А. Глава одиннадцатая. Главка 1

Глава одиннадцатая
 

1


     Я ни в коем случае не мог бы назвать себя фаталистом или тем, кто верит во всепроникающую силу Провидения. Мне всегда были гораздо ближе идеи свободного существования нашей воли и права выбора, данного каждому человеку. Если и есть нечто, похожее на судьбу, то выполняет оно роль не столько указующего перста, сколько пометок на причудливой карте нашего бытия. Оказавшись на перекрёстке, перед несколькими дорогами, из которых возможно выбрать только одну, мы руководствуемся каким-то затаённым внутренним голосом, который подталкивает нас к тому или иному решению. Выбор не предопределён, но в начале любого пути заложены возможности, и выбирая дорогу, мы выбираем и их. Таких перекрёстков сотни, тысячи. Из них сплетается вся человеческая жизнь. А иногда попадаются на дороге и чёрные столбы – знаки, предупреждающие об опасности или пытающиеся донести ответы на извечные вопросы. Пожалуй, этими символами, зачастую неясными или даже зловещими, и проявляется вмешательство фатума в наши судьбы. Но не более того.
     Николай был для меня таким знаком, указателем, верстовым столбом, который неизменно возникал передо мной тогда, когда меньше всего этого ожидаешь. Где бы я ни был, какими бы путями ни ходил, он всегда был со мной, в глубине моего сознания, и раз за разом возвращал меня на тот же самый перекрёсток, с которого и началось путешествие. Только с каждым таким возвращением становилось всё труднее искать ответы на загадки, задаваемые им. 
     А теперь он стоял передо мной во плоти, привычно спокойный, серьёзный, стоял, как будто никуда и не уходил, не исчезал на всё это время. Я не удивился – за последние несколько дней я уже отучился удивляться. Николай должен был появиться, должен был найти меня, оставалось лишь набраться терпения. Да и в казино, как мне теперь стало совершенно ясно, я пришёл с затаённой надеждой встретить его. Гордиев узел сомнений и вопросов можно было разрубить лишь таким образом. 
     – Поговорим? – повторил он, не сводя с меня жгучих своих глаз.
     – Давай поговорим, – тихо ответил я. Вокруг было очень тихо, все разом примолкли. 
     Николай отступил на шаг и сделал приглашающий жест. 
     – Тут слишком много глаз. Пойдём, нам не помешает уединение. 
     Твёрдыми, будто ввинчивающимися в пол шагами, он пошёл наискосок через зал. Я старался не отставать. Николай остановился перед одним из больших зеркал, украшавших стены, и промолвил с чуть заметной усмешкой:
     – Что это, по-твоему?
     – Это?.. Зеркало, разумеется.
     – Зеркало. Ты совершенно прав, Саша, но не обычное зеркало.
     Он прикоснулся тремя пальцами к гладкой полированной поверхности, слегка нажал – и вдруг зеркало сдвинулось куда-то внутрь и вбок, обнаружив широкий проход.
     – Не всё оказывается тем, что мы видим, не правда ли? – обратился ко мне Смольянинов. – Добро пожаловать в моё тайное убежище. 
     Чуть поколебавшись, я шагнул внутрь. Короткий, в несколько шагов коридорчик привёл меня в небольшую, изящно обставленную комнату. Тут были три кресла, журнальный столик, на котором красовался высокий маститый кальян и лежала стопка больших белых салфеток, несколько скамеечек для ног и пушистый ковёр, плотно устилавший весь пол от края до края. 
     – Прошу, располагайся поудобнее, – Николай пододвинул мне одно из кресел, сунул под ноги скамеечку и поинтересовался: – Выпить ты, полагаю, откажешься?
     – Откажусь, – смутился я. – Сегодня мне и так пришлось… перебрать.
     Смольянинов усмехнулся. 
     – Пришлось – интересный выбор слова. Что ж, в таком случае я тоже не хочу, – и он бесшумно опустился в соседнее кресло.
     Я поднял голову, чтобы осмотреться, и замер в удивлении. Передняя стена была прозрачной – сквозь стекло, хотя и несколько мутное, был хорошо виден весь игровой зал. Я ясно различал рулеточные столы, игровые автоматы, чуть подальше – фигуры Вити и Игоря, которые, кажется, о чём-то разговаривали. Тут по стеклу пробежала тень – буквально в трёх метрах от нас прошёл официант с подносом. 
     – Одностороннее окно, – послышался голос Николая, и мне почудилось, что идёт он откуда-то издали. – Мы их видим, а они нас – нет. С той стороны, как ты сам сказал, это всего лишь зеркало.   
     – Как в полицейском участке, – заметил я.
     – В некотором роде. Ощущаешь себя невидимкой – и знаешь всё, что происходит вокруг. Мне это нравится. Не нужно ни во что вмешиваться, можно просто наблюдать. 
     Он откинулся в кресле и сложил руки на груди. Лицо его было грустным и каким-то отрешённым. 
     – Значит… ты и в тот раз был здесь? Когда появился у стола?
     – Да, я сидел тут и видел все ваши приключения. Ты удивил меня, Саша. Появиться в таком месте, а потом ещё и вернуться сюда – это очень на тебя не похоже.
     – Не похоже, – согласился я. – Но всё произошло как будто без моего участия, само собой. Мне бы и в голову не пришло даже… даже неделю назад, что я могу тут очутиться. Но ты… представить, что нога Николая Смольянинова ступит в такое место, как казино… это не укладывается у меня в голове.
     Я вдруг почувствовал, что слова мои чересчур высокопарны и нарочиты, и с досадой умолк. Николай смотрел тяжело и мимо. 
     – Николая Смольянинова давно уже нет, Саша, – медленно и без всякого выражения проговорил он. – Поэтому тебе не стоит ничему удивляться. Да и что такое наши имена? Маркеры существования, различительные таблички. Привязываются потом на всю жизнь, и даже смерть их уже не отклеит. Но ты прав – я, тот, знакомый тебе я, не пришёл бы в такое место. Да и теперешний я тоже. Меня ведь манит не игра, мне в жизни не доводилось двигать фишки на поля. Я просто сижу здесь, сижу вечер за вечером, и наблюдаю, смотрю этот бесконечный сериал и получаю удовольствие.
     – Удовольствие? Но от чего?   
     Николай прищурился и указал на столы, чуть подёрнутые пеленой стекла. На многих из них уже начинали играть.
     – Скажи мне, Саша, зачем люди приходят сюда?
     – Ну… – в некотором замешательстве промолвил я, – по разным причинам, наверное. Но большинство гонит азарт, они хотят ощутить его в своей крови, это ведь как зависимость, как… наркотик. Мне объяснял Игорь, он сказал, что это называется… дай вспомнить… лудоманией, да, верно, лудоманией.
     Усмешка растянула бледные губы моего собеседника.    
     – Он умный человек, – произнёс Смольянинов всё так же медленно, – и говорит немало дельных вещей. Да только… 
     – Что только?
     – Только твой Игорь ведь не игрок. Не потому что никогда не садился за эти столы, нет, он по жизни не игрок. У него очень чистенький, очень правильный бизнес, в котором почти нельзя прогореть. Он одевается всегда аккуратно и предпочитает молчать, когда лучше молчать, а слова выбирает с тщанием, достойным уважения. Риск – недопустимое для него дело. Он смотрит на игру, на азарт, на всё это коловращение как на любопытное явление, объект изучения. И потому он никогда не поймёт, что страсть и огонь в крови – не главное. Они – лишь следствие, но причина совсем в другом, и ради неё я и просиживаю здесь столько часов. Люди приходят сюда за забвением, Саша. За забвением полным и совершенным, в котором можно раствориться и потерять себя, а вместе с тем – разорвать все связи с реальностью, с жизнью, остающейся по другую сторону дверей. Правильнее было бы назвать это забытьем, конечно, потому что в конечном итоге память всё равно к ним возвращается, и мучит сильнее прежнего, но так уж и быть, я сделаю уступку риторике – ты ведь это любишь – и скажу ещё раз: забвение. Вот что нужно людям, каждому из них, даже самому наичистейшему и наиправильнейшему человеку на земле, которому, казалось бы, и забывать-то нечего. А этот зал, это место, сам воздух казино – что может быть лучше, что способно сильнее затуманить память и унести человека вдаль от всех забот? Шуршание шарика по зелёному сукну, стук кубиков, шелест карт, – здесь можно провести годы, даже не заметив, куда и как они ушли. Выигрываешь ты или проигрываешь, никакой разницы нет. Конечно, большинство остаётся в итоге ни с чем, иначе казино бы не существовали, но не в том дело. Потеря или приобретение денег заменяет жизнь, становится самой жизнью, и всё это легко, играючи, в свете рампы и под приятное позвякивание бокалов. И мне нравится наблюдать за подобной ярмаркой расточительности, за мотовством времени, потому что я понимаю: эти люди несчастны, они приходят сюда в сомнениях и тревогах, а здесь тревогам места нет. Я рад за них; им дана способность забывать; дано желание забвения. И я им завидую, ибо сам совершенно лишён таких простых радостей. 
     Он встал с места и сделал несколько больших шагов по комнате, потом остановился у самой стены, вглядываясь в мелькавшие по ту сторону фигуры. 
     – Да, я не умею забывать. Не умею закрывать ставни и отгораживаться от всего, что случается со мной. И не хочу. Мне не нужно забвение, оно не приносит мне облегчения. Помнить всё, ни от чего не отстраняться, всё принимать… по крайней мере, то, на что хватает сил. Только вот их в последнее время становится всё меньше. 
     Он надолго умолк – и я почти физически ощутил трепетание круто надувшейся жилы на его тонкой сильной шее. Наверное, стоило просто подождать, когда Николай заговорит снова, но я не сдержался – и задал первый из тех вопросов, которые так меня занимали:
     – Скажи, а в Париже… Маргарита рассказала мне о вашей встрече… Там ты разве не пытался забыться?