Монисто. 7. Странная пропажа

Помощь знахарки

 Эта картина… В ней действительно было что-то странное. Вернее, не в ней самой. Странным было её влияние на окружающих. Буквально с первых секунд она приковывала к себе взгляд зрителя, не давая возможности переключиться на что-то другое, по сути, даже не позволяя рассмотреть детали. Она словно втягивала человека, погружая его в себя, не давая опомниться и осознать, как он очутился в этой бешеной круговерти чего-то тёмного и клубящегося, не похожего ни на что – тумана ли, пара, а может даже пыли. Это тёмное нечто сначала тяжело и неуклюже ворочалось, потом словно вскипало и становилось подвижнее, а дальше неслось кубарем с запредельной скоростью, вовлекая за собой всех и вся – в неизвестность, в никуда. И осознание этого падения и полёта вгоняло даже случайного зрителя в ступор, вызывало приступы дурноты, вводило в полуобморочное состояние.

Странным было и то, что висела картина как раз напротив кровати, где спала девочка. Из года в год, каждый вечер, перед тем, как погасят свет, ребёнок бросал взгляд на картину и…

Когда Варюха была совсем маленькой, она старалась оттянуть момент укладывания в постель, капризничала, устраивала истерики. Став постарше, она придумала хитрый ритуал: переодевалась ко сну спиной к картине, а потом поворачивалась к ней лицом с плотно зажмуренными глазами и, упорно не слушая маму, укрывалась одеялом с головой. Дескать, если картины не видно, значит, её как бы и нет.

К сожалению, помогало это не очень. Иногда глаза отказывались подчиняться разуму и непроизвольно открывались в последний момент, как раз перед тем, как свет бывал погашен. И картина начинала втягивать в себя сознание девочки… В такие ночи Варюха плакала и кричала от снившихся кошмаров. Её мама подхватывалась с постели, вбегала к дочери, прижимала к себе бьющееся в рыданиях тельце, гладила её по голове и пыталась узнать, что же ей приснилось такое страшное. Но в том-то и дело, что объяснить ей дочь ничего не могла – у неё просто не хватало для этого слов.

По совету знакомых Варюху решили сводить к знахарке, на соседнюю улицу. Комнатка бабки оказалась маленькой, слабо освещённой, но по-своему уютной. В ней пахло сушёными травами. Сама же бабка была похожа на старое корявое дерево, сломанное непогодой. Годы согнули её спину так, что разогнуться она не могла бы даже при самом сильном желании. Седые космы выбились из-под платка, покрывавшего голову и завязанного узлом сзади на шее. Старуха была скупой на слова, и уж если что говорила, то так, словно деньги в долг давала. Нос её был крючковат, а глаза недобро поблёскивали. «Баба Яга», – подумала Варюха.

Бабка внимательно разглядывала девочку, недовольно цыкнув на мать, пытавшуюся объяснить причину их визита.
– Придёте на закате! – приказала она, прерывая затянувшуюся паузу. – Переполох буду выливать.

Вечером того же дня мать с дочерью снова навестили знахарку. Комната старухи странным образом изменилась. Теперь она тонула в таинственной полутьме. Красноватый закатный луч, сумевший попасть в крошечное оконце, разбудил дремавшие за печкой тени, и они, осторожно, крадучись, поплыли по стенам. Но стоило пристальнее вглядеться в них, тени сразу замирали, словно воришки, застигнутые на месте преступления.

Старуха что-то буркнула в ответ на традиционное «доброго вечера в вашей хате» и ловко засновала по горнице от двери к печи, которую начала растапливать кукурузными кочерыжками. Яркие отсветы пламени зарумянили её лицо, но оно не сделалось приветливее, наоборот, знакомые недобрые огоньки зажглись в её глазах. Теперь бабка напоминала ведьму даже матери девочки.


Малышка испуганно взглянула в нахмурившееся мамино лицо и поёжилась. Старуха тем временем сунула в пламя металлическую плошку с плавящимся в ней воском. Она усадила Варюху на низкий табурет лицом к двери и беспрестанно бормоча про «бел-горюч алатырь-камень», что на «море-окияне», стала выливать переполох: одной рукой держала над головой ребёнка полумисок*с водой, а другой рукой вливала в него расплавленный воск. Затем коричневым крючковатым пальцем подцепила из воды ещё тёплую, но застывающую на глазах пластину воска с объёмными замысловатыми формами на одной из её сторон и поднесла к окну.

– Смотри, петух! – показала она матери фигурку птицы, по-боевому распластавшей крылья и приготовившей когти и шпоры на ногах к бою. – Она петуха боится.

И это было правдой. Варюха вспомнила, как однажды летом пошла встречать с пастбища бабушкину корову и за четыре дома от бабушкиного двора подверглась атаке соседского петуха, который взлетел ей прямо на голову и в кровь её расклевал.
На втором сеансе знахаркой был извлечён из воды восковой пёс.

– Собак она у вас боится! – заявила старуха.
И это тоже было правдой. И снова это случилось в деревне. Проснувшись раньше всех, Варюха выбежала по нужде, а когда собралась бежать обратно, увидела в двух шагах от себя огромного пса, который гавкнул на неё, скорее, от неожиданности, чем от злости, когда она распахнула двери нужника. Но много ли надо ребёнку, чтобы испугаться? Пришлось дверь поспешно закрыть и ждать в не самом уютном месте целую вечность, пока из дома во двор выйдет кто-нибудь из взрослых, способный прогнать собаку.

Самое интересное случилось на третьем сеансе. Достав в очередной раз воск из воды, бабка долго рассматривала его у окна, поворачивая пластину и так, и этак, и, наконец, бросила её на стол.
– Я не знаю, что это. Смотрите сами.

Мать девочки подошла к столу и села у окна. Варюха взглянула на воск из-за её плеча и чуть не рассмеялась. Восковая фигурка была точной копией старухи: та же горбатая спина, та же юбка в пол, тот же крючковатый нос на восковом профиле. Неужели эта фотографическая схожесть не была замечена старухой?

Продолжение:www.proza.ru/2019/04/03/935