А. Глава десятая. Главка 5

5


     – Нет, нет и ещё раз нет! – воскликнул Даня и с шумом брякнул бокалом о стол. – Только не надо опять о политике, ведь я просил. Я терпеть не могу разговоры о ней! А особенно не люблю, когда вы все делаете такие лица, будто никто кроме вас в ней и не может разбираться. Тошно, господа, право слово, тошно.
     – Ну-ну, раскричался, расшумелся, – насмешливо парировал массовик-затейник. – Скажи-ка нам лучше, ты сам-то пойдёшь на выборы?
     Даня покраснел, как помидор, и гневно возопил:
     – На выборы?? Да чёрта-с два! В гробу я видал эти ваши выборы, вот! Один популизм и лизоблюдство. Чтоб я пошёл на это клоунаду с билетиками? Мало нам что ли президентских и думских представлений, теперь ещё нас кормят местной лабудой? 
     – Вот ведь боец, – смеялся Ваня. – Оппозиция была бы рада заполучить тебя в свои ряды.   
     – Оппозиции в нашей стране не существует, и не рассказывайте мне тут о политической сознательности и прочей чепухе. Нет у нас в стране настоящих политиков, и не предвидится!
     – С этим, пожалуй, следует согласиться, – заметил Владимир Венедиктович несколько осипшим голосом. – Ты, Даниил, когда в последний раз был на выборах?
     Толстяк повернулся к нему и с десяток секунд изучал его морщинистое узкое лицо.
     – Ты, Венедиктович, меня не сбивай, – тяжело промолвил он наконец. – Думаешь, я сейчас тебе вспомню, когда последний раз участвовал в этом балагане? Нет, не вспомню, и надеяться нечего. Да вот скажи, только до-ка-за-тельно скажи, как ты умеешь: на что оно мне, помнить такие вещи? И на что оно мне – ходить на выборы?
     Владимир Венедиктович был серьёзен. К бокалу пива, стоявшему перед ним, он ещё ни разу не притронулся. 
     – Тебе, Даниил, я это сейчас не растолкую, – ответил он. – Не в той ты сейчас кондиции, так сказать. В конце концов, это личный выбор каждого, и переубеждать кого-то не имеет никакого смысла. Сам я на выборы пойду, потому что верю в важность моего голоса. А вы что скажете, Александр Вадимович? – обратился он вдруг ко мне. – Вы, кажется, упоминали, что пишете в том числе и о политике?
     Я не ожидал такого вопроса. Крылся ли тут какой-нибудь подвох? Лицо Владимира Венедиктовича было серьёзным, но в глазах его, как мне показалось, блестела искорка лукавого плутовства. Или то было лишь воздействием мартини, которое ударило мне в голову?
     – Да… упоминал, но… это было давно. Сейчас я пишу о другом, об искусстве, ну и… В общем, политики не касаюсь.
     – И правильно, совершенно правильно! – возопил Даня, высоко поднимая рюмку. – Ну её к чёрту, вашу грязную политику и да здравствует чистое искусство, да здравствует наука, да здравствует частное предпринимательство!
     – Вот разошёлся-то, не остановишь, – продолжал язвить массовик-затейник. – Всё об унитазах своих печёшься.
     – И пекусь, совершенно верно, злобный ты человек, пекусь. Мы стараемся сделать жизнь людей лучше, комфортнее. Политики думают лишь о том, как бы получше использовать людей в своих интересах. И в этом смысле любой унитаз в десятки раз лучше – слышишь ты? – лучше любого политика.
     – Но должен заметить, – пробился сквозь это громыхание настойчивый голосок Владимира Венедиктовича, – что ваш журнал, Александр Вадимович, очень активно участвовал в нынешней кампании. Впрочем, вы, разумеется, в курсе. 
     – Да, конечно… Но я не особенно интересовался…
     – Понятно-понятно. Этот ваш, – тут эксперт извлёк из кармана сложенный номер журнала, – этот ваш Роман Разумеев писал весьма зажигательные разоблачения. Стиль хорош, одобряю. Вы с ним, наверное, знакомы?
     – Знаком… немного, – пробормотал я, не вполне понимая, зачем мне скрывать правду и почему же так невозможно сказать всё начистоту.
     – Я бы, знаете, тоже желал с ним познакомиться: занятный, должно быть, человек. Хотя, если судить по последнему вашему выпуску, журнал пошёл-таки на мировую с Плешиным?
     Вопрос повис в воздухе, как тонкое узорное покрывало. Да и разве требовался тут мой ответ? Всё было закончено, заключено и решено. Можно было бы сказать им сейчас, что ни в каком журнале я больше не работаю, что статьи Романа Разумеева – нелепые и жалкие попытки отомстить за поруганное самолюбие… но к чему, зачем? Я промолчал, сделав вид, что не расслышал, и одним большим глотком допил мартини. Не нужно им ничего знать.
     Владимир Венедиктович подождал некоторое время, затем тихонько хмыкнул и спрятал журнал обратно в карман. Даня торжествовал.
     – Хорошо же вы его осадили, Александр… как бишь вас там? А, неважно! Сил нет слушать эту тоскливую дребедень! А уж про этого Плешина и подавно. Да знаете ли вы, что если я вздумаю пойти на выборы, то единственно чтобы против него голосовать. Слышите? – против него, за любого другого кандидата.
     – Так ведь они все друг друга стоят, – оскалился Ваня.
     – Стоят, тут ты, язва, прав, стоят. Но одно дело, когда знаешь об этом в целом, по-на-слы-шке, а другое – когда сталкиваешься лично.
     Игорь нагнулся к моему уху и прошептал:
     – Сейчас он заведёт одну из своих любимых историй. Не верьте ни единому слову, это всё только из любви к красноречию.
     – Да нет, что же… – пробормотал я в ответ, чувствуя, как язык мой заплетается, – почему бы не послушать. Я… я люблю истории.   
     – Как знаете, – сухо промолвил он и слегка отодвинулся от меня.
– И про личные столкновения мы знаем, – подначивал тем временем говоруна Ваня. – Ты ведь, Данечка, считаешь нашего всеми уважаемого кандидата своим конкурентом. 
     – Конкурентом?! – возопил Даня, воздевая руки к потолку в поисках высшей справедливости. – Никогда и ни при каких обстоятельствах не мог бы я счесть Плешина моим конкурентом! Конкурент! Вы только вслушайтесь в это слово! Благородное слово, от него веет духом честного соперничества. Нет, и тысячу раз нет, ничего честного в это человеке быть не может! Он – позор всего добропорядочного предпринимательства!
     – Это всё из-за унитазов, кажется?
     – Именно, именно, и грешно смеяться над такими вещами, Иван, грешно. Я же не утверждаю, что продукция моего магазина лучшая – да боже упаси! Нет, мы всегда продавали сантехнику добротную и доступную. Каждый может подтвердить.
     – Ну уж прямо и каждый!
     – Каждый, кто был нашим покупателем, подтвердит, руку даю на отсечение! – язык уже не вполне слушался Даню, и некоторые слова он проглатывал. – Ещё ни одной жалобы ни от кого не поступало. Ни единой! Наши унитазы, наши раковины, наши сушилки – всё это сделано для людей и только для людей, всё это сделано для их удобства. А Плешин… Вы ведь, наверное, знаете, Александр как бишь вас там, – обратился он ко мне, – что Плешин, в числе прочего, владеет сетью магазинов сантехники?
     Я, разумеется, прекрасно это знал, так как сам занимался бухгалтерией Плешина, но всё из тех же неясных побуждений притворился несведущим и покачал головой.
     – Роскошной сетью, надо сказать, – продолжал разговорившийся толстяк. – То есть это с точки зрения выручки – роскошной. Да вы видели наверняка, «Уютный рай» называется. Тоже мне, рай! Нет, я не спорю, оформлено всё как подобает, словно конфетка, потому народ и идёт. Люди ведь у нас всегда рады повестись на обёртку. Но мне доподлинно известно – вы не смотрите на этого злого паяца, что так щурится на меня, тут даже он ничего против не скажет, – мне доподлинно известно, что сантехника, которая там выставляется как якобы итальянская… – тут Даня сделал таинственное лицо и взял многозначительную паузу, – на самом деле делается на наших отечественных заводах.
     Я постарался выразить удивление, однако никакого удивления не испытал, ибо хотя и не имел точных доказательств этому, но догадывался, что с «Уютным раем» и в самом деле не всё чисто.
     – Что же ты, Данечка, не сообщишь об этом куда следует? – злорадно спросил массовик-затейник. 
     – Куда следует! – с горькой иронией воскликнул тот. – А то ты не знаешь, насмешник? У Плешина в этом городе всё схвачено. Думаешь, его сантехника не имеет лицензии? Имеет, и не одну. Подтверждено экспертизой, что это самое настоящее итальянское качество. Итальянское качество, подумать только! Ну а люди у нас что, люди ведь разницы не видят, в нашем захолустье-то. Они же видят, что унитаз белый и блестит, а отечественного он производства или зарубежного, – и духом не знают. Если хорошо блестит, значит – итальянский. Тьфу! И ведь не докажешь им, что за цену в два раза меньше они могут купить этот же унитаз у меня, только страна производства там будет указана истинная. Истинная!
     Даня сокрушённо покачал головой и умолк. Массовик-затейник продолжал ухмыляться, Владимир Венедиктович был серьёзен и тихонько барабанил пальцами по столу. Все разом как-то присмирели, словно узнали нечто неожиданное и важное. 
     – А всё-таки, – скрипучим голосом промолвил Владимир Венедиктович, – вы, господа, как знаете, но я на выборы пойду.