Лунная соната

      
       ... Неужели этот бескрайний пейзаж
       с тёмно-коричневыми брейгелевскими
       фигурками людей на снегу, видимый
       ежедневно из окна дома, мог быть
       мерилом или последним пределом
       человеческого желания жить лучше,
       или это были всего лишь иллюзии,
       выдуманные человеком в противовес
       его непониманию сути настоящего
       человеческого счастья?..               

      
      


       Утром, сквозь сон, я услышал озабоченные тихие голоса, - художник и его жена уходили на работу в сельскую школу.
       Я лежал на кухне, на  фуфайке, я терпеливо ждал, когда художники уйдут и замер как мёртвый, стараясь не дышать.
       - Эх, э-х-х , - сказал художник.
       Я насторожился.
       - Пусть бы дали ему пару раз по морде, - сказала художница.
       Они ушли, а мне стало обидно – за что это меня по морде?!!
       Я встал, поискал на кухне чего-нибудь попить, но не нашёл. Воды в водопроводе тоже не было. Под ногами катались пустые бутылки из-под пива и водки. Я оглянулся на зеркало, - опухшее лицо с лиловыми разводами под оплывшими от крепкой пьянки щелями-глазами.
       А в мутном грязном окне – серое зимнее утро, купола церквушки, домики с дымящимися трубами… Остановилось время. Остановилась жизнь моя. Позади была протяжённая жизненная, уже не существующая пустота, впереди – рискованное будущее, а сейчас – в реальном жёстком времени – нейтральное и враждебное, безразличное ко мне настоящее, душевный вакуум, апатия и вялый растущий интерес к интригующей тайне – смерти – единственной на сегодня гарантии наступления чего-то ясного и определённого.
       Я осмотрелся. В комнате жили неосновательно. Вытертые, без обоев, стены, казённые пружинные кровати, сдвинутые вместе, разбитая прикроватная тумбочка, книжная полка без книг, древний ламповый проигрыватель с набором тяжёлых потёртых пластинок. Я наугад сунул руку и вытащил рваный конверт.
       Лампы зажглись, проигрыватель заскрипел и музыка вошла в меня нестройными плавающими звуками. Архивная запись? – я взглянул на конверт, - сонату Бетховена исполнял Эмиль Гилельс.
       За окном валил снег, густо дымили трубы, призрачные пальцы пианиста мягко трогали клавиши рояля-невидимки…
       Соната закончилась – и я был неприятно озадачен, ощутив роковую дъявольскую власть беспардонной магии музыки, - жестоко царапнув пластинку, я поставил иглу на начало…
       В мутном окне прояснилось небо. Далёкие церковные купола блестели от неяркого периферийного солнца, подчёркивая тусклым светом глухую провинциальность и обречённость, а не торжественность и покой…
       Ближе к вечеру пришли с работы художники; принесли попить и поесть. Они громко смеялись, рассказывали о вчерашнем. Я хмуро улыбался. По их рассказам на вчерашней пирушке я выглядел совершеннейшим свинтусом и не побили меня лишь за ёмкие остроумные колкости, - в пьяном виде они обильно сыпались из меня.
       - А к моей подружке подкатил!.. – захихикала художница. – Она же замужем, чудо!
       - И мужик её рядом сидел, - добавил художник.
       Я покраснел.
       - Чего ты к ним прицепился? Отдыхали люди!..
       - Это о чём это я?
       - Аберрация!.. Прерафаэлиты, чёрт тебя забодай!.. Сказали: не приглашай его больше к нам… Им надоел твой беспрерывный социологический понос. Всем рты  позатыкал! Опять же, в драку полез!..
       Помолчали. Я ничего не помнил. Вчерашнее было надёжно спрятано в postпьяной туманной дымке. Думалось о другом. Мысли входили и уходили, а я пытался нащупать и остановить в себе главную ускользающую мысль, - хотелось поймать её, додумать и приручить… но она ушла до поры… улетучилась до лучших времён. «А вдруг я зацепил лишь самое обидное и оскорбительное?.. И надо всё обосновать и дополнить тщательными продолжительными наблюдениями, оснастить логическими выводами и лишь затем дать беспристрастный честный финал?!.».
       - Я тут без вас сонату слушал и написал рассказ.
       Художники переглянулись.
       - Я назвал его «Лунной сонатой».
       Художники насторожились.
       Я начал читать.      
       «…Неужели этот бескрайний пейзаж с тёмно-коричневыми брейгелевскими фигурками людей на снегу, видимый ежедневно из окна дома, мог быть мерилом или последним пределом человеческого желания жить лучше, или это были всего лишь иллюзии, выдуманные человеком в противовес его непониманию сути настоящего человеческого счастья?..»…
       Небольшая церквушка натыкалась на человеческий взгляд, проникающий через оконное стекло и обшаривающий всё вокруг в надежде увидеть что-то другое, что могло бы, быть может, вдруг неожиданно появиться и прекратить суетливое движение человеческих глаз, послужив следующей точкой отсчёта, - от неё, через некоторое время, глаза начали бы искать новый объект, чтобы вдруг, найдя его,  временно прекратить своё обшаривание и затем опять продолжить его.
       Звучала «Лунная соната»  Бетховена. Я слушал её и думал о том, что она сейчас звучит точно так же, как звучала всего несколько дней назад в другом доме, в центре большого города.
       Мне не давала покоя мысль о сегодняшней своей судьбе, обострившей зрение до того, что глаза мои  приобрели трагическую обшаривающую всё кругом способность и утратили спокойно-созерцательное вчерашнее свойство.
       Если я отходил от окна, то глаза мои всё равно рыскали по всем углам и, натыкаясь на какую-нибудь вещь, начинали свой отсчёт до другого предмета.
       «А приедет ли сегодня мой приятель ко мне?.. Ведь это настолько непривычно видеть его здесь, у меня, и рисковать показать ему бескрайний брейгелевский пейзаж…А если он увидит всё это: и церковь на середине необмерного нагромождения снега и…?..»  - глаза мои скользнули по пустым обоям стены и блудливо переметнулись к подоконнику и опять зашарили по заоконью.
       Я увидел две фигурки, медленно двигающиеся по направлению друг к другу. «Вот они уже совсем близко и вот-вот сойдутся… Остановятся или нет?..». Глаза мои застыли в ожидании встречи маленьких людских фигурок. «Вот они и остановились… Интересно, о чём они сейчас говорят?..».
       Я укротил глаза, закрыв их, но они стали шарить внутри – заглянули в сердце, в мозг, и я опять представил всю эту картину встречи двух людей.
       «Да успокойся ты, - я надеялся, что эти мысли услышат и мои глаза, эти буравчики, шевелящиеся уже в душе, - мало ли о чём говорят эти далёкие два человека!.. И если даже я уеду из этой квартиры с видом на фальшивый горизонт, очерченный церковными куполами, то они всё  равно будут встречаться там, на снегу, сходиться и расходиться…».
       Глаза мои успокоились и перестали шарить; внутри меня всё напряглось до величайшей усталости. «Я бы хотел не думать о том, о чём я постоянно думаю… Тоска затаилась у меня внутри, и глаза знают, где она там сидит… Если сегодня приедет мой друг, он  н е п р и в ы ч н о  войдёт в мою комнату и будет хвалить заоконье, зная, что больше не увидит его никогда. Какая он всё-таки сволочь!.. Да он просто гад, хамское отродье, отрастившее холёную неполноценную бородку с маслеными обвислыми усами… Почему он сразу же  не скажет мне о том, что я здесь безнадёжно пропадаю, гнию, хотя и помню все наши вчерашне-позавчерашние временнЫе разговоры о творчестве и  безаварийном достижении всяческих социально-материальных благ?!.». Я одиноко ударил по столу кулаком, - фанерная стена незамедлительно ответила вялым дребезжаньем и потусторонними раздражительными стуками соседей с проникающими сквозь стену глухими призывами прекратить безобразие. «Ну почему он сразу же не скажет мне честно, что я – дерьмо, прозябающее неизвестно где?!.».
        Я открыл глаза, и они, вырвавшись из нутра, привычно зашарили по потолку, по стене и уже было рванулись к окну, но я направил их на входную дверь – пришла жена.
        - Он ещё не приехал? – спросила с порога.
        - Он будет таким непривычным в нашей фанерной комнате.
        - Только ты будь с ним повежливее. Он всё-таки друг нашей семьи, в такую тьмутаракань согласился приехать!..Чем ты сегодня недоволен?..
        - Могу сказать правду, - я пристально посмотрел на жену, а она отвернулась и стала доставать из шкафчика стаканы.
        - Мне не нравится то, что он  н е п р и в ы ч н о  будет входить в нашу комнату. Второе, мне не нравится безнадёжное звучание «Лунной сонаты» на фоне тоскливо-вечного брейгелевского пейзажа. И три, - мне не нравится то, что он  п р о с т о  сегодня здесь должен быть…Я думаю, он сам почувствует, что был бы сегодня не ко двору… Это и к лучшему... Он ещё в детстве всегда чувствовал, когда ему будут бить морду и всё время увиливал от кулака… Правда, один раз его кто-то зацепил по харе, да и то случайно, так-то!..
        Я обнял жену и вдруг ощутил, что не только глазами должен искать предметную точку опоры, но и самой своей жизнью должен во что бы то ни стало оттолкнуться от звучания «Лунной сонаты», звучащей теперь на фоне бесполезного ожидания друга.
        - А то, что он, скорее всего, не приедет к нам, будет считаться его подлым отлыниванием от справедливого возмездия за свою вечную вежливую ложь!.. И откуда у него эта поразительная…феноменальная способность почувствовать и увильнуть от угрожающей ему реальной опасности?!. Вот сейчас он сказал бы тебе, что ты прекрасно выглядишь, - я поцеловал жену, - а у тебя мешки под глазами и периферийно-деревенская бледность… Мы же люди городские и только неудачное социальное призвание загнало нас с тобой в угол бетонной коробки с фанерными стенами.
        - Так  давай уедем отсюда. Правда, мы уже здесь работаем и перевезли в комнату всю мебель оттуда, из города... У нас и друзья здесь появились…
        - А как же «Лунная соната»?..
        - При чём здесь соната?
        - Но она и в городе будет звучать и ежедневно напоминать о фанерных стенах и пустынном пейзаже с человеческими фигурками, меряющими расстояние от фальшивого горизонта с церковью до нашего окна.
        - При чём здесь горизонт?
        - Как при чём?!. Да он мне душу выматывает своей далёкой непонятностью, и поэтому я стараюсь не смотреть в окно без того, чтобы уж тогда не включить послушать и «Лунную сонату»!..
        Я присел на стул, и мои беспокойные живчики-глаза ощетинились и опять засуетились-забегали по стене, по жене и затем проворно нырнули за оконный подоконник, вперились в бескрайнюю белую даль…".
       Я перестал читать и убрал блокнот в карман.
       - …Это кто, этот твой друг? – спросил художник.   
       - Это я.
       - А те двое?
       Я промолчал.
       - Я с твоим рассказом не согласен, - сказал художник.
       Художница обиженно поджала губы.
       - Если ты о нас, то это неправда. Здесь – в селе – нам нравится, а в город мы не хотим… И с тобой мы знакомы недавно…
       - Это вымысел, не надо отождествлять.
       - Ты про что написал?.. Приехал и ноги на стол?
       - Мне живётся не лучше, там, в городе.
       - Ты женись сначала, семьёй поживи. Без воды, без… всего. Жене помыться негде. Так давай, выставляй… Может друзей пригласить? Поучишь их жить!.. Можешь больше к нам не приезжать.
       Я надел шапку, пальто и вышел из комнаты.
       «Ну вот, что-то и определилось, наконец. И на душе полегче стало. Кругом одни учителя-наставники! А рассказ – хорош, правдив, вот они и разозлились! Залезли в дыру – и сидите! А я – себе на уме! Я своего добьюсь! Дайте срок! Спасибо – Гилельс подсказал!..»…
       Вышел из общежития на поздневечернюю слабоосвещённую по-сельски снежную улицу, - я ещё успевал на последний рейсовый автобус, прибавил шагу и, через несколько минут, вошёл в маленькое почти безлюдное здание местного автовокзала; купил билет и, в ожидании автобуса, уселся на жёсткое выгнутое фанерное сидение; закрыл глаза, сосредоточился: «Я – музыкант!.. И фагот в сарае лежит… Как-то открыл футляр, а он, фагот, живой… лежит себе в берете, мужик. – Кто ты? - спрашиваю. – Фагот, - отвечает. – Так ты же меня погубил!.. – я судорожно подобрался к его тонкой жиденькой шее./А до этой встречи я крепко выпил, без закуски… в сарае хорошо – полумрак, паутина, сквозь щели пробивается ласковое солнце, а футляр на дровах и вырос до сумасшедших размеров, и мужик лежит, изумруд, а не взгляд /. – А ну отвечай за свои дела! – я прихватил-таки его за бледную кадыкастую шею. – Что же ты наделал-то, гадёныш?!. Я на гитаре учиться хотел!.. Ну, спасибо тебе!.. Довёл ты меня!.. Выпьешь? – наливаю ему, а он кисляк своротил. – Ах вот мы как! – я опрокинул в себя стакан, я понял, зачем он здесь. Он же потянет меня назад! Туда – в музыку!.. И опять на фаготе  - по десять часов!.. Ни отдыха, ни сна!.. И как бы всё впереди?!. Я захлопнул футляр, но он упёрся долговязыми коленями и стал меня убеждать!.. А ведь я хотел посидеть один… попить винца… а тут он – чужеродный!.. в берете!.. а где клапана?.. где раструб?.. и откуда берет?!. А где фаготовые трости, где шейный ремешок?.. где, в конце концов, ноты?.. ну не костёр же мне разжигать, а, милые вы мои?.. я, слава богу, отдельно живу, спасибо сердечное братцу, отдал мне домик!.. а в беретке, чужеродный, смотрит на меня… я налил в стакан и выплеснул в себя остатки, стал сырые дрова поджигать /они на дворе отсырели, я поздновато их в сарай перетащил; мне предлагали углём топить, но я люблю дрова… берёзовые!.. трещат!.. а если сырые, то капли воды в огне проступают, шипят, испаряются… /…Перещёлкал спички – дрова не горят!.. И мужик исчез!.. Испугался?.. Что за чёрт! Но ведь был же!!! Клапана поржавели, весь в пыли… Собрал я фагот, трость слюной размочил, попробовал пьеску-solo – вальс-пародию Франциско Миньоне сыграть, «Я поймал тебя, мой фаготик»… Неуверенно, хрипло, но пошло…дыхание перехватило, в голове – прилив, кровь пульсирует, в глазах темно… Всего и нот-то пару-тройку взял!..  И тут, как же! –  вспомнилось!..  Захотелось  - т у д а !.. в  м у з ы к у !.. Опять?!. Надо бить в набат!.. Сон  беспрепятственно входит в явь среди бела дня!.. и в сумме – густейший смысловой колорит, бред наяву!.. вот оно, куда повело!... и дальше – больше!.. растущий снежный ком и меня под белы рученьки?!. Каков финал!.. Вернуться бы в детство!.. свежепойманный отпущенный окунь… ранняя туманная река!..»…
       - Парень, ты едешь? – меня крепко прихватили за плечо.
       Затёкшим – со сна – телом вскочил с фанеры скользкого сидения и неловко побежал вслед за мужиком; на тёмном вокзальном дворе, сверкая фарами, буксуя в глубоком снегу, рейсовый автобус тяжело выворачивал в сторону города.


РЕЦЕНЗИИ /из уважения к рецензентам/ были перенесены мною из более короткой /удалённой мною/ версии рассказа "Лунная соната".

Понравилось очень.
"... Неужели этот бескрайний пейзаж с тёмно-коричневыми брейгелевскими фигурками людей на снегу, видимый ежедневно из окна дома, мог быть мерилом или последним пределом человеческого желания жить лучше, или это были всего лишь иллюзии, выдуманные человеком в противовес его непониманию сути настоящего человеческого
счастья?..»…
А ещё вот это очень: "Мне не давала покоя мысль о сегодняшней своей судьбе, обострившей зрение до того, что глаза мои приобрели трагическую обшаривающую всё кругом способность и утратили спокойно-созерцательное вчерашнее свойство..."
Пишите БОЖЕСТВЕННО! Понравилось всё!
Не читаю, не бываю на Прозе, живу в войне, но помню и люблю всех своих любимчиков. Три дня, как из Донецка, была там 8 дней, как раз брали аэропорт. Украинская армия целенаправленно расстреливает мирное население, обстреливая школы, детские сады, жилые кварталы, автобусные остановки и места наибольшего скопления гражданского населения. Была обстреляна самая людная автобусно-троллейбусная остановка возле магазина "Амстор"и "Эльдорадо", погибло много людей и десятки раненых. Бьют не только из градов, но ещё из "ураганов" и "смерчей" и из чего только не бьют, слов нет, хуже фашистов. Сделали всё, чтобы люди возненавидели даже слово украина, утопили Донбасс в крови. Живём Надеждой, что всё же удастся отделиться от этой коричневой заразы-чумы. Мои дети возвращаются в Донецк и по всей видимости мы все там будем жить. Жить в стране, где к власти пришёл фашизм нельзя. Рано или поздно весь мир узнает правду о зверствах украины на Донбассе и о неблаговидной роли америки и европы по развязыванию конфликта, но убитых и замученных людей уже не вернуть, а грязные политики умоют руки и скроются от ответственности. Тяжело на душе и кажется, что нет большего счастья, как тишина и мир. Люди даже не понимают, что какое это счастье просыпаться утром без звуков разрывающихся снарядов и не слышать часами обстрелов. Хочу мира и покоя. Простите, что пишу о войне, вам тяжело это тоже читать, но не могу, захотелось с Вами поговорить. Когда наступит мир приеду в Москву и Санкт-Петербург, хочу встретиться со своими друзьями и побродить по Питеру и Москве, скучаю по столицам. Спасибо. Пока.

Анна Серпокрылова 2   11.10.2014 23:05   
 

интригующе))

Мила Лев Гольдштейн   23.08.2013 17:16   
Олег, мне очень понравилось) Спасибо!

Мила Лев Гольдштейн   24.08.2013 01:19   


Потрясающий рассказ! Среди множества смыслов выделяю самый близкий для себя - небоязнь высказывать правду... Конечно же, это касается только писателя. Рядовой обыватель, лепящий направо и налево правду-матку, выглядит глупо... иными словами, правда по отношению к себе - мудрость, а правда по отношению к окружающим - глупость. Настоящий писатель, на мой взгляд, творит для себя, а не на потребу публике, то есть разговаривает с самим собой, а, следовательно, должен быть максимально честным. Это крайне трудно - оголиться, раскрыться, выплеснуть не всегда привлекательное и благородное... Многие известные писатели, сделав это, теряли друзей, приобретали врагов, среди тех читателей, которые в несимпатичных образах узнавали себя. Что, собственно, и описано в Вашем рассказе.
Спасибо, Олег, взволновали!

Валерий Хорошун Ник   06.10.2012 12:06

   
Олег! Как всегда - Настоящее и Глубокое До Бездонного...
Чтобы молчать, вслушиваясь в уже собственное своё, которое не предполагал и существующим.
Спасибо! Удачи! К.Р.
неужто опять кто-то спросит: а, - что дальше то!?
Ещё раз - Удачи и всех Благ!

Кирилл Рожков 78   27.09.2012 16:18