Синею московскою метелью...

      Колючий мороз с ветром и снегом набросились сразу за воротами института.
      Никита вставил наушники в уши, надвинул шапку до бровей, и поднял воротник.
      Светлое время суток проходило незаметно для него: на работу он приходил в утренние сумерки, уходил - в вечерние.
      Он единственный в отделе никогда не старался улизнуть с работы пораньше, - домой не хотелось. Который год.

      Мягкий голос Анны завораживающе убаюкивал сознание:

      - И забыть по-прежнему нельзя
      Всё, что мы когда-то не допели,
      Милые усталые глаза,
      Синие московские метели... -

      Да-да... Вот она, синяя московская метель...

      Он неспешно шёл по малолюдным улицам, мимо нескончаемых высоток, рассеянно поглядывая на густые россыпи светящихся окон.
      И думал.
      За каждым окном - жизнь. Собственная. Своя. Со своими радостями и драмами...

      ...Внутри ворочалось привычное глухое томление. Нерешённый вопрос. Тупик...

                *

      Его счастье полетело под откос в одночасье. В тот день, когда в родовом зале городской больницы молоденькая акушерка уронила на пол младенца. Сына его и Алёны.
      Никите до сих пор вспоминаются расширенные в ужасе и отчаянии глаза этой худенькой девчушки, залитые слезами...
      И непонимающие глаза его Алёны с остановившимся взглядом...

      Ребёнок ударился об пол головой, огромная гематома не оставляла никакой надежды: через два дня сын скончался в реанимации...
      Главврач, хмуро глядя в окно, мимо лица Никиты, сказал:

      - Если бы выжил, его жизнь была бы хуже смерти... -

                *

      Алёна не билась в истерике, не кричала. Она молчала целыми днями, напряжённо о чём-то думая. И он ничего не мог с этим поделать.
      Она продолжала ходить на работу, вести хозяйство. Но спала теперь отдельно, и на все попытки ласки отвечала резкими, болезненно-отчуждёнными отказами.

      Врачи, к которым обращался Никита, один за другим отвечали неопределённо:

      - Возможно, время вылечит... -


      Только что-то не лечило оно никак.

      Три года вяло тлеющей беды превратили его жену из задорной заводной девушки в мрачно неулыбчивую женщину, - он не узнавал в ней ту, в которую был так радостно влюблён: Алёна стала злой, грубой на язык. Безжалостной. Чужой...

                *

      Неподалеку от ярко освещённых витрин магазина, у бетонной урны, Никита краем глаза увидел какой-то тёмный комок, приняв его за пролетевший мимо пакет с мусором.
      Но пройдя несколько шагов, он оглянулся посмотреть ещё.

      Это была маленькая собачка. Её судорожно свернувшееся тельце заметала метель.

      По инерции он прошёл ещё несколько шагов...и остановился.
      Мороз начинал покусывать ноги даже в тёплых ботинках, а каково этому собачьему бомжу? В том, что она беспризорна, Никита уже не сомневался.

      Ещё не зная, для чего, он вернулся к собаке и позвал:

      - Собакин! Ты как? Ты что здесь делаешь? -

      Она тревожно подняла голову и посмотрела на него.

      Он сунул руку в карман, нашёл так кусочек недоеденного печенья и бросил собачке.
      Она вскочила и спряталась за урной, не взяв печенья.

      - Эй, ну ты что, малыш! Иди сюда! Не бойся, иди! -

      Он поднял печенье и попытался подбросить его поближе.
      Собачка отпрянула ещё дальше, - она заметно дрожала, поджав хвост под тощий живот, - шкурка с короткой шерстью явно не грела её.
      Никита пробовал ещё и ещё раз приблизиться к ней, звал к себе, но она не откликалась.

      Наконец, потеряв терпение, он сказал ей:

      - Собака! Ты сама выбираешь свою судьбу! Раз хочешь тАк, - пусть так и будет! -

      Повернулся и пошёл прочь, досадуя на её глупость и пытаясь успокоить себя тем, что сделал всё, что мог...

      Он уже приблизился к углу здания, когда позади послышался короткий горестный вой.
      Он обернулся.
      Собачка вышла из своего укрытия, и страдающе глядя на него, сделала несколько робких шагов в его сторону...

      Сощуривая глаза от набежавших слёз, он быстро вернулся и взял её на руки, - она уже не убегала, - расстегнул куртку и сунул её за пазуху...

      Несколько минут, шагая к дому, он вслушивался в дрожь заледеневшего маленького тела. Потом подумал об Алёне. Представил, как сейчас она накинется на него с упрёками и обвинениями, и станет требовать убрать собаку куда угодно, -  она и знать ничего не хочет!
      ЧтО он будет делать тогда - он и придумать не мог...

                *

      Он позвонил в дверь их квартиры - и замер в ожидании...

      Алёна угрюмо, как всегда, смотрела, как он разувается и суёт ноги в тапки.

      Но вот Никита, внутренне трепеща, вынул из куртки собачку и поставил возле себя на пол...

      Алёна в смятенном недоумении воззрилась на неё...

      Несколько мгновений длилось общее молчание...

      Вдруг собачка на подгибающихся ногах двинулась к Алёне, подошла к ней, - и привалилась к её ноге с еле слышным стоном! Жена, не отрывая глаз от неё, стояла в каком-то столбняке...

      И тут Алёна, будто очнувшись, стремительно схватила измученную животинку и прижала к себе, зажмуриваясь!
      Слёзы хлынули из её глаз...
      Она не плакала, - она рыдала в голос, в крик!
      Никита бросился к ней, обнимая обеих, чуя, как оживает такая же измученная любимая женщина, как возвращается к нему!

      - Моя маленькая... Малышка... Бедная моя... - бессвязно повторяла Алёна, и собачка осторожно завиляла хвостом...


      Потом её мыли в ванной, укутывали полотенцами, сушили феном. Кормили. Обнаруживали, что зовут её Дуся. Дусечка. Укладывали возле батареи. Где она вскоре и уснула в полном изнеможении счастья...


      Ночью Алёна впервые за три года легла спать с Никитой...

                *

      - Дуся, - позвал тихо Никита.

      Дуся подняла голову.

      - Спасибо тебе... -

      Она постукала хвостом по полу - и уснула опять.


                ***