Глава 40. На интервале. 1996 год

Глава 40. На интервале. 1996 год
 
Осенью, 14 сентября, четверокурсник Руль ехал на девятом трамвае на день рождения. В те годы на вопрос «Как днюху будешь отмечать?» отвечали: «Да дома, как обычно. Заходи днем (если именинник жил один) или вечером (понимающие родители после восьми тоже запросто уходили к кому-то в гости)».
Естественным делом было встречать Новый год в гостях, у кого-то дома. В московской квартире, а не на даче, как чуть позже. Не в кабаке, как стало принято в начале нулевых. И не как сейчас – «Новый год – домашний праздник», то есть трезво, в унылом одиночестве, перед телевизором или в Интернете. Встретить, выйти за полночь погулять по району на полчасика, вернуться и снова пить-есть.
В 1996 году была советская инерция празднования дня рождения и Нового года.
Не в одиночестве. Не в кругу тех, с кем ты увидишься завтра и послезавтра. Не в унынии и мыслях, как быстро время бежит: мне сегодня тридцать, а еще вчера было двадцать семь...
Чтобы потом не пришлось описывать день рождения фразой: «А что, сорок семь лет исполнилось. Да, дома, со своими. Да, обычный день. Лег спать в десять».
И эта отвратительная манера дарить кружки на работе на «днюху»! Кружка. Вот и весь день рождения.
В 1996 году праздники именно отмечали! В кругу живых людей.
Трамвай был пуст, на Руля, ехавшего на праздник, в пустом трамвае сошло блаженное состояние.
Впереди две вагоновожатые, коренные москвички, вели интереснейший диалог.
– Ну конечно, конечно… он ждал, что его пропустят. На «бэхе». А Андрей, он всех учит никого не пропускать, кто справа под сто пятьдесят летит. О трамвай-то все равно в лепешку разобьется. Какие претензии...
– Да, я тебе не дорассказала, на той неделе-то. Я тоже с интервала ехала, – подхватила молодая, лет двадцати, девушка-вожатая, – и такую молоденькую правым поймала. Летит, ни о чем не думает. Да ее часа четыре из машины выковыривали. Светленькая такая. Я не смотрела. Потом на бампере нашла, когда отмывала, прядку.
– Откуда с той красоты, – сказала вторая вагоновожатая, – проку, если порядка не соблюдаешь.
– Ага, а вон тот хохол. Помнишь, об которого чеченцы разбились?
– Ванька-то? Богатырь. Его догнали на второй-то машине, помню.
– Да, они в вагон забрались, выстрелили. А он одному монтировкой челюсть сломал – и бежать!
– Да, где теперь… Такие, с норовом-то, долго не живут.
Под диалог работниц Руль доехал до «Новослободской», вышел. Купил две полуторалитровые пластмассовые бутылки джин-тоника «Очаково».
Спросил улицу. Нашел дом, поднялся на верхний этаж пятиэтажки. Обычная хрущевская трехкомнатная квартира. Виновница торжества – Лера с факультета почвоведения, «почвы» МГУ, – встретила его поцелуем. Она тоже была светской львицей и роковой красавицей.
Стол был накрыт заботливыми родителями. Мама ее когда-то училась на психологическом факультете МГУ и с детства приучала дочь к роли царицы бала – ну, по тогдашним меркам. К самостоятельности, к светскости – в том плане, что девушка в двадцать должна уметь распорядиться своим днем рождения у себя дома. Управиться с компанией из десяти влюбленных в нее студентов и дать понять пяти школьным подругам, кто на дворе барыня. Деталь, важная по тем временам: водительские права у нее были, разумеется, с семнадцати лет.
Руль, как мы помним, с роковыми красавицами разумно дружил, не более.
Руль о мамашиных психологических ухищрениях не знал. Да и что построения в жизни! Жизнь опровергнет любые схемы. Руль сразу вышел из комнаты со статистами, которые слушали завывания Леры по мотивам романса Рубальской. Закрыв дверь на «Я скоро догорю-ууу…», он тихонько присоединился к компании на крохотной кухне пятиэтажки.
Там за столом, покрытым клеенкой с синими воробушками, собрались политические заговорщики 1996 года. Толстая девочка лет семнадцати, курившая папиросы «Герцеговина», тощий высокий юноша в пенсне – пенсне тогда носили многие (Клим Самгин из Горького, мысленно окрестил его Руль). И еще один – хиппи. Как казалось, «из настоящих», лет тридцати пяти, и все как положено: длинные волосы на срединный пробор, пышные усы, потертый цветастый свитер.
– Время, когда крабы «Чатка» стоили как бычки в томате, и неблагодарный народ их не брал… – тут Самгин ковырнул оливье и выпил «Клюковки», – прошло.
– Мы собрались, чтобы обсудить про дедушку, – вернула к делу толстая.
– Охота на дедушку – занятие неблагодарное, – сказал Клим Самгин. – Вроде бы можно убить кого угодно, но видите, мы за полгода даже близко не подступились.
– Так, Митрич, – сказал Клим. – Ты у нас пишешь, у тебя справка, найдут бумаги – отпустят. Пиши. Направление три. Теннисные турниры. Хм… Теннисные турниры… Он после первой победы Кафельникова в том году…
– Нет, в девяносто пятом, – поправила толстая.
– Нет, в девяносто шестом. На «Австрэлиан Оупен». Он вдохновился, будет теперь на всех турнирах сидеть. Так подумаем же! Он женский теннис просто выше государственных дел поставил! – И Самгин возмущенно поправил пенсне.
– Да, у дедушки обнаружилась страсть к четырнадцатилетним девочкам в коротких белых юбочках, – сказала толстая.
– Я тоже думаю, что это какая-то чудовищная «Лолита» во всероссийском масштабе, – кивнул Клим Самгин. – Барские забавы.
Хиппарь Митрич писал, писал карандашом в блокноте…
Руль выпил, поставил рюмку на стол, закрыл дверь кухни, оставив удивительную русскую студенческую беседу развиваться дальше. В комнате вытье закончилось, кто-то поставил Донну Саммер, «MacArthur Park».
– Танцы в носках!
– Нет, Лерочка хочет «Парк» исполнить на английском. Ты че, тут главный? Ты против, что ли? – встал со стула главный ухажер Леры, сильно пьяный Егор.
– Кто – я? Нет. Я за ее прекрасное пение. Ты знаешь, Лера!
Назрела предпосылка для скандала, от которого Руль ушел.
Утром он с одноклассницей Леры проснулся в маленькой комнатке хрущобы под дикие вопли с улицы. Внизу, на детской площадке между двумя пятиэтажками, бились два ухажера Леры. Один в форме – пришел из армии на побывку. И кто-то еще.
Это была дуэль по правилам.
Утренние дикие побоища насмерть, потому что «девки не дали», были редкостью в девяностых. Они стали нормой в ханжеских десятых как обязательный финал любой дискотеки любого провинциального города.
Руль с подругой вышли в коридор, споткнувшись о пьяного главного жениха – Егора.
Тихо оделись, чтобы не разбудить Леру. Она, впрочем, не спала. Ее, сдерживающую крик, оплел, как змей-дракон, уже шестой раз за ночь очкастый ювелир, самый тихий и самый взрослый гость дня рождения. Он считал шепотом: «Двести сорок, двести сорок один…» Лера теряла сознание и тщетно пыталась вывернуться. Она понимала, что если откроет рот на своей девичьей узкой кровати, то от крика страсти проснутся жители всего дома.
А в большой комнате сидела пара интеллектуалов, девушка и юноша.
– Да, сентябрь, время сбора урожая, – сказал юношеский голос.
Девушка ответила фразой по-французски: «Чокнемся, чтобы повторилось».
Вот так, запросто и часто, ходили друг к другу в гости на интервале 1993–2003 годов.