Меликиса прозрачная

Протарахтел мотоцикл по дороге, пуская сверлящий ноздри дым. И бабочки, облепившие лужи, дружно поднялись в воздух. Ночные дожди ушли на юг, на новое место обитания. И всё вокруг просыхало, блестело и пестрело бабочками, похожими на промокашку из школьной тетради.

Неся свою голову достойно, как носят на параде военный флаг, Иван направлялся в сельмаг, уже открывшийся к этому часу. Мысли его летали мошкарой, облепившей потную лошадь, но были и другие. Они переливались радужным светом, рождая в сердце покой. Эти мысли, не знавшие коллективных решений, были о Меликисе.

Кто же она такая, эта Меликиса, так прочно застрявшая в Ивановой голове? Какого она нрава, происхождения, и как относится к Ивану, равно как и к другим жителям села? Об этом Иван говорить не любил, предпочитая хранить в надёжной тайне. Последуем его примеру и мы и вернёмся на улицу, по которой в то утро шёл Иван.

В воздухе плавали парашюты, и семена одуванчиков походили на десант, уполномоченный захватить соседние овраги. Уже вылетели на свои задания жуки, эти нелюдимые существа, напрягавшие воздух своим жужжанием. И даже стрекозы мелькали кое-где, радуя блеском своих крыльев. Ивану было приятно слышать их тарахтенье, похожее на дальний самолёт. Но Меликиса не выходила из его головы, как ни старался Иван отвлечься на другое.

И тут дорогу ему перебежала кошка, неся тревогу на хвосте. Иван нагнулся за камнем, желая попотчевать её, и вдруг увидел боковым зрением Меликису. Она несла ночную рубашку, которую выстирала в ручье, по своему саду. И не найдя нигде верёвки, повесила её сушиться на солнечный луч. Меликиса была прозрачной, рубашка – тоже прозрачной. И солнечный луч, приняв на себя тяжесть земного существования, ожил и закачался на ветру…

«Ё-моё! – подумал про себя Иван, забыв, зачем нагибался. – Встал-то я давно, да успел ли проснуться?»

Идёт Иван дальше, сам с собою говорит. И всё о том, что с ним случилось. А, может, и не случилось совсем. А просто была другая жизнь, увиденная в замочную скважину, ненароком?

Входит Иван в магазин словно в церковь, снимая у входа картуз…

– Две четвертушки, чтоб в кармане звенели!

Продавщица Анфиса долго смотрит на него. И направляет туда, где не существует прозрачности. А существует лишь штучный товар, выдаваемый за наличные деньги населению...

– Пошто зря бегать? Возьми сразу три!

– Три звенят по-вечернему, – объясняет ей Иван. – Никак нельзя!

В открытую дверь вбегает щенок, жаждущий, как и всё живое, избытка существования. И начинает кружиться возле прилавка, выпрашивая у Анфисы колбасу. Иван вспомнил «танец маленьких лебедей», увиденный им по телевизору, и покачал головою.


*

В то утро Иван направлялся к своему дяде, Сергею Петровичу Огнёву, пилить дрова. В сельской местности существует правило: ты мне поможешь по хозяйству, а я – тебе. И будем оба лежать на печи, когда свирепые вьюги, следуя одна за другой, станут заносить дороги!

Старая берёза, добытая зимою в горах, требовала к себе любви и уважения. И обрастая рабочим муравьём, просила превратить её в дрова, которым предстояло ещё просохнуть до осени!

Ширканье двуручной пилы, тудасюдаканье локтя, рождало ритм. Словно бы медная труба звала на подвиг существования! И когда седьмая по счёту чурка упала в траву, спина у Ивана потекла. Пот побежал по желобку позвоночника, ему в штаны. И таяли в коротких перерывах четвертушки, купленные Иваном поутру.

– Тяни сильнее! – произносил дядя с акцентом, поскольку во рту недоставало зубов. И выходило: «Фяни синее!» И много ещё загадок выдавал дядин рот, на зависть местному учителю литературы.

А вечером, когда берёза была превращена в дрова, а дрова сложены в поленницу, дядя усадил Ивана за стол, стоявший в саду под яблоней. Принёс в бутыли самогон, и разговор потёк гладко, в нужном сельскому жителю направлении.

Закусывая зелье огурцами, Иван обмяк и подобрел. Раскраснелся конопатым лицом и захотел рассказать про Меликису. Но только приготовился говорить, как замычала возле забора корова, пришедшая с лугов. И дядя, весь превратившись в движение, ушёл открывать ей ворота.

– Фу-ты, ну-ты… – ёрзал по лавке Иван, вспоминая утреннее событие. И спрашивал себя, шлёпая по уставшим коленкам: – Что же это было, а? И было ли это со мной?

Так и не рассказал Иван свою историю. Может быть, и к лучшему, что не рассказал. Ещё посмеётся над ним старый холостяк, пустит по селу сороку. Всякое ведь может случиться с человеком, живущим в тесном общении с людьми!

Когда же прощался с дядей у калитки, похлопал его по плечу…

– Такая она, значит, наша жизнь, Сергей Петрович. Прозрачная она, если к ней приглядеться!

И зайдя на обратном пути в сельмаг, купил ещё четвертушку.


*

Когда взошла на небе луна, Иван сидел на крылечке. И с чутким вниманием наблюдал, как воздух засеребрился. Звуки, издаваемые птицами, приятно ласкали слух. И только лес неподалёку ухал надменным филином, стараясь испугать тех, кто явился к нему с охотничьим ружьём!

Иван сидел на крыльце родительского дома, сняв сапоги с уставших ног, и курил. И посматривая на луну, как смотрит новобранец на армейский компас, говорил:

– Ишь ты, однако! Вся прозрачная объявилась, словно алтайская чудь. И как с такою принцессой жить, сочинять с ней взаимное потомство? Словно не жизнь ко мне утром приходила, а сама Смерть!

Мелькнула летучая мышь, перемещаясь по воздуху быстрыми зигзагами. И едва не задев Ивана, шарахнулась к дровнику. Иван бросил окурок в банку из-под шпрот и заворчал на летунью:

– Чу, окаянная, чу! Луч… ночная рубашка… Меликиса…