Глава 35. Мальчик-колокольчик. 26 марта 1996 года

Глава 35. Мальчик-колокольчик. 26 марта 1996 года
За все годы обучения «шмаль» Руль видел раз пять. Остального не видел совсем. Нет, оно было, но как-то мимо. «Шмаль» приносила в виде толстеннейших «косяков» жирная баба, поступившая в аспирантуру психологического факультета МГУ откуда-то из Адыгеи.
– Есть психиатрия, за которой биохимия, а психологии нет. Есть психиатрия, а философии нет. Теологии нет. Всего не перечислишь, чего нет, а есть чистая психиатрия! – заявила на первой встрече будущая жена Руля.
– Профессиональная деформация, – кивнул Руль.
Она была психиатром, с богатым набором клиентуры из числа политиков, общественных деятелей, психологов, священнослужителей разных конгрегаций.
О ней, конечно, позже. А пока о другом психологе. Назовем психолога – Лара.
Лара приходила «за материалом», полагая естественные факультеты МГУ естественным заповедником психов, то есть людей, которые не ходят под ручку массово на театральные премьеры, не обсуждают и не посещают инсталляции-перформансы. Они так же слабо представлены в студенческом театре МГУ, где есть прекрасные экспрессивные актрисы, хриплый голос которых мог перекрыть рев самолета.
Норма – это экзальтированные мальчики, зачитывающиеся десятком книг одновременно. А тут – непонятное естествознание. А что непонятно, то вне нормы.
Но настоящие психи незаметны. У них врожденная склонность к перевоплощению, и суть маньяка познается лишь в неформальном дружеском общении с ним – например, за кружкой пива. Абсолютно ровным, беззаботным голосом он расскажет вам между обсуждением погоды и посетительниц бара нечто, и вы подумаете – ослышались. А потом поверите сразу.
Впрочем, если псих – ботаник, погруженный в себя, плюнувший на внешний вид, то он заметен. Ботаник – это человек, хорошо способный концентрировать ум на одном, в ущерб прочим вопросам. Лара отлавливала такого, например, Сашу-колокольчика, абсолютно нормального человека, который на шее носил обычный колокольчик на веревочке. Ну, вроде как у коровы.
Согласитесь, не будет же настоящий, социально опасный псих – например, Волк его с манией целительства и врачевания – носить колокольчик?
Нет, у Волка был бодрый вид, он косил под доктора М. А. Булгакова с известнейшего фото с сигаретой.
Подвижные манеры, такие же энергичнейшие синие глаза, как у М. А., вытянутое лицо и стрижка наголо. Сигарета. Аккуратный френч. Глаженые брюки. Целитель всегда носил элегантный кожаный чемодан. Набор лекарств и инструментов в нем внушили бы зависть любой бригаде «скорой помощи». Скальпели он признавал только английских или швейцарских производителей.
Выбрав Мальчика-колокольчика, бабеха, разводя какие-то цыганские приемы, накуривала его толстенным косяком. Потом включала диктофон, записывала ботанические шутки, что-то бессвязное. Например, остроты про органическую химию и конденсацию Кляйзена. И публиковала. Ей надо было до диссертации опубликовать три статьи в лженаучных журналах.
Один из них она забыла на скамейке в целовальнике на втором этаже. Там Саша был упомянут как студент химфака, называвший себя «Мальчик-колокольчик из города «Динь-Динь».
Все обиделись. Но обида именно интеллектуальной массы не ведет к коллегиальному плану «отката» – убийству и сожжению обидчика по крохотным кусочкам в муфельной печи. Нет, каждый полагается на себя и в силах откатить сам.
 
В следующий визит 26 марта 1996 года Ларе случайно повезло. В целовальнике сидел неиллюзорный, настоящий фрик Костя. Он, в частности, обожал толстых покорных женщин.
– Привет, красавчик. А можно познакомиться? – спросила фрика наивная Лара.
– Можно, – глядя на нее с бездонным вожделением, сказал Костя.
Такого взгляда – манящего, просящего, сулящего все тайные радости любви – Лара ни у кого не видела. И на себе не ощущала.
– А хочешь шмали? – робко спросила она. Косте не надо было шмали. Она ему была по фигу. Он однажды на спор выпил полстакана соляной кислоты. Аккуратно переколол стакан на частицы правильного размера и осколки съел, запив водой. Без последствий.
Он поступал на химфак три раза и закончил его с красным дипломом.
Он скользил по ней бездонным, окосевшим взглядом влюбленного парубка.
– Хочу. Руки… Какие у тебя руки! Можно, я погадаю, а ты поверишь только хорошему? – включилась и заговорила с певучим украинским акцентом Костина пластинка. Акцентом, идеально наработанным под образ.
Встать Константин уже не мог, сексуальная конституция была мощнейшая.
Когда он, громко смеясь, завалил ее прилюдно на скамейке на втором этаже вечернего химфака, Ларе повезло еще раз. После настоящей страсти, влетевшей, как шаровая молния в окно и тут же лопнувшей, появился второй настоящий волшебник – Волк. Он понюхал бычок. Поморщился. Произнес кодовое среди девиантов слово. Да, одно из волшебных слов, которое Руль потом забыл.
Костя сразу сполз с Лары и застегнул ширинку. Свое он взял, поэтому возражать вторым тайным словом не стал.
Через десять минут милиционер оформлял Ларе протокол за употребление.
– На секунду позвольте, – сказал Волк уходящей с милиционером Ларе. – Не сочтите за тщеславие, Лара, но в вашей новой работе я просто «Волк». Всегда мечтал стать героем хотя бы рассказа! Договорились? До свидания! – И он улыбнулся широкой улыбкой. Губы у него были тонкие, отличные зубы.
«Светский. И интеллектуал, с таким бы в Театр экспериментальной пластики сходить», – подумалось еще шальной от Костиной пластинки Ларе.
– Что-то ты постоянно смеешься, Константин, – сказал Волк Косте на выходе из химфака. – Пошли-ка в ФДС. Ты голым и пьяным вчера опять бегал по Индире Ганди? За пивом, через всю площадь и еще триста метров до ночного? Мимо опорного пункта. Примут еще раз – и гуд бай. Синдром Аполлона.
В вечернем уютном ФДС Волк доставал шприц. Клал на столик. Наполнял его аминазином, который при малейшей улыбке колол Косте. Тот был, на свое несчастье, смешлив.
Кстати, помогло. В этот заход на химфак Костю не выгнали, успешно доучился.
Лара, по слухам, уехала в Екатеринбург, где в положенный срок родила.
Вася придерживался умеренных взглядов по сравнению с убеждениями Лары и еще одной знакомой Руля. Он совершенно точно знал, что личности и души не бывает, это все сплошь химия мозга, серотонин, дофамин, адреналин и так далее. И пространственная организация головного мозга, набор болезней, травм и возрастных изменений.
То есть личная вера, личная философия, личные политические взгляды нереальны или являются продолжением медицины, историей болезни конкретного индивида.
А вот вера в церкви, философия в кружке философов, психология масс – реальность. Как труд. Он реален только в обществе.
И он сказал Рулю:
– А ты в курсе, старик, что вот Лара выступила в роли коллективного оценщика нас всех. То есть ты, потеряв связь с себе подобными, с нашей химической церковью, будешь для общества, как там, «из города Динь-Динь».
– Да, – задумался над очевидным Руль, – но поменьше трепли языком, научись паре манер, которые будут намекать, что в детстве ты был слабоумный и ссался. Выдай аудитории подлеченного дебила. Рассказывай, как ты мучил животных, иногда и вскользь.
– Хм, а кто не мучил? Я коту на голову носок надевал. Да и ссался, бывало… Ну а если маска прирастет? А возрастное слабоумие сделает тебя Ларой в штанах? Ты же в курсе, что не способен к интеллектуальной созидательной деятельности, а лишь к экспертной после тридцати лет...
Ну и дальше разговор завился вокруг любимой всеми, во все времена, в восемнадцать лет темы: «Ты всерьез думаешь тянуть до тридцати?»