш притянет её внимание надолго.
Август и Мирослава не заметили, как отмахали километра три вдоль трамвайных путей. Им обоим было хорошо. Им было бы хорошо в этот тихий, пропахший опадающей листвой вечер, и поодиночке, но вдвоём всё же лучше. У него – какая-никакая девчонка, у неё – какой-никакой парень. Вообще-то она была даже не какая-то «какая-никакая», а вполне себе красивая и умная девчонка, но он, как ни силился, не мог себе представить её у себя дома, например. Он не мог представить её среди своих старых друзей, таких же, как он сам, молодых и не очень работяг.
Он много чего не мог себе представить, но какая разница? Сейчас-то они вдвоём и всё вроде бы хорошо. Друзья и сослуживцы рассказывали ему, что девчонки бывают очень глупыми, болтливыми и даже зловредными. Они постоянно что-то с парней жмут, делают им замечания, пытаются их исправлять. Мирослава вроде бы не такая. Мирослава спокойная и добрая.
Самой Мирославе было радостно оттого, что она стала объектом внимания этого симпатичного парня. Она знала, что он друг Андрея, а тот никогда не производил впечатления дурака, развратника или алкоголика. Значит, и друзья у него такие же положительные, как он сам. Она читала в книжках и слышала от родителей и учителей, что скажи, мол, кто твой друг…
- Где ты живёшь? – Спросил Август неожиданно.
- В центре, - ответила Мирослава. – В доме возле Цирка.
Он присвистнул. В этом доме кому попало квартиры не давали.
- А ты где? – Спросила Мирослава, чтобы поддержать разговор.
- В частном секторе, - ответил Август.
Он не любил это обсуждать. Ему казалось, что все нормальные люди должны жить в квартирах, в крайнем случае, в общежитии, пока квартиру не дали. Он с родителями и братьями жил в частном доме, который его отец выстроил двадцать пять лет назад собственноручно. Заводоуправление давало участки и ссуды под строительство, вот некоторые рабочие и служащие, решившие не дожидаться квартир в промозглых коммуналках и общежитиях, и взяли эти дары.
Август не любил приглашать к себе друзей. Они сначала восторгались симпатичным, словно игрушечным, домиком и великолепным, хоть и молодым ещё, фруктовым садом, а после ужасались тем, что воду нужно доставать из колодца, помои выносить ведром, а уборная расположена во дворе. Хорошо ещё, что два года назад появилась возможность провести газ. До этого отапливаться приходилось дровами, а готовить на керосинке.
Помимо всего прочего до ближайшей остановки транспорта было километра два пешего ходу. Сойдёт трамвай с рельс, и всё – маршируй в город пешком. Благо, ни он, ни отец, ни братья с транспортом связаны не были, их завод располагался недалеко от дома, всего километра три, а вот мать мучилась. Её швейная фабрика находится почти в самом центре, и, если не ходят трамваи… Ну, вы понимаете.
Всё это не обязательно знать Мирославе, по крайний мере, не в вечер знакомства. Может, как-нибудь потом. После.
Он с удивлением обнаружил, что Мирослава уже давно ему о чём-то рассказывает. Он прислушался. Она говорила о работе в своём КБ. Некоторые вещи оказались до боли знакомыми, и они с Мирославой обсуждали производственные задачи и проблемы ещё километра два. После она сказала, что у неё устали ноги, и они сели в трамвай. Он был почти пустой, можно было сесть рядышком, как воробьи на ветке, и ехать, держась за руки и посматривая в окошко на проплывающие мимо деревья, фонари, магазины.
Они в тот вечер так и не поцеловались, распрощавшись, как старые друзья, у подъезда Мирославиного дома. Это тоже произвело на неё хорошее впечатление. Ещё парень спросил у неё номер телефона. Своего у него, конечно, не было. Откуда телефон в частном секторе? Там и телефон-автомат встретить – большая удача.
Мирослава почему-то знала, что он непременно позвонит. Она нужна ему не меньше, чем он ей. Оба они друг другу нужны, потому что устали от одиночества и насмешек. Потому что нет девушки в его возрасте только у каких-нибудь вахлаков. Потому что, если она не начнёт встречаться с парнем и не выйдет в скором времени замуж, у неё точно повалятся зубы, да и рак… Кто его знает? А, вдруг?
Вскоре она и впрямь почувствует себя его женой. Почти женой. Ну, а пока – целомудренное пожатие рук, смущённая улыбка и «Спокойной ночи!» напоследок.   
Август и Мирослава начали встречаться. При этом он считал её временной заменой чему-то более подходящему, в кудряшках. Он не испытывал по этому поводу никаких угрызений совести. Мирослава – красивая и умная девушка, найдёт ещё сто раз себе мужа. Да, и если не найдёт, проживёт так. До какого-нибудь завлаба дослужится или в партию вступит, по этой линии поднимется.
 Мирослава считала этого стеснительного рыжего парня своим «последним шансом». Всё верно, ведь ещё пару лет, и ей двадцать пять. В их по-своему непростые времена это был некий рубеж для девушки, перешагнув который, можно смело рожать ребёнка «для себя», если тебе нужно, конечно. Ей было бы не нужно, но все вокруг говорят, что если ребёнок ни разу не взял грудь женщины до тридцати двух лет (Почему именно тридцати двух, а не тридцати пяти и двадцать восьми, например, никто не знал.), она становится психопаткой.
Мирославе удалось обзавестись потомством задолго до этой роковой черты, но психопаткой она всё же стала, причём гораздо раньше. Однако обо всём по порядку.
Отношения сотрудницы КБ и работника фрезеровочного цеха развивались стремительно. Через три дня они уже целовались, а через две недели стали любовниками. «Главное, чтобы не пил, и человек был хороший», - говорила добрая Мирославина мама. «Жениться надо только на немке!» - Категорично заявлял суровый Августов папаша.
- Ты принимаешь какие-нибудь меры? – Спросил однажды Август после близости.
Конечно, принимает! Она делает всё, чтобы поскорее забеременеть. Ей же не хочется доживать свою жизнь с зубными протезами.
- Угу! – Промурлыкала Мирослава и мягко потёрлась щекой о его голую грудь.
Когда близость с Августом, её первым и на долгие годы единственным мужчиной, свершилась впервые, она чуть не стала феминисткой в последней стадии. Мирославе было до ужаса страшно, больно, противно и непонятно, зачем это всё нужно. Так называемый акт плотской любви не соответствовал не только её возвышенным представлениям о взаимоотношениях парней и девушек, но даже знаниям, почерпнутым из брошюрок, привезённых из командировки отцом. Реальный половой акт казался чем-то агрессивным, кошмарным и совершенно бессмысленным.
Постепенно Мирослава нашла некое для себя удовольствие в этом жутком действе. Оно заключалось в том, что Август после близости становился добрым, нежным, заботливым и вроде бы даже любящим. На самом деле он чувствовал благодарность за те жертвы, на которые девушка идёт ради него, прекрасно, как ему казалось, зная, что он с ней ненадолго. И впрямь, он ведь ничего ей не обещал и даже в любви не признавался. На что тут можно рассчитывать?
Мирослава рассчитывала на порядочность Августа. Август рассчитывал на то, что вскоре ему подвернётся что-то попроще, чем эта заумная красавица. Его смущал объём её знаний, касавшийся их технической специальности. Его смущало безумное по его мнению количество прочитанных ею книг. Его смущала сказочная красота девушки. Смущало и то, что она, оказывается, умела стирать, готовить, шить.
Человек без недостатков – такой она виделась Августу, и это не то чтобы смущало, а откровенно пугало вахлака Августа. Если у неё столько достоинств, и они такие, то сколько у неё тогда недостатков, и какие они? Он предпочёл бы никогда об этом не знать. Он не собирался узнавать о слабых и тёмных сторонах её личности, потому, как это не входило в его планы.
Перед Восьмым марта в их заводской столовке выбросили на прилавок шоколадные конфеты в коробках. Две штуки в одни руки. Август умудрился приобрести шесть: за себя, за одного плешивого инженеришку средних лет, помешанного на здоровом образе жизни и считавшего, что сахар – это белая смерть, и за дедка-сторожа. Тот сказал, что видал эти конфеты на… На крышке гроба, в общем, он их видал или где-то ещё, суть не в этом.
Суть в том, что Август в кои-то веки чувствовал себя не вахлаком, а везунчиком, добытчиком и вообще большим молодчиной. Теперь мать, тётка, двоюродная сестра и его девушка, странноватая красавица-книжница Мирослава, у него с подарками на Женский день, да ещё с какими! Таких конфет в магазинах – днём с огнём, а он пришёл в столовку и – раз! – ушёл аж с шестью коробками отличных шоколадных конфет «Ассорти».
Восьмое марта они планировали провести вдвоём с Мирославой, как перед этим проводили Новый год и Двадцать Третье февраля. Родители Мирославы в эти дни уходили с ночёвкой в гости, прихватив с собой двух младших сестёр. Озабоченная личной жизнью старшей дочери мать буквально лезла из кожи, чтобы создать все условия для скорейшего замужества Мирославы.
Август явился к двум часам дня. Раньше он не обещал. Да и не смог бы. Да и не хотел. Во-первых, ему нужно было с утра навестить тётку и двоюродную сестру, а, во-вторых, ему не хотелось в этот прекрасный весенний выходной помогать своей девушке готовить праздничный стол. В конце концов, это Женский день, вот пусть женщины и проявят себя как-то.
Мирослава выглядела странно. Нельзя сказать, что девушка подурнела, но какие-то перемены определённо были. Она сделалась какой-то томной, медлительной. Движения плавные-плавные, как у отдыхающей после сытного обеда кошки, а в глазах столько мягкости и чего-то ещё…
Если бы Август был более образован или хотя бы немного начитан, он назвал бы это свойство мечтательностью. Мечтательность всегда была присуща Мирославе, и это был один из главных недостатков, портивших ей жизнь. Вечно девушка намечтает чего-нибудь, а действительность ей такого преподнесёт! Как с любовью, например. Как с интимной близостью. Как много с чем ещё в прошлом и будущем.
Не спеша раздевшись в прихожей, Август вытащил из модного полиэтиленового пакета с цветами, купленного где-то мамкой по случаю в позапрошлом году, коробку шоколадных конфет. Букет красных с жёлтыми прожилками у стеблей тюльпанов он вручил Мирославе сразу же, и она побежала ставить их в воду.
Август заметил, что она ставит его тюльпаны в самую красивую вазу из малинового хрусталя. «Не много ли чести?» - Подумал он, смутившись. Друг, работавший на заводе «Техстекло» термистом в хрустальном цехе, рассказывал, что малиновый хрусталь делается с добавлением золота и стоит до ядрени матери.
Мирослава оторвалась от своего приятного и милого занятия, взглянула на Августа и улыбнулась ему странной улыбкой, коей он раньше в её арсенале не замечал. Август оставался серьёзным, ибо нечего мужчине зубы скалить по пустякам.
- Стебли им подрежь, - посоветовал мудрый Август.
Мирослава бросилась искать ножницы. Всё-таки отец прав: жениться надо на немке. Та сама догадалась бы подрезать, и вообще, всё вроде бы хорошо, но что-то не то. Август списывал это на то, что, во-первых, Мирослава русская, а, во-вторых, папаша её – какой-то югослав. Кто их знает, югославов этих, что это за люди?
В школе, в техникуме, в комсомоле и в пионерии учили, конечно, что нет разницы в том, какой человек национальности. Папаша говорил, что есть. Впрочем, возможно, он считал женщин не вполне себе… хм… человеками. Хотя нет, не «возможно», а точно. «Курица не птица, баба не человек!» - Говаривал он, когда мамки нет дома. Дело в том, что однажды за такие слова он схлопотал от неё половником по плечу. Она вообще-то целилась в голову, но он успел увернуться. Мамка у него – огонь! Не то, что эта томная молчунья Мирослава.
Она, наконец, справилась с тюльпанами, и теперь они сиротливо жались в дорогущей вазе. Пришло время для главного подарка.
Август вытянул из-за спины руку, в которой прятал коробку дефицитного «Ассорти», откинул красивую, глянцево-картонную крышку и поднёс обалдевшей Мирославе конфеты почти к лицу. Он ожидал, что она скажет: «Какая прелесть!» и бросится целовать его. Ну, или просто сдержанно поблагодарит и заберёт конфеты, что более вероятно, зная эту Снежную Королеву. Того, что произошло на самом деле Август никак не ожидал.
От запаха конфет лицо Мирославы как-то странно съехало на один бок, она надрывно кашлянула два раза, прикрыв рот своей словно высеченной из мрамора рукой, и убежала в туалет. Звуки, которые в тот же миг начали оттуда доноситься, не оставили Августу никаких сомнений: Мирослава блевала.
Она, неприступная красавица, всезнайка и гордячка, девушка с толстенной косой и скульптурными формами – блевала! Подумать только!
У Августа даже немного отлегло от сердца. Она, оказывается, обычный человек, а не робот. Мирослава только кажется идеальной, а на самом деле… Похоже, кое-кто вчера бурно отметил праздничек в своём заумном КБ!
Правильно говорит отец: все они пьяницы и шалавы. А что, нет? На третьем свидании в постель с ним залезла!
Август мысленно потирал руки. Вот, и нашёлся повод бросить ко всем чертям эту Мирославу, пьянчужку и развратницу, прикидывавшуюся столько времени умницей-скромницей. Он её непременно бросит, когда подвернётся что-то получше! Пока не подвернулось, следовательно, он ещё какое-то время потерпит, но уж потом…
Мирослава вернулась из ванной умытая и взъерошенная. Она старалась смотреть мимо Августа. «Застыдилась!» - Подумал он удовлетворённо. Правильно. Такого поведения надо стыдиться. Когда он скажет ей, что она…
- Я беременна, - сообщила Мирослава буднично.
- Как? – Таким вахлаком Август не чувствовал себя давно. – Ты же сказала, что принимаешь меры!
Жар бросился ему в лицо, пальцы непроизвольно полезли в волосы, и он стоял теперь перед ней жалкий, уродливый, похожий на придурочного попугая из мультика.
- Я и принимала меры, - спокойно улыбнулась Мирослава. – Я делала всё, чтобы забеременеть поскорее. Разве ты не рад?
Август был рад.
Он был рад до трясучки, до зубовного скрежета, до колик во всех местах!
- Этот ребёнок не от меня! – Выдавил Август сквозь комок, намертво заткнувший его глотку.
Глаза Мирославы наполнились такой болью, что он на секунду пожалел о своих словах. Однако отступать было уже некуда. Он нанёс такой удар, от которого невозможно оправиться в принципе ни одной девушке, а особенно такой, как Мирослава.
Август представил на секунду, как он приводит её в качестве будущей жены знакомиться с родителями в их частный сектор. Он представил свою маленькую, пухленькую мать в цветастом ситцевом халате и кудряшками с проседью на голове. Своего батю, пахавшего на заводе с тринадцати лет и ничего, кроме завода в жизни не видевшего. Ничего, кроме адова недоумения от вида и манер Мирославы, он не мог вообразить на их лицах.
«Ты кого привёл?» - Возмущённо спросит отец.
«Ты где откопал это чудо? Не мог найти чего попроще?» - Отзовёт его в сторонку мать.
Братья будут ржать и издеваться над ним до скончания века.
Друзья будут ему притворно сочувствовать, а в душе радоваться тому, что дома их ждут самые обычные Ирки, Светки, Наташки…
После представил, как его родители – нормальные, выглядящие на свой возраст, одетые в то, что послала родная швейная промышленность, - знакомятся с модными, до ужаса моложавыми родителями Мирославы. В первый раз Август принял мать Мирославы за её старшую сестру, а потом выяснилось, что она сама и есть старшая. Просто некоторые люди умудряются перехитрить время. Они не толстеют, не седеют. Их лица не покрываются сетью морщин.
Батя Мирославы был седоват лишь самую малость. Его роскошная кудрявая шевелюра совсем не поредела к сорока семи годам. Тело было подтянутым,  стройным и подвижным. Тёмно-синие глаза – весёлыми и молодыми.
По простоте душевной и невежеству дремучему Август не знал о таких вещах, как оздоровительный спорт, краска для волос, крем для лица и тела. Не знал, потому что ни мать, ни, тем более, отец всем этим не пользовались. Они не пытались обмануть время, им это и в голову не приходило.
В итоге почти ровесники его и её матери-отцы выглядели между собой как родители и дети, и, думаю, ясно, кто из них кем при этом выглядел. Не надо ему такого «счастья».
Он не переживёт столько позора за один раз. И кто её, эту дуру Мирославу, просил?.. Неужели она и впрямь не видела, что ему ничего от неё не надо, кроме приятного времяпровождения. Он даже в кино и на прогулку по городу звал её крайне редко, чтобы случайно не столкнуться с кем-то из знакомых, не представлять им Мирославу и никому ничего не объяснять.
Следующие несколько дней Август провёл, как в бреду. Хорошо, что он техник, а не рабочий у станка, иначе ему в эти дни непременно отсобачило бы станком палец, а то и два. Он надеялся, что Мирослава не станет его искать и предъявлять свои тупые бабские претензии. Он надеялся, что она пойдёт к врачу и решит как-нибудь свою никому не нужную проблему. Он надеялся, что никогда больше её не увидит.
- Слышь, ты, Клаус! – Услышал он у себя над ухом презрительный оклик примерно через неделю, выйдя с проходной завода.
Он сразу не узнал голос своего друга Андрея, настолько тот зло и презрительно звучал.
- Я не Клаус, я Август, ты чё, Андрюх? – Вытаращил Август зелёные, круглые глазищи на старого друга.
- Нет, падла, ты не Август! И не Клаус даже. Ты… - Дальше следовал набор таких ругательств, каких не полагается не то, что произносить, а даже знать интеллигентному парню, выпускнику Политехнического института.
Однако Андрей не всегда существовал в среде профессоров и высоколобых будущих инженеров. Начинали они вместе с Августом, на этом самом заводе, и запаса ругательств, почерпнутого там, им обоим хватило бы с лихвой на всю жизнь.
- Ты чё, охренел что ль? – Огрызнулся Август. – Ты какого дьявола лезешь в мою личную жизнь?
- Это уже не твоя личная жизнь, подонок! – Выплюнул Андрей. – Ты втоптал в грязь хорошего человека, честную девушку. Ты фактически убил ребёнка. Твоя личная жизнь закончилась там, где началась личная жизнь других!
«Убил ребёнка…» Значит, Мирослава сделала аборт. Или случился выкидыш. Неважно. Он, Август, теперь свободен от всех обязательств, которые он на себя, к тому же, не брал. Радость отразилась на его испуганном, обозлённом лице.
- Ты ещё и лыбишься, тварь? – Возмущению Андрея, кажется, не было предела. – Натворил мерзостей, одна другой мерзотней, и лыбишься? – Последние слова были произнесены с каким-то просто вселенским недоумением. – Какая же ты мразь! И этого человека я называл другом?! И его я зачем-то познакомил с хорошей, порядочной девушкой! Да кто же после этого я сам?!
Андрей резко развернулся и пошёл прочь. Так совестно за себя ему ещё не было никогда в жизни. Ему было до такой степени стыдно, что он сейчас взял бы и сам женился на Мирославе вместо этого урода. Однако в районном ЗАГСе уже лежали их с Мариной заявления, в ящике его прикроватной тумбочки прятались обручальные кольца, а через полгода должен был появиться на свет его первенец.
Мирослава так чудно «отпраздновала» Восьмое марта со своим парнем, что вечером того же дня попала в больницу, сначала в гинекологию, а после в нервное отделение. С ребёнком, как ни странно, всё было в порядке, а вот Мирослава… Она рыдала безостановочно, тело её била страшная дрожь, девушка до хрипа кричала, что не хочет жить…
В больнице её смогли успокоить. Рыдания и конвульсии прекратились. Нежелание жить осталось с Мирославой надолго.
Она решила, что женщина, обуреваемая подобными мыслями, не имеет право давать жизнь кому бы то ни было. Вдобавок, ей страшно не хотелось давать жизнь потомку негодяя Августа. Родителям стоило больших трудов отговорить старшую дочь от аборта. Ей уже было плевать на рак. Её не страшила больше беззубость. Психические проблемы тоже больше не пугали. Как они могут пугать человека, который уже находится на излечении в нервном отделении психиатрического диспансера?
Мирослава потом всю жизнь будет бояться врачей и медсестёр. Она навсегда возненавидит всё, что связано с беременностью, родами, кормлением, пеленанием и прочим подобным. Мирослава никогда не любила детей. Она любила кошек, книги и яблоки. Женщина так и не сможет полюбить свою единственную дочь Янину, хотя будет делать всё, чтобы девочка её нелюбви не чувствовала.
Когда Янина подрастёт и поинтересуется, где её папа, Мирослава скажет, что они с ним развелись. Так бывает, когда люди не сошлись характерами. После развода мама-Мирослава поменяла дочке фамилию на свою девичью, а отчество на дедушкино. Так из Янины Августовны Зальцгиттер она стала Яниной Златовной Рупник. Так ведь красивее, правда? Конечно, правда, мама. Мама всегда говорит правду. Мама ведь хорошая и добрая, только немного нервная. Может завестись буквально на ровном месте.
Когда Яночка подросла и собралась отнести документы в медицинский колледж, мама так кричала, что соседи чуть было не вызвали милицию. Что ж, бывает. Просто мамочка не любит врачей и медсестёр. Янина отстояла тогда своё право учиться на медика, не без помощи любимого дедушки, конечно. Правда, документы они с ним всё же подали на фельдшерское дело. Так, на всякий случай. Фельдшер – это всё же не врач и не медсестра, а что-то среднее, кажется.
В десять лет Яночка познакомилась со своими бабушкой и дедушкой по отцу. Бабушка плакала и причитала:
- Осподи, какой дурак! Таких девчонок бросить, а? Умницы-красавицы!
Она никак не могла налюбоваться на блондинку Мирославу с пышным «конским хвостом» и в тёмно-синем платье, облегающем её стройную, вытянутую фигурку. Бабушка буквально заливалась слезами при виде своей внучки – вылитый Август в её годы!
Последний факт никогда Мирославу в восторг не приводил. Оно и понятно.
Бородатый дедушка с большой, блестящей лысиной курил самокрутку за самокруткой и повторял только:
- Да… Дела!..
Другие их сыновья благополучно женились, растили каждый по двое детей, а вот Август…
Август после той приснопамятной встречи с Андреем неожиданно сорвался на Дальний Восток. Родителям сказал, что там, мол, заработки хорошие, и есть возможность доставать японскую технику и американскую одежду. На самом деле он просто не хотел держать ответ перед всеми своими знакомыми за то, что он сотворил с Мирославой. Андрюха наверняка всем растреплет. Он всегда был большое трепло.
Жизнь на Дальнем Востоке оказалась не такой сахарной, как ему виделось из Поволжья. Точнее, она не задалась сразу же. Тяжелейшая физическая работа на рыболовецком судне. Поганющее окружение, процентов на семьдесят состоящее из сброда, сползшегося сюда со всей страны. Холод, ветер, землетрясения. Повальный алкоголизм.
Один за другим два неудачных брака. Общежитие. Тихое и не очень бытовое пьянство.
В девяностых годах Август вспомнил, что он, оказывается, немец. Собрав нужные бумажки с помощью знакомого юриста, взяток и какой-то матери, уехал в Германию. Языка Август, кроме русского, не знал никакого. Учить немецкий было сложно. Длинные слова и неправильные глаголы никак не хотели вмещаться в голову, изрядно попорченную алкоголем и неоднократно помятую на рыболовецком судне.
Безработный, едва лопочущий на своём «родном» немецком языке Август Зальцгиттер не нашёл более достойного занятия на исторической родине, чем… угадайте, что. Выпивка съедала весь заработок. В полицейском участке его знали, как облупленного. Тюрьмы в своём округе обсидел по мелочёвке, кажется, все. В основном это были мелкие кражи и пьяные драки. Одна из таких драк оказалась последней для Августа. Он сложил свою многострадальную рыжеволосую головушку в дешёвом баре под Франкфуртом. Кремирован за счёт государства.
Август узнал о том, что у него в далёкой теперь России есть взрослая дочь примерно за три года до смерти. Он не пытался найти её. Ему было всё равно. С родителями и братьями контакт тоже был давно утрачен. Он даже не знал, живы ли они. Это тоже было ему безразлично.
Однажды его дочь Янину чуть было не убил на вызове огромный, страшный алкаш в приступе белой горячки. Девушка тогда чудом выжила. Ей бы возненавидеть всех алкоголиков на свете, но Янина знала, что алкоголизм – это боль и трагедия. Она жалела своего отца. Она жалела их всех. Янина Рупник – отличный медик, замечательный друг и талантливая современная поэтесса.
   

Продолжение следует.