Дневник хорунжего

В забытом сказочном приданье, 
В горах Кавказа много дней,
Окутан облачным дыханьем,
Сидел орел среди камней.
Он сам уже был очень стар
И растерял свою силенку,
Да и наскучил вид отар
Где можно утащить ягненка.
Орел по сторонам глядел,
Отдавшись лишь воспоминаньям,
И на скалу на эту сел -
Он смерти просто в ожиданье.
Над ним бездонный небосвод,
А выше – лишь костры созвездий,
Чьи искры водят хоровод
У бесконечности в предместье.
А там, внизу, где шум лавин,
Где вольный Терек гонит воды,
Где жили Нарты из былин -
Теперь цвела семья народов.
А быстрой, словно хищный лев,
И колкой, словно ветка кедра,
Летела песня юных дев
Наверх к орлу на крыльях ветра.
Тот мелодичный разговор
Летел, кинжалом высь разрезав,
То пели дочки здешних гор -
Невесты доблестных черкесов.
О дружбе девы пели верной,
Как юноша любовь обрел.
Притих. Прислушался орел.
Ласкали слух неимоверно
И были как Казбек красивы
Горянок вольные мотивы.
«Поют раз девы про Кавказ, -
Что б волю показать стальную,
Решил орел – в последний раз,
Я с сестрами сейчас станцую».
Планируя как лист по ветру
Орел к аулу полетел.
Он подлетал и метр за метром
Все больше жить уже хотел
Вот так и ты, джигит Кавказа,
Как будешь болен и тосклив,
Забудешь все заботы сразу
Мотив лезгинки уловив.
(Автор)
     Случилось как-то мне, будучи в отпуске, гостить в одной большой казачьей станице-крепости, что распласталась вдоль реки Кубани, матушки, как ее называли местные казаки, у одного казачьего сотника. Его дом стоял не вдалеке от самой реки, и мы несколько раз ходили с ним скрываться от летнего зноя к прохладной водной глади, где можно было, расположившись в тени густых зарослей, насладиться свежестью воздуха, исходящего от медленно-бурлящей Кубани.   
     Казака звали Николай Владимирович. Это был крупных размеров пятидесятипятилетний мужчина, с густыми чёрными усами и такой же чёрной шевелюрой на голове, слегка тронутой по вискам сединой. И любил он в жизни две вещи. Во-первых, рыбалку, причем любил он ее так горячо, что готов был рыбачить, чуть ли не просто привязав леску к какой-нибудь палке прямо в ближайшей луже. Это увлечение, порой, заставляло его просыпаться до светла, накануне накопав розовых червей у себя в палисаднике, и чуть свет, обвешавшись всякими приспособлениями и удочками, выпуская густой дым из своей трубки, торопиться к реке. Причем, ему было абсолютно все равно, много ли, мало ли ему удалось поймать рыбки за день. Это его мало волновало. Ему был важен сам процесс рыбной ловли. И жить дядя Коля без этого, как часто говорила его жена, дурацкого занятия, просто не мог.
     Вторым его увлечением было выращивание винограда. Для нужд этой своей страсти, он засадил виноградником и весь свой двор, и весь палисадник, а также устроил беседку во дворе, всю заплетенную виноградом. Но и это еще не все. За своими воротами, со стороны улицы, дядя Коля (как все его называли), засадил виноград, который оплел весь его забор. Здесь, как только не возмущалась его супруга Марфа Борисовна, насчет того, что он «своей дурацкой рассадой» занял все пространство двора, ничего не помогало. Много раз, грозилась жена его, повырубить «окаянный сорняк», но не решалась. Может быть потому, что все же боялась мужа.
     И так, не решаясь уничтожить виноград, который не оставил ей практически места для петрушки и кинзы, не говоря уже о картофеле, Марфа Борисовна только лишь громогласно возмущалась.
«Да что б он иссох весь», - ворчала она, грозя рукой заплетенной беседке. Но, если бы она сказала, что ей нет никакой выгоды от мужнего занятия, то обманула бы вас. Молодые виноградные листья она мариновала в маленьких бочонках соленым рассолом и убирала их до зимы. А где-нибудь посреди января открывала такую баночку и заворачивала в листья бараний фарш. Ставила все это в закрытой кастрюле на плиту, где кушанье несколько часов томилось, а затем подавала к столу горячую и сочную долму.
     А Николай Владимирович использовал данное растение чуть иначе. Я гостил у него в доме, как раз в момент сбора им урожая и в меру сил даже помогал ему. Наполнив виноградом почти до краев деревянную бочку совместными усилиями, казак, вытирая со лба пот, сказал мне:
«Ну а теперь, друг, надевай сапоги и полезай в бочку».
     Когда я раздавил ногами весь виноград, естественно не мытый, и вылез из бочки, хозяин накрыл верх ее марлей, и весело подмигивая мне проговорил:
«Пусть теперь настоится, подождем. Потом процедим и перельем. А в оставшейся жмых нальем воды и так оставим. Недельку настоим и снова процедим. Получится второе вино. И будет оно лучше первого по вкусу».
     И вот однажды, когда я еще гостил у него, воскресным утром он и разбудил меня с горящими глазами и уже в полной амуниции.
«Пойдем, - говорит, - порыбачим. Моя-то в церкву сегодня собралась, а мы с тобой на реку сходим. Я вчерась кашки наварил на приманку. Знатный клев должен быть. Собирайся скорее, позавтракаем на реке».
     Я спешно накинул брюки с рубахой, дядя Коля вручил мне две тяжелые суки, сам надел на плечи здоровенный рюкзак, в каждую руку взял по удочке, и мы двинулись.
     Было еще не жарко. С двумя сумками, это не большое расстояние до реки, показалось мне просто огромным. Я все думал только об одном – когда мы, наконец, доберемся и присядем. Но и у Ташлы мои мучения не прекратились. Дядя Коля еще долго выбирал место. Здесь ему не так, да там ему не эдок. И вот, через минут эдак тридцать шатаний по берегу, мой спутник твердо произнес, показывая рукой на поваленное деревце окруженное кустарниками в тени высоких акаций, - «Здесь».
     Я, со вздохом облегчения, присел на лежащее дерево, чтобы отдохнуть, но дядя Коля, распаковывая свой рюкзак, попросил меня развести костер. А пока я собирал хворост, он доставал из рюкзака и сумок все, принесенное нами, добро. Затем, поставил закидушку, с привязанным к леске в самом начале колокольчиком, распаковал завернутые в тряпочку бутерброды и позвал меня перекусить.
     Сидя на бревне, мой спутник рассказывал о правилах рыбалки. Он периодически поднимался, бросал в воду кашу и садился снова. Для пойманной рыбы в воде плавал мешок из сетки, привязанный к деревянному колышку, воткнутому в берег.
     Солнце уже было в зените, но мы дышали речной прохладой. Дядя Коля все рассказывал о правилах ловли.
Затем сотник закурил трубку и не спеша поднес стаканчик к губам, изредка прерываясь на то, ради чего мы и пришли сюда. На саму, непосредственно рыбную ловлю. Подкидывал в воду кашки и снимал с крючков рыбку.
     Прошел день. Мы вернулись домой и продолжили распивать вино и разговаривать. Незаметно стемнело. Николай Владимирович выглядел трезвым и бодрым.
«Пойдём-ка на улицу освежимся», - сказал он.
     Мы вышли из хаты. В лицо ударил свежий ветерок с нотками едва уловимого какого-то запаха свободы, что ли… Не просто объяснить, но только здесь, в этих краях, я чувствовал такой аромат. В нём слышался особый дух. Широкого поля, могучей реки, пшеничного и подсолнечного раздолья. И в то же время, какой-то неспешности.
     Да и сама Кубань разительно отличалась от нашего Терека. Как и хлопцы этих двух войск. Если Кубань-река напоминала слегка обрюзгшего моего хозяина, но способного быстро кинуться на врага, если потребуется, в то же время больше неспешно рассуждающего о жизни, то Терек своим видом был как наши резкие, горячие, порой легкомысленные казачки. Но и суровости у наших было не меньше.
     И так, пока я наслаждался приятным ветерком, сотник уже успел умыться, сходить в дом и помириться с супругой. Пока я набивал свою трубку, она уже собирала нам к столу. А мне пора было уже собираться в обратный путь домой. Я подумал о предстоящей дороге. Мне нравился сам этот путь, который я проколесил не единожды. Но все равно, каждый раз, именно когда я ехал в сторону милых сердцу Бештау и Машука, у меня почему-то начинали гореть вески.
     Не спеша, потихоньку, дорога украшалась сначала каменными сопками. Двигаясь дальше, в один момент, подъезжая уже к Минеральным Водам, вдалеке показывались наши красавицы – горы. Этот чудесный вид, снова и снова, кружил мне голову так, будто я вижу впервые ту же Змейку. А дальше за ней лежит изумительный Кисловодск. С гор, что за ним, просматривается вся округа. Не раз мы с друзьями забирались на Красное Солнышко полюбоваться родными красотами.
     Это земли казаков и черкесов, дальше Кабарда. В стародавние времена ее князья наводили страх на всю округу. Когда впервые сюда пришли наши казаки, то поселились перед самым Тереком. Те земли, как и многие другие здесь, считал своими владениями властный кабардинский князь. Казаки договорились с ним платить ежегодно дань скотом. Много тогда наши предки переняли от проживающих здесь народов. От черкесов – предметы одежды. От вайнахов – многие обычаи.
     К полудню я покидал дом Николая Владимировича. На станицу сошла жара. Сотник, провожая меня, наложил мне полную сумку всяких вкусностей, включая вяленую рыбу и домашнее вино. Горячо благодаря его за щедрость, я прощался с ним и его женой. Конечно же, обещая скоро вновь посетить его дом.
     Тогда я ещё не догадывался, что менее чем через год, во время весеннего паводка Кубань выйдет из берегов и затопит тот весь район, в котором жил и мой приятель. Спасая имущество, передвигаясь по грудь в холодной воде, Николай Владимирович заболеет воспалением лёгких и умрет от него ровно через неделю. А весь его виноградник, заботливо рассаженный и постоянно подстригаемый мозолистыми руками казака, исчезнет с лица земли. Супруга же Николая Владимировича от горя сойдёт с ума и навсегда сляжет, через какое-то время, лишившись и мужа, и крова, в психиатрическую больницу.
     Тогда я не знал того, что произойдет в скором времени. Я обнимал в последний раз своего друга, от которого шёл запах пота и табака и обещал снова приехать. В предвкушении радости от возвращения домой, я брал курс на юг, на холмистую местность предгорья Большого Кавказа, а позади меня оставалась спокойная матушка Кубань. Которая, как оказалось, умела, не смотря на свою кажущуюся обрюзглость, быть и быстрой, и жестокой…   
КОНЕЦ.