Письмо Тома с берега чёрного озера

Под ногами скрипят чёрные дощечки. Вечер укутался в лёгкий туман. Мальки собирают что-то съедобные с поверхности воды. В такие тихие, безветренные, вечера низкие облака стоят клубами перед носом, закрывая мир, скрытый вдалеке, а рыба не боится показаться из тёмных пучин.
Я встретился на минуту глазами с одной из них. Она смотрела в меня своими стеклянными зрачками, отражая свет фонаря. Как же я порой похож на неё. Бывает сидишь так у воды, на мостике, и так же бессмысленно глядишь на черную гладь. Мысли приходят одна за другой, держась за руки, дружным хороводом садятся на голову, и тебя тянет вниз, давит в воду. И становится вдруг так душно, что хочется в этой прохладной воде оставить...
- Том!
Я обернулся. Мой тупой разум заострился до лезвия ножа:
- Здравствуй. Смотри, как приятно вокруг. Тихо так...
- Вставай, сынок, труба зовёт - отец закинул мне на плечо один тяжёлый мешок с углём.
Мой отец - человек сильный. Бывает порой в день всю шахту перетаскает. А я так, по мешку в час волочу. Совесть что ли не позволяет мне так надрываться за тем, чтобы вся эта ноша на моих плечах потом бесследно сгорела в топке. Вся эта боль превратится в обмякший мешок, хранящий в себе лишь бесполезный чёрный песок. Накраситься бы им только, да и толку нет.
- Ну, вот, бросай здесь - указал на угол дома отец - Устал?
Я лишь пожал плечами. Как объяснить, что не та эта усталость, что ломит кости, а то, что ломает дух?
Мать поставила на стол четыре порции ухи. Когда к столу после зова матери подбежала Лиза, все начали молча есть. В топке трещит уголь, отдавая тепло. Вокруг нас стоят каменные стены, сдерживая ветер, глиняная крыша принимает на себя лёгкий дождик. Вода так успокаивающе стучит по твёрдой поверхности, играя глухую колыбельную моим чувствам. Становится всё спокойнее.
Вода журчит где-то за дверью. Из ухи я выловил стеклянный рыбий глаз. Стало вдруг так душно, что...
- Том, открой, пожалуйста, окно - сказала звонко мать - Завтра не забудьте прочистить трубу, мы здесь так совсем издохнем.
Окно открыто, и мне в лицо полился почти морозный воздух, будто растаявший снег вдруг стал легче воздуха, превратившись в холодный дым. Я ударил его в ответ паром из-зо рта. Всё начали вставать со стола. Маленькая Лиза, пока я смотрел на голубые вершины елей, давно уже скрылась за занавеской со своими лошадками. Я вернулся к столу, сел, отложил глаз в сторону, и доел свою порцию ужина.
Все уже спят. Ночи мне даются тяжело. Страх перед завтрашним днём, перед белым солнцем и пыльной шахтой, выгоняют меня в неприятные мысли о том, что выхода из этих дней, похожих на мазут, просто нет. Нет ли? Мне вспоминается спокойная гладь воды, глаза рыбы. Она начинает плакать, и становится так душно...
Солнце печёт мне лицо, пришлось проснуться. Мне сколько не дай - я не высплюсь. Наверное, просто не хочу высыпаться. Одеяло ушло на пол; ноги коснулись чёрных досок. Если бы я выспался, то ещё более явно чувствовал этот день, очередной. В состоянии дрёмы эта жизнь похожа на сон, боль притупляется, лишних мыслей не появляется. Прекрасное состояние.
- Доброе утро всем - говорю я, почему-то искренне улыбнувшись. В ответ молчат. На завтрак яица.
Почему я ещё улыбаюсь? Потому что знаю, что не один я здесь такой особенный: рядом со мной сидят люди, справляющиеся со своими проблемами сами и чувствующие, вероятно, не меньше, чем я.
После завтрака я вышел на мостик, к воде. Под ногами скрипят черные доски. Ветра почти нет. Светит белое солнце. Я смотрю на стаю рыбок в воде, и вижу своё отражение на поверхности: на меня стеклянными глазами смотрит рыба в рубашке. Сотня таких же взглядов обратилась на меня, и всё замерло в ожидании. Мы, рыбы, ждём знака.
Я тихо улыбнулся и пошёл к отцу.
Стая вернулась к работе.