Багровое затмение 1 глава

Ночь на хутор опустилась.
Воздух душный и густой.
Оказало б небо милость
дождевой умыв водой.
Петухи давно уснули,
не слыхать собачий лай.
Лишь цикад оркестр нудный
тишины тревожит рай.
Освещает ликом бледным
в небе полная луна:
дураков, богатых, бедных,
тех, кто ждёт, кому нужна,
кто объят тоскою смертной
и утратил жизни суть,
кто с любовью безответной
к тёмным силам выбрал путь…
Нынче лунное затменье:
или пан, или пропал.
Примени своё уменье
совершая ритуал.
В эту ночь светил небесных
будет дивный хоровод.
И магическою песней
смертный силу призовёт.
Для Татьяны эта ночка
изменить должна судьбу.
Завершая жирной точкой,
нарушая все табу,
что б достичь любви желанной
сотворишь любое зло.
Знать характер, столь упрямый,
люди взяли от козлов.
За три дня до ритуала
соблюдала Таня пост:
мясо, сало не едала,
(сей процесс народу прост)
омывалась вся водою,
мысли нужные в тиши…
Что бы справиться с бедою
все средства-то хороши.
Солнце скрылось, вечерело…
Мрак окутал хуторок.
Таня делала умело:
(в колдовстве она знаток)
догола разделась дева,
окатив себя водой
к цели шла упорно, смело.
Нарушало ль что покой?
Нет, отнюдь. Имеет опыт,
в ворожбе она знаток.
Тёмных сил слыхала шёпот,
да узрела их разок.
Распахнув окошко настежь,
пропустила лунный свет.
Вся объята жаркой страстью.
Завелась, что спасу нет.
Кто не ждал заход светила,
призывая бледный лик,
не поймёт того прилива
и в ночи блаженства пик.
В серебристо-лунном свете
пентаграмма из свечей,
чёрный камень знаком мечен,
прядь того, кто всех милей,
с ликом девицы Татьяны
на цепочке медальон,
да свечой кроваво-алой
натюрморт был завершён.
Всё расставлено умело.
Загорелись фитили.
В шоколадных глазках девы
засверкали вмиг огни.
Посмотрев в окно Татьяна
прошептала:
– Что ж, начнём.
Кто из нас не без изъяна?
Открывать ли дверь ключом?
Если заперты ворота,
я зайду через окно.
Осудить посмеет кто-то?
А ли мне не всё равно?
Будет суженый-любимый,
как щенок, бежать за мной,
страстью жаркою томимый,
околдованный луной.
Началось. Настало время.
Надвигаться стала тень.
В плодородной почве семя
прорастает и за день.
И Николка, сокол ясный,
как узрит портрета лик,
воспылает чувством страстным
став моим в тот самый миг!
Бледный лик царицы ночи
был на четверть скрыт от глаз.
Кто желал чего-то очень
не услышит в ночь отказ.
Обнажённая Татьяна
не сводила взор с луны,
повторяла неустанно
те слова, что так важны:
– О, Великая Царица!
Ты в ночи несёшь дозор.
Обращала лик к деви;це,
выручала до сих пор.
И сегодня, в час затменья,
ты придай мне больше сил.
Сотворить без сожаленья:
привязать того, кто мил.
Магнетизмом пылкой страсти
надели мой медальон.
С Николаем только счастье.
Должен быть со мною он!
Как его коснётся милый,
осознает вмиг судьбу.
Заживём мы дружным миром,
лишь расстанемся в гробу.
Будем славною семьёю:
дети, внуки… Что важней?
Что б владеть такой судьбою
загляну я в мир теней.
О, луна, бери что хочешь,
но исполни что прошу!
Королева тёмной ночи.
Если нужно, согрешу!
В этот миг сверкнуло небо,
раскатился гулкий рык.
Кто бы слушателем ни был,
а словами он проник.
Вот уже наполовину
лик ночной ушёл во тьму.
Ветер гнул деревьям спину
начиная кутерьму.
Ярких молний свет холодный
рассекал ночную высь.
Грохот вязкий и утробный
словно молвил: «Отступись!»
Но упрямая девица
по характеру тверда.
Коль решит чего добиться,
так достигнет без труда.
Тени дивные на стенах
закружили хоровод,
щекотящий запах тлена,
чей-то топот у ворот,
непонятный шёпот тихий,
скрип противный половиц…
Часто в мир проходил лихо
по желанию девиц.
Грянул ливень. Воздух свежий
охлаждал Татьяны плоть.
Море похоти безбрежной
тянет вниз. Не побороть.
Закатила дева глазки,
с пухлых губ раздался стон.
Страсть волной горячей,
вязкой охватила.
– Где же он?
Стоит прятаться, любимый?
Я желаньем вся горю.
Ты рукою шаловливой
поласкай же грудь мою.
Обними меня покрепче
и погладь округлый зад.
Подари блаженства вечность,
что б не знала путь назад, –
бормотала тихо дева.
Похотливою рукой
в ласку жаркую умело
погрузилась с головой…
Приоткрыла Таня глазки,
охватил в тот миг испуг.
Среди комнаты, как в сказке,
белый шар явился вдруг.
Залетел через окошко.
Источая белый свет
он потрескивал немножко.
Что же это? В чём секрет?
Страсть девицы не стихала
и манил её «летун».
– Ведь такого не бывало.
Что же это за шалун?
Кто явился мне средь ночи
в час затмения луны?
Мыслю, ласки жаркой хочет.
В этом нет моей вины.
Дева двинулась навстречу
и руки коснулся шар.
Миг расплаты быстротечен.
Поразил её удар!
Вспышка боли окатила,
ослепил холодный свет.
Как волчица, Таня взвыла,
но пути обратно нет.
Подкосились стройны ноги,
при паденьи головой
дева стукнулась. О, боги!
И упала неживой…
Догорали тихо свечи,
лунный диск явился вновь.
Образ девы безупречный
искажала только кровь.
Тело хладное Татьяны
поражало красотой:
кожа – мрамор, без изъяна,
взгляд застывший и пустой.
Грудь, подобну спелым дыням,
не тревожит томный вздох.
Как античная богиня!
Мастер, скажем, был не плох.
Только вид бордовой лужи
сей нарушил натюрморт.
Он, конечно, был не нужен.
Кто же знает наперёд?
На рассвете: утром ранним,
как погнал коров старик,
обнаружили Татьяну.
Прозвучал истошный крик.
Забежала к ней подружка:
увидала, сразу в рёв.
Вот такая-то петрушка –
рок ведьмарок, колдунов.
За нечистые проказы
схоронив на пустыре,
позабыли девку сразу.
Пусть душа горит в огне!
Сиротой была Татьяна,
к счастью шла любым путём.
Кто же в мире без изъяна?
Сложно правым быть во всём.
По священника приказу:
«Вещи ведьмы брось в огонь!
Колдовства пресечь заразу!
Всё что проклято, не тронь!»
Но Татьянина подруга
утащила медальон.
В том ли жадности заслуга,
или памяти поклон?
Не известно. Но хранила
много лет она портрет.
Вспоминала то, что было,
то чего в помине нет.
Время шло. Событий много
пролетело с той поры:
позабыли люди Бога,
окунулись в мир войны,
победили вражью силу,
возродились из руин…
Медальон же тот не сгинул:
оказался средь картин,
разной утвари домашней,
сохранившихся икон…
Век закончился ужасный,
много нёс страданий он.
В краеведческом музее
экспонатов всех не счесть.
Но парням была милее,
(в чём причина не Бог весть)
миловидная девица,
чей портрет хоть побледнел,
но в глазах ещё искрится
сила старых, тёмных дел.