Тайны прошлого

Детство запомнилось запахами талой воды, удушающей пыли, дыма с нотками прелых листьев и острого мороза. Трамваи почему-то пахли каруселями, телефонные будки – колонками с водой и только дома пахли по-разному. Вкуснее всего пахло в старых кварталах, там жила тайна!
А еще старые дома умели разговаривать. Один из них поведал о Домне Кирьяновне, матушке Домне, как говорили о ней молоденькие девушки. А соседки шептали в спину загадочное слово «сводня».
- Мама, а что такое сводня?
Мама даже остановилась, отпустила ручку маленького Лени.
- Где ты слышал это слово, сынок?
- Мне сказал дом.
- Какой дом?
- Да вот этот, - малыш махнул в сторону покосившейся, вросшей в землю постройки.
- Ох уж эти фантазии... Никогда не говори этого слова, ты меня понял?
Малыш привычно закивал: тайна есть тайна. Но он часто прибегал на улицу с говорящими домами, останавливался у одного из них и ждал, когда тайна откроется ему.

Сначала он слышал лишь улицу: хлопанье калиток, скрип ставень, шаги прохожих, приглушенные пылью звуки проезжающих автомобилей. Но потом что-то начинало меняться – шаги становились глуше, раздавался лай собак, крики петухов. Сначала тихо, очень тихо, потом все громче, отчетливее мальчик различал звуки воды, льющейся в ведро, шуршание чьей-то юбки. Он закрывал глаза и начинал слышать голоса. Перед внутренним взором вставала та же улица, но только населенная совсем другими людьми. Вот в знакомую калитку стучит молоденькая девушка.
- Проходи, - толстая Матрёна, служившая у Домны Кирьяновны, почти силой втащила гостью во двор.

Лёнечка чуть повернул голову и увидел двор за высоким забором, поленницу дров под навесом, важного петуха, расправляющего крылья, маленькую собачку, лениво дремлющую у старой конуры.
Сама Домна Кирьяновна сидела под навесом за небольшим столом, на котором стояла миска с малиной. Красное от жары, круглое лицо хозяйка обмахивала мокрым полотенцем.
- Пришла? Ну и правильно, сколько можно на шее матушки сидеть?
Девушка молчала, только слёзы текли по бледному лицу.
- Хватит сырость разводить, мне такие не нужны, мужской пол любит весёлых, озорных. Ты вот что, девка, слезы утри, ступай домой, а вечерком поджидай Матрёну у лавки Полотнянникова, там ещё скверик есть. Вот по скверику и прогуливайся. Знаешь, где это?
- Знаю, матушка Домна.
- Да смотри, чистое надень, мне упрёки не нужны, мы марку держим. Матрёна проводит до меблированных комнат, а уж за оплатой завтра придёшь. Да смотри у меня: передумаешь – хуже будет… Я сегодня сговорюсь, чтобы без обмана. А уж господинчик-то – чудо как хорош!
От этих слов девушка зарыдала в голос.
- Ну, иди-иди, нечего тут, соседи ещё услышат. Спросит кто – скажешь, мол, платки расшитые приносила Домне Кирьяновне.

Лёня вновь повернул голову, но образ девушки, выбегающей из калитки, уже затуманился. Он еще слышал голоса хозяйки и толстой Матрены, но все тише, его заглушали сигналы машин. Налетел горячий ветер. Дом напоследок подмигнул хлопнувшей ставней. А потом замолчал, нахохлился, уставился мутными стеклами на противоположную сторону улицы, где тайну разворошила строительная площадка.

Он привык скрывать от всех «фантазии». Чем старше становился, тем реже ощущал аромат тайны, но его по-прежнему тянуло в старые районы, к тем же домам, обветшавшим, обессилевшим. Они уже мало рассказывали о себе, лишь жаловались обреченным скрипом:
- Погибаем, пришло время…
Он и сам видел, что погибают, клонятся к земле, не стесняясь шелушащихся стен, родимых пятен отлетевшей штукатурки, бесстыдства остова старой дранки. Тут уж не до рассказов, да и память уже не держалась в этих насквозь прогнивших лачугах. Лишь изредка среди суеты пестрого города мелькнет вдруг тень вечно спешащей подёнщицы или сапожника, возвращающегося с ярмарки.

Он часто прогуливался по тихой улочке, где давно, в раннем детстве, слышал историю старой сводницы. Дом стоял, врос по самые оконца, вцепился в землю, но исчезать не собирался. Будто застыл между жизнью и смертью. В его пустых глазах не зажигался свет вечерами, но дом был обитаем, Леонид видел несколько раз, как из него выходили люди.

Офис, где Леонид работал менеджером, переехал в другой район в конце зимы. Улица, застроенная современными многоэтажками, соседствовала с удивительными, не тронутыми цивилизацией, улочками и тупичками. Именно из-за них Леонид стал добираться до работы на автобусе, выкраивая несколько минут утром и вечером для неспешной прогулки. Давно забытый запах слегка пьянил. Он чувствовал, как и сам меняется в эти минуты: обостряется слух, зрение, рождаются неясные образы. Если бы он был писателем, то обязательно решил, что именно здесь обитает Муза.

Стояла ранняя весна, с её черными сугробами, смешанным ароматом талого снега и миазмами городских нечистот. В такие вечера свет городских фонарей становился особенно колючим. Непонятная тревога овладела им, как только он свернул в Тихий переулок. «В наши дни стоило назвать его Тёмным», - подумал он, с трудом разбирая дорогу. Даже фонари здесь не горели. Дома казались убитыми животными, забитыми вдоль улицы чёрными тушками. Сюда, разумеется, доносился шум соседних улиц, чехарда огней, но здесь они казались совершенно нелепыми. Плач он услышал у третьего от перекрестка дома. И даже не удивился, будто ждал, что дома прервут обет молчания. Надрывный, горький, так плакали измученные долгими бедами. Подошел ближе, прикоснулся к стене – казалось, дом вибрировал от тихих звуков. Он не сразу заметил, что дом обитаем, в некоторых окнах ещё мерцал слабый свет.
- О чем же плачешь, милая? - произнес в темноту.

С того вечера он стал часто бывать у этого дома. При свете дня здание казалось ужасным, не спасало даже литое обрамление крыльца – кружевные тени прошлого.

Иногда плач повторялся, Но не было цельных, понятных образов, какие приходили в детстве. Тогда Леонид засел за старые архивы, мечтая обнаружить хоть какой-то след, какое-то упоминание о доме номер три по Тихому переулку. Узнал, что дом построили в 1856 году для Василия Степановича Переверзева, старшего сына помещицы Переверзевой, но вскоре был продан с аукциона.
«Мот был юный Переверзев», - думал Леонид, перебирая старые бумаги.
Владение перешло доктору Лукьянову, позже он переехал в солидный особняк на одной из центральных улиц, а этот, маленький, продал вдове купца Томина, Варваре Петровне. Вдовушка, похоже, обладала коммерческой жилкой: только по самым поверхностным подсчетам, владела пятью городскими особняками. И этот, убогий даже по тем временам, домишко приобретала вовсе не для того, чтобы жить. Дальше история этого дома полнится какими-то непонятными фактами. Есть объявления о сдаче меблированных комнат по этому адресу. Может, до него пытается достучаться какая-нибудь жиличка: обманутая девица или избитая жена? Не похоже, внутри него ничто не отзывалось. Впрочем, возможно, он уже потерял внутренний камертон? В конце семидесятых объявления о сдаче комнат исчезли из местной прессы. Про дом будто забыли.

Теперь в обеденные перерывы он часто прогуливался по Тихому переулку в надежде встретить кого-нибудь из старожилов. Но дом будто замирал днём, а к вечеру сигналил о своей обитаемости одним-двумя зажжёнными окнами. Дверь парадного всегда была заперта, как и маленькая калитка, ведущая во двор. А именно во дворе могла поджидать разгадка.

Леонид чувствовал, что в нем вновь просыпается способность слышать прошлое. В выходной он даже прогулялся до Кирпичной улицы – той самой, где в детстве услышал историю Домны Кирьяновны. Дом сводни выглядел много лучше и даже приветствовал его цветущей геранью на низком окошке. Сначала он подумал, что магия места не сработает, что его слух и зрение так и не настроятся на видения прошлого. Он в третий раз проходил мимо, когда услышал крик петуха. Хлопнула соседская калитка, и на улице появилась укутанная в чёрный платок мещаночка. Она торопилась во двор к Домне Кирьяновне. Вскоре проскрипела ещё одна калитка, и ещё одна. Во двор сводни стекались люди.
- Упокоилась матушка Домна.
- Померла старая ведьма, скольким девкам судьбу испортила.
- И не говори, уж поставила товарец для весёлых домов.

Леонид чувствовал, как сгущается воздух, пропитывается не скорбью, нет, людской ненавистью. Гроб вынесли за ворота. Неожиданно от толпы отделилась женщина, закутанная в чёрное. Она бросилась к телу, выставленному у дома для прощания:
- Пустите меня, пустите, я за свою Катюшу хоть мёртвой отомщу.
Она вцепилась в покойницу, намереваясь выкинуть из гроба. Женщину еле оттащили.
- Стыд-то какой, - шептались старухи.
Леонид больше не мог выносить напряжения. Быстрыми шагами покидал он Кирпичную. Но теперь прошлое не отпускало, смеялось, плакало, кричало из каждого старого дома.

«О времена! О нравы! В минувший четверг случилось скандальное происшествие на улице Кирпичной. Во время похорон мещанки Квочковой крестьянка села Долгий Лог Васильевского уезда Дмитриева Пелагея Фёдоровна набросилась на тело, вынесенное для прощания. Женщину препроводили в полицейский участок, где выяснилось, что покойная Квочкова некогда посодействовала дочери Дмитриевой Катерине в поступлении в публичный дом. Наша газета писала о громком убийстве в трактире на Речной девицы лёгкого поведения, произведенном в прошлом году влюблённым студентом. Выяснилось, что девица эта – дочь Дмитриевой Пелагеи Федоровны», - прочёл Леонид в первом же издании, открытом наугад.
Как? Как он мог не видеть раньше этого объявления из подшивки местных ведомостей за 1883 год? Он же прочитывал каждое объявление, а скандальную кончину Домны Кирьяновны не заметил…

В понедельник его ждало ещё одно известие: дом в Тихом переулке стал необитаем. Дверь парадного почему-то болталась на одной петле, окна треснули, казалось, дом подвергли нападению – всё это он заметил во время прогулки в обеденный перерыв.

- Что, сынок, ищешь кого?
Леонид даже вздрогнул, заметив рядом модно одетую старушку.
- Да вот, понять не могу, что случилось?
- Да ничего, последний жилец съехал, Петька Лучезарный.
- Как-как? Лучезарный? - не поверил мужчина.
- Фамилия такая. Потому и прозвища дворового не было никогда, так и звали с самого детства. Лучезарные в этом доме давно, с самой войны жили. Вот Петька, на правах старожила, и требовал себе хорошую квартиру в центре.
- И как, успешно?
- Да, на прошлой неделе получил документы. А домишко идёт под снос, земля-то здесь дорогая. А вы, собственно, кто?
Вопрос женщины смутил Леонида. Он, разумеется, мог бы не отвечать, просто уйти, но, во-первых, воспитание противилось такому бегству, а во-вторых, глупо было искать информацию и не воспользоваться общением с местной жительницей. А то, что встреченная женщина из местных, он не сомневался.
- Понимаете, я работаю совсем близко, потому часто прогуливаюсь по Тихому переулку, с детства люблю старые дома. Этот заинтересовал, решил узнать его историю. В интернете нашел информацию о том, что здесь было совершено убийство. Вы ничего об этом не знаете? Как я понимаю, что вы живете где-то рядом?
- Да, мой дом через два от этого. Такой же ветхий, как и все в этом переулке, как и все мы, - женщина устало усмехнулась. – Про убийство ничего не слышала. Вот в пятом, соседнем, давно расселенном, в семидесятые муж убил свою жену.
- Нет, речь именно об этом доме.
- Не знаю, тут ведь всего четыре квартиры было. Ничем не могу помочь, - женщина вдруг спешно пошла в сторону оживленных улиц.
«Спугнул. Но чем?» - недоумевал Леонид. Решив осмотреть изнутри, он едва дождался окончания рабочего дня. Светлый мартовский вечер позволил неплохо ориентироваться в брошенных апартаментах. Длинный коридор, двери в квартиры – самый распространенный тип советских переделок старых домов. Обрывки обоев, куски старой мебели – всё, как везде. Только одна комната выглядела более обжитой, покинутой совсем недавно. «Квартира Лучезарных», - подумал Леонид. Окна выходили на задний двор, даже не двор, на маленькую пристройку. Именно пристройка указала на наличие чёрного входа. Дверь отыскалась не сразу – оказывается, в пристройку можно было выйти из захламленной кладовой. Вернее, эта кладовая – часть пристройки. Вторая половина – небольшое помещение с очень толстыми стенами – была странно пустой.

Он понял: это здесь – именно здесь тело его завибрировало, он опять услышал тихий плач. Казалось, плакали стены.
- Что же тут произошло, помогай мне, милая. Кто ты?
Сердце учащённо забилось, он стал задыхаться, выбежал по дворик. Сараи, какие-то полуразвалившиеся пристройки, старая собачья конура. Но внимание привлекло не это, внимание привлекло старое дерево. Он плохо разбирался в деревьях, это выглядело необычно не потому, что было старым, а потому, что росло так близко к пристройке, что вросло корнями в фундамент. Оно будто держалось за дом или держало его…
Прикоснулся к тёплой шершавой коре и вновь услышал тихий голос. Только теперь женщина не плакала, она тихо пела. Колыбельная? Слов не разобрать, но от этой песни было ещё страшнее, чем от плача. Он вглядывался в сгущающиеся сумерки в надежде заметить хотя бы тень, но видений не было.

Видения пришли позже, глубокой ночью, в его холостяцкой квартире. Он долго не мог уснуть, ворочался на жарких простынях, выходил на балкон освежиться. Высматривал с высоты шестнадцатого этажа район, где притаился Тихий переулок.

Она пришла под утро, когда рассвет разгонял весеннюю духоту. Пришла, села в кресло, прикрывшись тенью полей траурной шляпки.
- Как зовут тебя?
- А-с-я…
- Что с тобой произошло?
- Меня убил муж…
- Муж? Кто твой муж?
- Игнатов Кузьма Никифорович, приказчик купца Лопотова.
- За что он убил тебя?
И тут он увидел, увидел гостиную вдовы Томиной, молодого красавца Трофима, сына Варвары Петровны, увидел и юную воспитанницу взбалмошной купчихи, Асю. Сцены менялись, вот уже дородная Томина нависает над юной девушкой, накручивает её косу на свою толстую руку:
- Не потерплю разврата в своем доме, ух, змеище, пригрелась на моей груди. Вон что затеяла, думала ребёночком, внуком, умаслить? Не для тебя растила Трофимушку.
Ася ползала по полу, ловила руку благодетельницы и что-то тихо шептала.
- Завтра же с Кузьмой дельце обговорим, под венец тебя, срам прикрыть. Должен мне супруг твой будущий, вот он у меня где, – купчиха отпустила, наконец, косу и сжала ладонь в кулак. – Не жди теперь приданого. Дом в Тихом хотела тебе подписать, теперь жиличкой в нём жить будешь, не хозяйкой. Пущу вас, чтобы среди знакомых имя своё не марать, а документы переделывать не буду.

Запах воска и ладана, прикрытое вуалью бледное лицо. Рядом смущенный тип лет сорока: лысый, нескладный, тяжело дышащий.

В первую же ночь увесистый кулак молодого мужа, удар, ещё удар, прицельно, в живот, где затаился маленький комочек новой жизни – плод запретной любви. Теплая липкая кровь.

Весь день у окошка – не пригрезилось, Трофимушка вернулся, смилостивилась Варвара Петровна. Стук в окошко, настойчиво, твердо. Он, он…

Отослал Кузьма кухарку. От страха деревенеет всё, слова молитвы путаются.

Тьма…

Леонид и не заметил, как исчезла Ася. Видения одно страшнее другого не оставляли.

Любопытная луна заглянула в тихий дворик, где немолодой мужчина орудует заступом. К утру лишь след от потревоженной земли у самого порога.

Экипаж вдовы Томиной остановился у дома четы Игнатовых.
- К матушке-с, благодетельница, отправил, в деревеньку, на воздух. Сама напросилась, ребёночка ведь ждем.
- Шустрый какой, - отвела глаза купчиха, понимая, о каком ребёночке речь.

Кузьма Никифорович в полицейском участке даёт показания об исчезновении его супруги.
Сквозь молодую травку у самого крыльца пробился небольшой стебелёк.
- Ишь ты, липа, - хотела выдернуть кухарка.
- Не смей, - крикнул Кузьма.

В августе к дому в Тихом переулке подогнали технику. В день, когда начали работы, он взял отгул. С утра договаривался с рабочими, рассказывал легенду о том, как нашёл в архивах занимательную историю о преступлении, совершённом в этом доме почти полторы сотни лет назад. Сумел заинтересовать, копали бы осторожно даже без презента, булькающего в пакете. Леонид не стал дожидаться полицейских, он увидел всё, что ожидал увидеть.

«Бедная, бедная Ася», - думал по дороге домой.

А в сентябре сгорел дом Домны Кирьяновны. Леонид заметил столб дыма из окна своей квартиры. На Кирпичной толпа зевак.
- Так им и надо, устроили притон.
- Что случилось? – спросил у кого-то.
- Да девицы тут обитали, приезжали из деревни, снимали и оказывали услуги… Сами понимаете какие…
Он понимал, как понимал, что история старой сводницы заканчивается именно в эти минуты, когда тлеют последние угли злосчастного дома…