Кн. 9. Реанимация. ч. 1. гл. 16-20

                Глава  16.

           На следующий день, после посещения Домаса, Калерия работала в дневную смену в реанимации и застала там Сергея. Он смотрел на медсестру диковатыми от  боли глазами, по всей видимости, не узнавая её. Пришёл ли он в сознание, было трудно сказать – Серёжа ещё не говорил  - но иногда оглашал реанимацию такими криками, что холодело сердце не только у взрослых людей, но у девочки, лежавшей на общем посту у Натальи. Девочка была как кукла с большими ресницами. Наташа, которая к больным относилась ровно – она давно работала здесь – и то отметила необычного человечка:
           - Рель, загляни ко мне, когда освободишься. И посмотри на чудо с косичками. Ей мама так заплела волосики, перед операцией, что вот уже пять дней ни один волос не вылез из причёски.
           - Девочка не негритянка? – Калерия вспомнила двух тёмных девочек из её ясельной группы, с невероятными косичками, которые держались месяцами. Им с этими косичками и головы мыли.
           - Нет, русская девочка, но такое чудо сотворила ей мама.
           - С каким заболеванием попала к тебе?
           - Маленькую родинку у неё на головке вывели и вот наблюдают, чтоб не отяжелела.
           Чудо с невероятными косичками видимо чувствовало себя хорошо. Но беспокоилось по поводу криков Серёжи:
           - Почему он кричит? – спросила у Рели, моргнув ресницами.
           - Ему больно.
           - Но пусть сделают ему укол, чтоб не мучился. Мне вот сделали, и я не кричу.
           - Сейчас пойду и сделаю, - пообещала Калерия. – Но и ты можешь, помочь Серёже. Повесь на мои плечи твоё желание, чтоб Серёжа выздоравливал.
           - Как это? – Девочка улыбнулась.
           - Смотри сюда, - Калерия показала на своё плечо.- Предстать, что здесь сидит Серёжа и скажи ему: - «Мальчик, хватит кричать, пора уже выздоравливать».
           - Мальчик, хватит кричать, пора уже выздоравливать.
           - А теперь посмотри на другое плечо и скажи то же самое.
           - Серёжа, хватит болеть, выздоравливай уже, - нашлось это чудо с косичками, забыв, видимо прежние слова: - Ой, я перепутала.
           - Ничего, так ещё лучше. А сейчас я понесу Серёже твои пожелания.
           - Да. Идите скорей. Я буду ждать, чтоб он перестал кричать.
           Калерия понесла добрые пожелания на своих плечах, чтоб склониться над Серёжей и пусть они соскакивают на него. Но желания эти полетели по воздуху Серёже. Он перестал кричать раньше, ещё, когда Реля шла по коридору, и, увидев её, открыл глаза: - Пить.
           - Сейчас, - Калерия взяла поильник с носиком, на ней была надета соска, чтоб Сергей не захлебнулся. – Пей, только потихонечку.
           - Я знаю, - Серёжа осторожно напился. - А кто вы? Медсестра или врач? Сделайте мне укол, чтоб я заснул и не проснулся.
           - Я сделаю тебе укол, чтоб ты заснул и выздоровел.
           Но делать укол, без назначения врача она не могла, тем более что Сережа был не её больной. Однако медсестра Серёжи уехала за больным в операционную и там застряла. Поэтому Реля с листом назначения обратилась к дежурному врачу, который как раз обрабатывал вместе с Машей пролежни давнему больному. Это был такой же молодой врач как Глеб, но не бабник и не привержен к ночным посиделкам, оставив больных. Впрочем, он и дежурил мало. Говорили, что недавно женился, и поэтому Реля считала его порядочным человеком. Не рисуется, что вот хоть и «захомутал себя», как говорили другие ловеласы, а «жить буду как свободный мужик, по крайней мере, на работе». Поэтому никаких таких историй про похождения Сергея Николаевича Реля не слышала. Если и гулял человек, то где-то на стороне – на работе он трудился:
           - Сергей Николаевич, - обратилась она к молодому врачу, – можно я вашему тёзке сделаю обезболивающий укол. Он просил.
           - Я видел, что вы крикуна успокоили. Так зачем лишние уколы?
           - Но в назначениях записано, что они ему нужны, а Таисия в операционной сейчас. И я вовсе его не успокоила. Если не сделаю то, что обещала, он вновь закричит.
           Будто в подтверждение её Серёжа подал голос, хотя и не слышал и видеть не мог, что она разговаривает с врачом.
           - Если в назначениях есть, то делайте. Может, он, наконец, угомонится, с вашей лёгкой руки. Ведь в вашем отсеке больные никогда не кричат. И когда Серёжу этого привезли, я пытался поставить кровать его в вашем углу, но дежурила там Тамара и она не разрешила.
           Калерия не стала продолжать разговор, и пошла к процедурной медсестре, которая дежурила каждый день, кроме субботы-воскресенья и, разумеется, праздников:
           - Лида, вот здесь в назначениях написано, крикуну нашему делать обезболивающие каждые четыре часа. По-моему, срок подходит?
           - А как раз собиралась делать уколы. Вот, для Серёжи и шприц набрала, - указала на каталку, где у неё лежало с десяток шприцов для разных больных.
           - Лидочка, Серёже надо не в том порядке, как ты поедешь, начиная с моего угла, а самому первому. Давай я сделаю.
           - Хорошо, - Лидия взяла шприц и пошла к Сергею. – Извини, но я сама.
           - А я не против, - Калерия за ней.
           Но когда Лида пришла в отсек Серёжи и сказала ему повернуться, он зло возразил:
           - Мне укол обещала вот эта врач сделать, а не ты.
           - Ну, Реля, ты даёшь. Уже не в твоём отсеке больные тебя знают. Делай, - отдала шприц.
           - Серёжа, чуть-чуть повернись, дорогой. Вот так. И мы с тобой договорились, что больше кричать ты не будешь.
           - Не буду. От тебя какое-то тепло идёт. Так легко стало. Даже не почувствовал укола.
           - Это добрые пожелания тебе прислала девочка, которая лежит вот за этой стенкой. От её пожеланий ты станешь выздоравливать.
           - А где девочка? Она может сюда придти?
           - Нет. Она такая же больная, как и ты. Но не кричит. И тебе желает вылечиться.
           - Красивая девочка?
           - Очень. И я думаю, вы встретитесь с ней в подростковом отделении, когда оба пойдёте на поправку. А теперь спи. Ты, говорили мне, уже три ночи не спишь.
           - Хорошо. – Сергей закрыл глаза и, к изумлению Лиды, заснул.
           - Ну, ты даёшь, Калерия. Если он успокоился, наконец, тебе надо памятник при жизни поставить, что так умеешь с больными управляться. Не зря Айде говорит, что у тебя больные не умирали бы, если бы в том отсеке работала сутками и домой не уходила. При тебе вроде выздоравливают, а как ты уходишь, на пару дней, больные резко тяжелеют  или на тот свет уходят.
           - Ты же знаешь, Лида – ты работала раньше на постах – что некоторых больных уговаривают уйти добровольно на тот свет.
           - Это кто? Нина от бензина? У неё муж, говорят, бензиновый король.
           - Нет, ту медсестру обзывают «Антонина из Клина». Но не только она этим занимается. Пришла ещё медсестра из декретного отпуска – не буду тебе называть её имени, так той дневные медсёстры просто шепчут, что, мол, такого-то больного  нужно уговорить. Правда указывают на тех, кто лежит в коме уже много дней, а то и месяцами.
           - Ну, это, моя дорогая, такие больные, что будь они в сознании, сами бы просились на тот свет. Многие же просятся, если понимают, что жить им с болями всю оставшуюся жизнь. И чтоб не мучить  своих родных, готовы Богу душу отдать. Тем более под уколом, никаких страданий.
           - Вот что, Лида, ты передай этой даме всё же, чтоб не увлекалась. А вдруг она такого упросит, который мог бы ещё жить и что-то сделать для других людей. С того света иногда возвращаются люди, обогащённые не земным опытом. Или Бог их отпускает, с тем, чтоб исправили чьи-то ошибки.
           - Реля, ты о себе говоришь? Ты когда-то умирала, и тебя вернули на землю, чтоб ты могла других лечить?
           - Не говори глупостей, - Калерия смутилась. Она вспомнила, что её маленькую, при крещении в церкви, во время войны, кто-то будто вынул из пелёнок, и отправил к иконам, или изображениям святых, наверху. Она туда голенькая полетела. Присела на какой-то выступ и смотрела, как крестят старшую сестру, которая кричала на всю церковь. А Реле в это время было так хорошо. И вдруг её кто-то хлопнул по попе и сказал «Иди отсюда здесь тебе не место. Иди к живым». Калерия хорошо запомнила, как она спорхнула сверху и нырнула в пелёнки. Бабушка, которая держала её на руках, воскликнула: - «Жива наша душа. Открыла глазки».
           - Не притворяйся. Я знаю твою знакомую из 4-ого отделения – бабу Любу. Она мне рассказывала, когда вы работали в детской больнице, что ты – медсестра необычная – многих выводишь с того света. И тётя Люба подозревает, что ты когда-то была в клинической смерти, как в медицине говорят. А Бог тебя не принял, потому что ты не все дела на земле переделала.
           - Ну, раз Любовь Савельевна говорит, значит, так и было, - пошутила Калерия, разводя руками. - И правда, мне кое-что удаётся. Иначе бы я вообще не выжила, начиная с рождения. Мама меня хотела убить. – Калерия сама удивилась своему признанию.
           - Убить такого ребёнка, которого Бог выделил спасать людей – это чёрную душу надо иметь. Послушай, нам надо как-нибудь встретиться хотя бы на праздники. Я приглашаю тебя к себе в гости, приготовлю много вкусных блюд.
           - Ничего не получится. Во-первых, я работаю в праздники. Во вторых, меня уже пригласила к себе наша общая знакомая, тётя Люба. И то я отказалась, потому что устаю на работе до смерти. Надо отдохнуть, и с сыном сходить на праздничную Москву посмотреть – святое дело. – «Ещё к Домасу надо придти и побыть с ним, чтоб отвлечь от тяжких мыслей».
           - Это ты тёте Любе отказала? – Будто не слышала последних слов Рели Лида. - А зря! Она готовит божественно. И, мне кажется, она хочет тебя свести с Айде, - мечтой всех незамужних женщин в институте. Чего вздыхаешь и бледнеешь? Ладно, это ты с тётей  Любой  разбирайся, а я пошла делать уколы. Но разреши мне намекнуть девчонкам, что ты когда-то вернулась с того света. И знаешь, что отправлять туда людей, которые находятся в коме, им не советуешь.
           - Не надо меня подставлять. Сама им не советуй этого делать. А что я была в коме, тебе не говорила, - возразила Калерия.
           - Рель, я сама догадалась, видя, как ты оживляешь Сережу. Тебе дар этот дан, дорогая, и ты мне о нём расскажешь, при случае. Ты, всё же приедешь ко мне в гости, посмотришь, где я живу – это почти за городом. Погуляем с тобой на свежем воздухе, и ты откроешься мне.
           - Хорошо. Когда-нибудь, а пока я ещё не привыкла к реанимации, дай мне адаптироваться в этой среде. И думать сегодня о Сереже больше. Мои думы дадут ему успокоение.
           Так и переживала целый день по соседу Серёже, который сам себе, по глупости, нанёс рану на голове. К операции его подготовили – взяли все анализы – но оперировать боялись, Сергей, в таком состоянии мог не выдержать наркоз.
Совершенно измученная Калерия вечером жаловалась Домасу, который её поджидал на выходе: - Сегодня даже хуже, чем предыдущая ночная смена.
           - Бедная моя, куда я тебя вовлёк. Может быть, уволишься пока не поздно? Пока совсем не испортила себе нервную систему?
           - Глупости говоришь. Я и не такое видела в детской больнице. Но я пойду, если ты не возражаешь. Слава Богу, мне ночную смену  на завтра заменили. Вернее дали отгул за переработку.
           - Вот и хорошо. Можешь ко мне не приходить. Завтра у меня будет последнее исследование, как раз в то время, когда пускают к больным родственников.
           - Как это? В свободное для больных время тебя будут обследовать?
           - Ты же медик. Знаешь, как работают врачи и некоторые лаборатории. Там аппарат был не исправен, и ремонтировали его почти месяц. За это время накопилось столько больных для исследования, что хорошо, если вечером меня завтра посмотрят. И после такого обследования, говорили мне, больные чуть ли не сутки спят. Так что, прошу тебя, не приходи. Не хочу, чтоб ты видела меня после наркоза.
           - Как скажешь. Мне же легче. Отдохну немного после двух тяжёлых смен. Дай Бог, чтоб соседа моего, мальчика, привели в сознание за это время, - Калерия забыла, что она уже привела в сознание Серёжу, если он стал понимать, где находится. - И ты отошёл после наркоза.
           - Отдыхай, любовь моя. Я уже ругаю себя за то, что согласился, чтоб ты тут работала.
           - Это моё решение, - улыбнулась Калерия. – А ты мне не муж, чтоб командовать.
           - Знаю, знаю. До свидания. Надеюсь, что сегодня ты не будешь больше волноваться?
           - Не уверена. Что-то мой сын бубнил мне недавно по телефону, чтоб я скорей приходила.
           - Но это не у него беда. Это у кого-то, что-то приключилось, а Олег переживает за него.
           - Ты что-то знаешь, Домас? Ты звонил Олегу?
           - Боже упаси. Это я так чувствую, - говорил он виновато, провожая Калерию до вестибюля.
           - Это, наверное, он о друге своём, Серёже, беспокоится, - предположила Калерия, прощаясь с Домасом. На что он усиленно закивал головой.
           Едва Калерия переступила порог коммунальной квартиры, как к ней метнулся сын:
           - Мама, Алёшка сегодня не был в школе. Ну, я думал «заболел» как всегда, чтоб повозиться с магнитофоном и не звонил ему. А когда позвонил, он мне сказал, что мама его умерла. Плачет.
           Калерия опешила: - Может, бабушка скончалась?
           - Нет. Он сказал – мама.
           - Одевайся, пойдём к ним.
           По дороге Реля еле ноги, переставляла. Ругала себя: - «Злыдня ты! Разохалась, не захотела к Насте пойти: - «Ох, устала! Да через «устала» надо было бежать. У Насти что-то на сердце было тяжёлое, разговорить её надо было. Но, может, не Настя умерла? Возможно, мама её, Арина Родионовна? Вот ещё бабушка носила такое имя, а внука не могла воспитать. Не в селе глухом родилась, в Москве выросла, как и Настя, а внук растёт недорослем, почти по Фонвизину. Ничего ему не надо, никуда он не хочет идти, и матери помогать он не желает. А Настя ему – магнитофон тебе, Митрофанушка ты мой», - думала о Насте, как о живой.
           У дверей, на пятом этаже крышка от гроба. Сердце застонало: кто? Дверь открыла Арина Родионовна  - божья старушка, не вылезающая из церкви, относящая туда все заработанные деньги, а Настю, с больным сердцем вынуждала трудиться на даче. Арина Родионовна была в тёмном  платке.
           - Ой, Релечка, Настя-то наша… Перепутала смерть меня с ней, забрала мою доченьку.
           Калерия, с охающим сердцем, обняла не старую ещё женщину – Арина Родионовна была моложе её матери лет на десять. Правда дочерей своих родила она рано, и Настя с Верой были старше Рели. Сколько лет было старшей дочери Арины Родионовне Вере, приходилось только догадываться, а Настя была старше Калерии на шесть лет.
           И пока они обнимались, выглянул Алёша и, как ни в чём не бывало, позвал Олега показать ему новую игрушку – возможно, магнитофон – Калерия не расслышала.
           - Алёша, - сказала ему укоризненно бабушка, - разве сейчас до игрушек? Лучше поужинайте с Олегом – ведь мама его только с работы пришла не успела накормить.
           - И, правда, Алешка, я ещё не ужинал. Пошли, если бабушка велит.
           - Там соседка накормит вас, Олег, её Елизавета Петровна зовут.
           - Лизавета Петровна поехала по брёвна, - сказал Алёша, скользнув за дверь вместе с Олегом.
           - Вот ничего не понимает, - с горем сказала старушка. – До сих пор ещё не понял, что матери лишился.
           - Может, у него это нервное, - предположила Калерия.
           - Может быть, но как-то уж очень он не по-людски себя ведёт. Другой бы обревелся,  глядя, как соседи плачут, а он как пень – ничего не понимает.
           Калерии хотелось сказать, что в воспитании Алёши и бабушка принимала участие. Или не принимала, посещая церковь и не думая ни о дочери, ни о внуке. Но разговор это совсем ни, к чему, даже если бы в хорошие времена Реля завела его. Случалось, и намекала Арине Родионовне, шутя, что должна она воспитывать внука на сказках Пушкина. Но старушка не понимала её или делала вид, что она, живя в Москве, совсем не знает такого поэта.
           - Мам, ты хоть бы не позорила меня и Алешку. Разве ты ни разу не ходила на площадь Пушкина, которая от нас в пятнадцати минутах ходьбы, - добродушно говорила ей дочь.
           Вспомнив всё это, Калерия расстроилась ещё больше и сказала старушке:
           - Тело Насти где сейчас? Не в морг ли отправили? Её же вскрыть обязаны. Посмотреть, отчего она умерла.
           - Что ты, Реля, какое там вскрытие – это морока какая. Врач, который приехал, дал заключение, что умерла Настя от сердечных дел. И в морг не советовал отвозить, а вот заморозить приказал быстрее. Мы с соседкой и вызвали специалиста. Пришла женщина и так ловко всё проделала, что Настя сейчас как живая лежит уже в гробу.
           - «Господи, уж не живую ли они её заморозили?» - пронеслась у Рели мысль, и она пожелала посмотреть, на замороженную подругу.
           - Да ты подожди, - останавливала её старушка. – Увидишь ещё. А сейчас не желаешь ли поесть с ребятами? Там же люди все, кто гроб привёз, кто её укладывал, на кухне нашей едят.
           - Да что вы, Арина Родионовна, разве кусок в горло полезет? Я и тем довольна, что Олег с Алёшей ужинают. Но там мужчины, не выпивают ли? Не говорят плохих слов, при детях?
           - Что ты, Реля. Это всё свои, родственники. Помогают вот. Похороны завтра же устроить хотят. Хорошо, что завтра суббота, уже и место на кладбище заказали, на 33 километре, где дача наша.  Это же не дело, чтоб Настя лежала больше суток дома, чтоб запах не пошёл.
           - Да, хорошо, что вам  родственники помогают. Но покажите мне её.


                Г л а в а  17

           Настя лежала уже в гробу, замороженная, одетая, лицо скорбное, щёки чуть ввалились.
           - Вот, - сказала Арина Родионовна, - гляди, как порозовела. А перед заморозкой лицо серое было. Это ей женщина кровь разогнала – так сказала. Да ты садись вот на любой стул. Возле покойницы не положено стоять, если она в доме лежит. Плащик-то сними, я его на вешалку повешу. Пусть Настя почувствует, кто её пришёл навестить. Ведь самой душевной подругой ты у неё была, с тех пор как познакомились, - и пока старушка вышла за дверь, чтоб повесить плащ, Калерия села на стул и вгляделась в лицо Насти:
           - «Бедная ты моя подруга. Заездили тебя родственники, которые сейчас целым колхозом тебя хоронить будут. И где похоронят надо не забыть бы, спросить у Арины Родионовны. Смогу ли я тебя провести? Господи, мне же уже сказала матушка Насти, что на 33 километре хоронить будут. И завтра. Конечно, смогу. Меня даже Домас освободил. Как он мог знать, что у меня кто-то умер? Нет, разумеется, он не знал – просто у него обследование завтра. Получается в субботу? Но там с аппаратом что-то было – теперь работают и в субботу. Но как завтра повезут Настю по Москве? Где это 33 километр? Я же ездила когда-то мимо него. Куда? В Малаховку. Конечно, он по Казанской дороге расположен. Но каково туда ехать в холодном автобусе. Сейчас холода наступают, а автобусы не отапливаются. Для Насти, конечно, это хорошо – ей холод лишь на пользу пойдёт. Но людям, кто её будет провожать, придётся помёрзнуть. И вот холодное тело Насти опустят в холодную землю, и хорошо ли ей будет лежать в холоде?»
           - О чём задумалась? – прервала её мысли Арина Родионовна. – Извини, задержалась.
           - Я думала, что Настя умерла, и сразу холода двинули на Москву.
           - Мы уж с соседкой переговорили насчёт холодов и решили, что это для Насти хорошо. Ведь случись жара, у нас бы тело забрали в морг. А там уж обязательно бы вскрыли. И жди, когда назад выдадут. А тут пришёл врач, велел открыть окна, и мы их открытыми держали, пока женщина замораживать, приехала. И после долго держали ещё окна открытыми. Тебе не холодно сейчас? Может, зря я с тебя плащ сняла?
           - Нет, я не мёрзну. Как там мальчишки, тётя Арина?
           - Поели уже, и соседка их к себе увела. Она – бывшая учительница, знает, как с детьми обращаться. Правда, Алёша её мало слушался. Но при Олеге и он покорным стал. Али ты про Настю хочешь поговорить?
           - Как она умерла, тётя Арина?
           - Да ночью, во сне. Все говорят, лёгкая смерть. С вечера помылась ещё, поговорили мы с ней, пока она волосы сушила.
           - О чём? Если нельзя не говорите.
           - Да что ты! Какие уж тут тайны? Ездила Настя перед смертью хлопотать алименты для Алёши. То брать не хотела от своего  бывшего мужа – «Таракановича», как Настя называла его. Не хотела брать, чтоб он после с Алёшки не тянул деньги, как постареет. А это что-то её потянуло. Может, я думаю, посмотреть на него захотела? Да нет. Два месяца назад суд же был – присудили Тараканычу, чтоб платил. Но он же стал бегать с работы на работу – то там месяц поработает, то в другом месте. И каждый раз звонил Насте, песенку пел: - «Мой адрес не дом и не улица, мой адрес Советский Союз». Поймай, мол, меня.
           - Что, объявился? – удивилась Калерия, если только можно удивляться в таком положении. Она с трудом вспомнила, что лет пять назад она сама советовала Насте подать на алименты. Но Настя не желала – она получала хорошо, когда работала. Но, видимо, уйдя на инвалидность, которая была приличней, чем заработки медсестры, решила добиться алиментов  со своего «Таракана»: - «С поганой овцы хоть шести клок», - подумала молодая женщина.
- И где? Знаешь, где работает бывший Настин муж. На кладбище каком-то, могилы роет. Вот забыла сейчас, как кладбище называется. А Настя ещё два месяца назад ходила в суд. – Начала сначала рассказывать старушка. – Присудили ему. А денег всё нет. Она и поехала в контору, на кладбище, чтоб узнать, получали ли там это листок, не знаю, как называется.
- Исполнительный лист, - подсказала Калерия.
- Вот-вот, а листа там и нет, порвали, наверное.
- Да не в контору надо было ехать, а к судебному исполнителю, - с болью сказала Калерия, - соседка у вас юрист, что не подсказала?
- Говорила Настя с Павлиной Григорьевной, говорила. И та ей, вроде, как и посоветовала, а только Настя поехала на кладбище.
- Что ж не послушалась?
- Так ведь кто его знает? Хотела, может, своего «Тараконовича» увидеть. Хотя ведь они могилы роют там не всегда. Но Настя – она ведь скрытная была – вот только с тобой, бывало и разговорится.
Калерию больно резануло по ушам «была». Настя ещё лежит в своей комнате, вроде здесь, и в то же время её уже нет. Не встанет, не засмеётся. Зачем поехала на кладбище?
- Ну, и видела она своего «Таракановича»?
- Рассказывала: как от конторы-то шла – а она на кладбище расположена – сидели там мужики и вроде «Тараконович» там был среди них. Привстал, когда Настя мимо проходила.
- Но не подошёл? Не поговорили они?
- В том-то и дело, а она, может, ждала. Да огорчилась. А ведь матери никогда не скажет, хоть живу я с ней.
- «Живёте вы с ней, - подумала Калерия, – а Настя всегда чувствовала, что любите старшую дочь. Помню я тот «Праздник», когда Настя затеяла, после операции отблагодарить всех родных и друзей, кто приходил к ней в больницу. Так Вера едва ли три раза посещала Настю в больнице, а племянники Насти тем более не ходили, но за хороший, праздничный стол все приехали. Всем хочется хорошо поесть, а потом по праздничному центру Москвы прогуляться. Как же Насте было неприятно кормить эту толпу – я это видела хорошо. Зато вы, «мама» не могли насмотреться на старшую дочь, вашего драгоценного зятя и внуков. О Настином здоровье никто не выпил, всё больше за процветание вашей тунеядки, старшей дочери говорили. Тунеядка – это точно. Привезла за пятерых хороших едоков всего трёхлитровый баллон с консервированными яблоками. Как они впятером довезли всё это – вот  что вас удивляло. И не разу не вспомнили, что за продуктами – мясом, рыбой, колбасой и остальными деликатесами вашей прооперированной дочери пришлось стоять часами в очереди, в магазинах, а потом нести всё это на пятый этаж, ещё и готовить». Всё это пронеслось, перед Релей, будто вчера случилось застолье, которое её возмутило.
Но Арина Родионовна не чувствовала её возмущения. Она продолжала:
- И что самое удивительное, Реля, звонок вот вчера был. Или сегодня? Да, сегодня,  утром. Тараканыч звонил.
- Алёшин отец? Что он сказал?
- Дак я подошла, а у нас с Настей голоса-то одинаковые, или он забыл, за столько лет, а только принял меня за дочь и говорит: - «Ну, Настя, готовься, скоро я к тебе с гробом приеду».
Калерия вздрогнула: - Ужас какой! А вы что сказали?
- Опоздал, - ответила ему, - умерла сегодня Настенька. Он и трубку уронил.
- Ну, гад, - возмутилась Калерия. – Дадите мне исполнительный лист, после похорон, я с этого паразита алименты для Алёши стрясу. Ой, что я говорю при покойнице. Прости меня, Настенька, - она вгляделась в лицо подруги, и ей показалось, что веки Насти вздрогнули одобрительно. – Арина Родионовна, а вы видели, как Настя умерла?
- Нет. Ночью слышу, завозилась она чего-то. Говорю ей: - «Настя, ты чего ворочаешься?» Молчит. Я пока с постели поднялась, а она уже не дышит, - старушка замолчала и повторила, как заученное: - Не дышала она, как я к ней подошла. Я к соседке, разбудила её, та скорей звонить, скорая приехала, а по ней уже трупные пятна пошли. Это ей та женщина, которая замораживать приходила, разогнала как-то пятна, али замазала чем.
- Подождите. Трупные пятна. Скорая помощь долго ехала?
- Да минут через пятнадцать прикатили. А трупные пятна, ты подумала, почему так скоро появились? Так видно я не так резво поднялась к Насте. Сердце моё не почуяло, что надо к ней, со всех ног, бежать.
- «Вот именно, - подумала Калерия. – Не очень вы, Арина Родионовна, жалели Настю – относились к ней, как к домработнице».
- И то сказать, - будто почувствовала мысли молодой женщины старушка, - не следила я за ней. И как приказать ей не ходить  в магазины, не таскать тяжести на пятый этаж,  не ездить на дачу, на электричках, когда у зятя – мужа Веры машина есть.
- «Как? – пронеслось в мыслях у Рели. – А делать всё это самой, вместо того, чтоб бежать в церковь и помогать там попу, вместо того, чтоб помогать дочери».
- И раз в неделю, в субботу или воскресенье, - продолжала старушка, не догадываясь о мыслях собеседницы, -  зять мог он свозить Настю на дачу, раз уж ей так не терпелось. Но нет, едет на неделе – два, три раза. И каждый же раз везёт что-то с дачи. И недавно – недели три назад её из электрички вытолкнули.
- Как вытолкали? – возмутилась Калерия. Проникнувшись несчастьем, она уже не помнила, (хотя вспоминала об этом несколько минут назад), как совсем юной женщиной ездила на электричках в Малаховку, куда, для поправки здоровья малышей, вывезли детские ясли, в которых она работала. Какая бывает давка в электричках, могла бы вспомнить, когда и с садом выезжали в Клязьму, откуда ей часто нужно было курсировать между дачей и Москвой, потому что ещё училась, и  надо было, летом, сдавать экзамены. Но в первом случае ей было 22 года, во втором 25 лет, а сейчас Калерия перешагнула через 33 – летний рубеж. Когда страдаешь над телом умерших - многое забывается.
- Как? Вот  у тебя нет своей дачи, и ты не знаешь, какая иногда бывает толпа на посадку. Молодые – что бабы, что мужики лезут, чтоб место занять, хотя многие ездят без билетов. А Настя, что ж? На лбу не напишешь, что она инвалид уже – тоже хотела сесть в жуткой толпе – её и вытолкали. Она упала на платформу.
- Боже мой! – Калерия представила сцену и вздрогнула. – Так у неё могли швы лопнуть внутри. Ведь операция-то была совсем недавно. Полтора  года не срок – надо беречься и беречься.
- Так и доктор сказал, который приезжал, чтоб бумагу выдать про смерть Насти. Ещё он сказал – да и врачи, которые оперировали, говорили – что с такой операцией, если беречься, живут пятнадцать – двадцать лет.
- «Чего же вы не берегли, Арина Родионовна?» - хотелось спросить у матери покойницы, которая в прошлом году лишь пошла на пенсию, но работала ещё, чтоб отнести деньги в церковь. А нет бы, оставить работу и вместо Насти ходить по магазинам, стоять у плиты, готовить. Начать хотя бы с того «праздника», которое устроила родным Настя.
- А помните, Арина Родионовна, как Настасья устроила застолье после выписки из больницы? – Калерии хотелось, чтоб хоть на этом воспоминании мать поняла, как неправильно она себя вела по отношению к двум своим дочерям.
- Как же! Уж такой стол соорудила, что Вера, приехав с мужем и дочерьми, ахнула. Такого угощения давно не было в нашем семействе.
- Оно и не удивительно, Настя же болела до этого сильно. А чтобы Вере не устроить такое застолье, по поводу возвращения младшей сестры с того света?
- Куда там! Вера же мужа имеет и двух дочерей. Мужа, после работы, накорми. Утром отправь его на работу, тоже накорми, чтоб до обеда дожил. Не говорю уж о дочерях. Этим столько надо, скажу я тебе.
- Допустим, что и сыновьям тоже много надо, чтобы здоровыми выросли.
- Надо, надо, что говорить – вот Настя и рвалась ради Алёшки.
- Но вернёмся к празднику, который устроила Настя. Помните, «угощения» которые она приготовила?
- Это тебе, Реля, лучше было запомнить. Ведь ты Настеньке помогала.
- А вы где были, Арина Родионовна? Ведь готовилось всё для ваших любимых – дочери, зятя и внучек.
- Ох, как они меня обрадовали, когда приехали. Как ели всё, что вы с Настей приготовили. Да и твоё приготовление, Реля. Ты же тоже что-то из дому принесла?
- Пору салатов да холодец на противне – благо погода была прохладная. Ещё Олег пробежался по магазинам, соков всяких набрал. Вообще-то мы надеялись с Настей, что и Вера привезёт что-то из дома?
- Да куда там! И никогда они не возят. Это же тащить от Жуковского, по электричкам.
- Но у них же своя машина, - возразила Калерия.
- Зять в праздники за руль не садится – любит немного выпить, особенно если вместе с женой. А там где выпить, там и угоститься надо хорошо.
- Прекрасно! – вернулась к винному вопросу Калерия. - А чего же они вина не привезли, в таком случае? Только яблоки мочёные.
- Настя сказала им, что вино сама купит.
- Вот хорошо было Насте стоять в очереди среди мужиков пьяных, после такой серьёзной операции. Или вино вы покупали и на пятый этаж тащили сумку с ним?
- Что ты, Реля, меня терзаешь? Будто не знаешь, что Настя сама вино и водку покупала и всё это она тащила по лестнице. Теперь понимаю, к чему ты клонишь. Что это мы с Верой и её семьёй виноваты, что Настя угасла так рано?
- Вот вы, с вашей любовью к церкви, будете жить долго.
- Спасибо, что так говоришь. Надеюсь, Бог жизни мне ещё отпустит.
- «Не Бог, а Дьявол вам жизнь продлит при таком отношении к дочерям», - хотела сказать  Калерии, как когда-то говорила своей матери. Но мать атеистка, а тут «божественная» женщина. – «И что это я, действительно терзаю Родионовну? Ну не могла она быть такой прекрасной матерью и бабушкой, какой была няня Арина для Пушкина. Что моя мать, что матушка Насти как родились с червоточинкой в душе, так и идут с ней по жизни, не сворачивая. Их не исправить».
- Вы будете долго жить с Алексеем – вам ещё квартиру дадут, когда он женится, - сказала внезапно для себя.
- Ой, спасибо за предсказание. Настя говорила, что ты ясновидица.
- Церковь же отрицает ясновидящих?
- Нет, были же святые, кто предсказывал жизнь людей. И лечил, как ты сейчас  лечишь, Реля, больных. Видно ты из тех блаженных людей, – это не в обиду тебя говорю – на которых, много возложено, - старушка перекрестилась на образа.
Калерия вздохнула: - «Действительно, «блаженная», если хотела святошу перестроить».
- Я хоть и предсказываю жить вам  долго, - сказала уже более строго. - Но жить с Алёшей вам придётся нелегко.
- Ох, не легко, Реля. Ох, не легко. Он при матери меня не слушался, а без матери и подавно. Ты уж возьми шефство над нашей семьёй. Алёша тебя слушается.
- Ладно, тётя Арина. Жаль только, что мы говорим на разных языках.
- О чём ты, Реля? Вроде обе русские, говорим на одном языке.
- Вы меня не понимаете меня, или не хотите понять. Но шефство как вы сказали, я над Алёшей возьму. И, насколько сил моих хватит, буду заботиться о нём.
- Вот спасибо. В школе Галина Николаевна, которая вела наших мальчишек, до третьего класса, уже собирает деньги на Алёшкино сиротство. Так ты потом возьмёшь эти деньги и положишь на сберкнижку на Алёшку. На Настиной работе тоже собирают, но они обещали сами на сберкнижку положить. Будет мой внук подрастать, вместе с процентами на эти деньги. А станет ему 18 лет, он распорядится ими. Или после армии распорядится – это уж как Бог даст.
- После армии он быстро женится, и будут ему эти деньги на свадьбу. Или на обзаведение когда квартиру получит.
-  Ты так пророчишь?
- Я так предполагаю. Но жизнь покажет, как будет. Прости нас Настя, что мы возле тебя, обсуждаем будущее твоего сына.
- Да она рада слышать это, Реля. Что Алёшка вырастет и в армию пойдёт, а потом жениться – да об этом она и мечтать не могла. Всё думала, что сын у неё даже школу не закончит.
- «Да и мне придётся много заниматься им, чтоб хотя бы восемь классов окончил и поступил в училище, - подумала с грустью Реля. – Но ради Насти я сделаю всё, чтоб её сын не остался Митрофанушкой».
- Ну, мне пора домой, чтоб завтра поехать с вами хоронить Настю. Во сколько вы думаете  выехать?
- К девяти часам сбор назначен. Автобусы заказаны на половину девятого.
- Значит, к половине девятого мы с Олежкой придём. Прости меня, Настя, что мало посидела возле тебя, но сама понимаешь, завтра рано вставать.
- Что ты, Реля. Настя тебе благодарна, что ты поговорила о ней, об Алёшке. Говорят, что мёртвые не слышат, а смотри, дочь моя вроде довольная лежит. Она тебя услышала.
- Ну, дай Бог, чтоб было так, - Калерия пошла к двери и открыла её. – Олег, Алёша, вы чего здесь стоите?
- Я тебя жду, мама. А Алексей нас проведёт.
- Тётя Реля, вы не хотите покушать? Соседка приготовила для вас. Ведь дома вам самой готовить.
- Скажи спасибо соседке вашей. Но я не могу, есть сейчас. Олег, помоги мне одеть плащ. До свидания, Алеша. До свидания, Арина Родионовна.
Когда они спускались по лестнице, Олег спросил:
- Мы тоже едем хоронить тётю Настю, да?
- Да. Я думаю, тебе даже не надо отпрашиваться в школе. Галина Николаевна знает о смерти мамы Алёши, а ведь она завучем сейчас работает.
- Она скажет в классе, почему мы с Алёшей отсутствуем. Тебе жалко тётю Настю? – говорил Олег, открывая тяжёлую входную дверь. Они вышли на улицу.
- Ты даже не можешь представить как. Себя немного виноватой чувствую перед Настей. Она звонила мне три дня назад, просила встретиться, а я шутками отговорилась, что у нас ещё вся жизнь впереди.
- Но это не ты виновата, что она умерла, - уверенно сказал Олег. – Оказывается, мне Алешка рассказывал, что она поехала выбивать алименты с его отца, а он её обидел на кладбище. Вот гад, да?
- И этот гад и много ещё гадюк виноваты в смерти Насти, но они никогда в этом не признаются, по простоте своей. Вот  же говорят, что простота – хуже воровства. У Насти украли несколько лет жизни самые дорогие ей люди. Но до них никогда это не дойдёт.
- Вот видишь, а ты себя винишь. А ты совсем не виновата, что не пошла к тёте Насте, ты тяжело сейчас работаешь и сильно устаёшь. К тому же тётя Настя звонила тебе, чуть ли не ночью. Как бы ты побежала утешать её и пить вино вместе с ней.
- Откуда ты знаешь про вино?
- Алёшка мне сказал, что тётя Настя выпивала последние дни. А как выпьет, кому-то звонит среди ночи. А он, в это время, у матери чуть вина выпивал из горлышка бутылки. Он тоже виноват, что тётя Настя умерла?
- Давай об этом поговорим, когда похороним тётю Настю. Или совсем забудем говорить о смерти. Теперь кто виноват, кто не виноват – эти разговоры Настю не восстановят.
- Правильно, мама. Ты лучше расскажи мне о Серёже Сорокине. Пришёл он  в сознание?
- Ещё как пришёл. Вчера, – Калерия, от усталости путала время, -  дал мне укол себе сделать. Вернее даже потребовал, чтоб ему сделали обезболивающее средство. И уснул, на радость многим. Почему уснул? Да он кричал больше двух суток, мешая людям выздоравливать.
- А теперь сам будет выздоравливать?
- Я сильно надеюсь на это. И пошли сами сейчас отдыхать, потому что рано надо вставать.
- Ты даже ужинать не будешь?
- Какой ужин? Дай Бог, чтоб успели позавтракать с тобой.

 
                Глава  18.

Олег быстро уснул, а Калерия не спала всю ночь. Она легла, конечно, но думы не покидали её. В полусне виделась ей Настя, таскающая сумки с дачи на дачу. А Алёша, выше её ростом и шириной в плечах как у пятнадцатилетнего, лежит на диване, закинув ноги, на спинку его ложа и слушает музыку Высоцкого. Почему Высоцкого? В эти годы Калерия часто слышала о запрещённом поэте. И, даже у одной своей знакомой, когда училась в медицинском училище, слышала его песни. В основном, как казалось ей, какие-то блатные: про Дуньку, с грязными пятками, про какие-то цветы на нейтральной полосе. Про Дуньку понятно – поэт любил всяких женщин. А вот про «цветы на нейтральной полосе» - это не про проституток ли? И это при том, как знала Реля, Высоцкий женился на француженке Марине Влади, с которой разъезжал, как говорили по всему свету, на её деньги, разумеется.
Марину Влади Калерия знала по фильму «Колдунья», который пленил её. Было что-то в этой «Колдунье» от  Релиной юности. Не она ли жила в темноте материного давления, которая любила лишь старшую дочь, а на Релю давила немилосердно. И вот из темноты домашнего плена, взялся будущий учитель спасать «Дикарку», как Релю прозвали в Маяке, где они проживали тогда. И, возможно выручил бы, да убили его в городе Днепропетровске бандиты, выпушенные после смерти Сталина Берией. Берии надо было запугать страну, чтобы взять в свои руки власть. Однако не получилось – власть взяли другие люди, к счастью, а Берию расстреляли.
- «Власть взяли другим люди к счастью, - думала дальше Реля, - потому что и народу вышло послабление. Не будь этого послабления и правь Берия, мне не вырваться от ига мамы и Веры – так бы и работала на них как раба. Правда, раба с характером Спартака, рвущегося на свободу через свою смерть. Интересно, но мне живой удалось уйти от мамы, которая, останься я с ней, загнала бы в могилу. Моя мать, с демоническим характером, могла загнать меня в могилу, ещё раньше, чем это проделала с Настей наивная, представляющей себя безграмотной Арина Родионовна. Вот две матери с противоположными характерами, с разными жизнями, а гнули одну линию: одну дочь люблю, вторую в могилу загоню. Настя мне не зря завидовала, что я независимая, умею вырваться из любой ямы, куда меня люди добрые пытались уложить. Знала Настя и о мой бывшей свекрови – тоже вроде простой как её мать – а возненавидевшая невестку лютой ненавистью. За что? За то, что из алкаша - её сына сделала непьющего себе мужа? Или за то, что родила ей первого внука? Ну и получила следующий выпуск уже пьющего Николая, больных детей. Ну и уложила Нюшка своим поведением Гаврилу-свекра, который страдал из-за нашего развода, в гроб. Господи, что я лишь об покойных думаю? Спать, спать!»
Вздремнула Реля совсем на рассвете и встала с тяжёлой головой. Но думать о болях, не было времени: приготовила завтрак и разбудила Олега. Поели по военному – быстро. И помчались в Богословский переулок, к дому Насти, где застали уже автобусы и мужчин, выносивших гроб на плечах, ворчавших, что в таком красивом, старом доме не было лифта. Гроб установили в первом автобусе, куда сели Арина Родионовна, Алёша и ещё несколько мужчин, видимо тех, кто будет выносить гроб по приезде на кладбище. Оставшиеся сели в другой автобус. Калерия осмотрела людей – старшей сестры Веры – среди тех, кто провожал Настю, не было. Зато было много молодых людей, равноного ей возраста и даже моложе.
 Калерия думала, что ехать будут к Казанскому вокзалу и далее вблизи от него, где ходят рейсовые автобусы. Но повезли очень странно: через Никитские Ворота, свернули на улицу Герцена, там покрутились через любимые переулки Рели и остановились возле церкви, к которой Реля любила водить поляков и Аню и Юрия – по отдельности, чтоб показать действующую церковь. Они были в восторге – выделяли её среди всех действующих церквей – хотя, на взгляд Калерии она им показывала и красивей и богаче по убранству.
Калерия поняла, что здесь Настю будут отпевать и удивилась. В этой маленькой как драгоценная шкатулка церкви отпевали когда-то актрису Нежданову, которая была прихожанкой этой церкви и завещала свои драгоценности ей. И вот здесь будут отпевать Настю, которая не ходила в церковь, (разве только тайком?), потому что боялась, что её могут выгнать с хорошей работы. Кстати, Настя и работала отсюда недалеко. Кроме того, Настя была недовольна и Реля её в этом поддерживала, что Арина Родионовна, уйдя на пенсию, продолжая работать лишь ради того, чтоб относить свою зарплату в церковь. Впрочем, Калерия подозревала, что не в церковь носит деньги старушка, а в секту. Зачем церкви, которая сама зарабатывает деньги: крестины, свадьбы, отпевания, ещё и деньги каких-то старушек? Разве, если попы без совести здесь служат? В последнем Реле хотелось убедиться – время было. Гроб с телом Насти внесли и поставили в какой-то отсек, сказали ждать два часа пока идёт крещение, затем будет венчание, а потом уже отпевание.      
Молодые и пожилые люди, провожающие Настю, постояв возле гроба, потом пошли смотреть саму церковь, взяв с собой и Алёшу с Олегом. Калерия осталась возле Арины Родионовны – мало ли старушке станет плохо. Но мать Насти отпустила её:
- Иди, дорогая, подыши воздухом. Я уж сама возле Насти тут побуду. Да молодых уведи, чтоб побродить по окрестностям здешним – места тут благословенные, – тут раньше было много церквей.
- Вы разрешаете нам походить вокруг?
- А чего стоять возле церкви два часа или более? Да и замёрзнете.
- Но некоторые захотят остаться в церкви, - предположила Калерия. – Смотреть на крестины, венчание.
- Пусть смотрят, если их не попросят уйти. Венчаются сейчас больше тайком, не хотят, чтоб люди смотрели. Времена такие, что к Богу стремятся, но бояться.
- Это правда, - согласилась Калерия и вышла из церкви. Она её хорошо знала, а создавать видимость толпы – это беспокоить старушек, которые здесь, как и Арина Родионовна, может быть, в другой церкви, роились как пчёлки.
- «Но что этих не старых ещё женщин влечёт в церковь, кроме мытья полов, поддержки чистоты в ней – по-видимому, бесплатно да продажи свечек? Впрочем, и свечи им не доверяют продавать. Скорее всего, этим делом занимается сама попадья, или кто-то из близких служащих в церкви – доход от продажи церкви идёт и попам перепадает. Но кто мне с поляками, когда я была здесь, рассказывал о Качалове, что он выкупил когда-то эту церковь от сноса – выложил большую, по тем временам сумму. Что это было? Давление на психику? Мол, не пожертвуете и вы что-нибудь? Поляки не поняли этой завуалированной просьбы, а у меня и денег всегда в кошельке мало. Знали бы эти просящие, как я сама иной раз нуждаюсь. Если бы Домас не помогал, мы бы с Олегом голодали бы, как я голодала в детстве и юности. Но старушки. Если верить Насте – прости, подруга, что тебя вспомнила в связи с этим – матушка её относила немалую сумму в церковь, вместо того, чтобы помочь дочери по дому – и физически, и деньгами. Так вот, Настя, видимо, Арина Родионовна вместо помощи тебе, поддерживала всю поповскую рать», - на этой мысли Калерию прервали.
Стали выходить молодые люди, которые ехали с ней в автобусе и присоединяться к Реле: запомнили её лицо, что было не удивительно. Её узнавали всегда, стоило ей переговорить с кем-нибудь, а в автобусе она говорила со многими, отвечая на вопросы. Все недоумевали, почему они так едут и спрашивали у Рели. Она отвечала, что водитель, по-видимому, знает короткую дорогу. Она же знает хорошо центр Москвы и тоже не понимает – неужели водитель решил провести их по Красной Площади? Это был бы сюрприз. Так за шутками скрывала ту боль, которую ей довелось испытать вчера, и которая не отпускала Релю.
Вышедшие из церкви её товарищи по несчастью, нерешительно топтались возле Калерии, переговариваясь:
- Драгоценности Неждановой пытались украсть. С Богоматери! Вот  гады! – Сказала какая-то женщина.
- Ты верь попадье, - ответил ей мужской голос. -  Драгоценности сами попы  присвоили. А на Богоматерь надели бижутерию.
- Не бижутерию, а имитацию.
- Не один чёрт!
- Не ругайся возле церкви!
Скоро к ней присоединились почти все молодые, кто ехал в траурном  автобусе. Самыми последними вышли Алёша и Олег.
- Ой-я-я, тётя Реля, зря не пошли смотреть, - сказал Настин сын, который не помнил, что у него умерла мать. Или не понял своё горе до конца; - там такие смешные лица на иконах.
- На иконах не могут быть смешные лица, - строго сказала Калерия. – Там Матерь Божья с младенцем, если ты видел. Она не может быть смешная, потому что знала, что её сын, став взрослым, примет смерть за всех людей на земле.
- Но дядька там, - на иконе же - с таким тощим лицом, будто неделю не ел.
- Он, может быть, и больше не ел, Алёша.  Опять же, ради людей.
- Это ты святого Николая, обозвал тощим? - молодая женщина поддала Алёше, шутя по шапке. – Ты знаешь, сколько святой Николай добра людям сделал и делает по сию пору.
- Но там мне бабка сказала, что это святой Спиридон.
- Все святые людям делают добро, а если ты будешь так говорить о них неуважительно, они отвернутся от тебя.
- А мне что! Пусть отворачиваются.
- Ты, Алексей, когда вырастешь, по другому заговоришь, - вмешался в разговор, по-видимому, муж той женщины, которая дала подростку подзатыльник. - А пока пойдём, спросим у твоей бабушки, разрешит ли она нам прогуляться по окрестностям, если долго ждать?
- Уже разрешила, - остановила их Калерия. – Сказала можно немного побродить по этим местам, где, когда-то было много церквей.
- И куда они все делись? - Вдруг окружили Калерию люди, будто догадываясь, что она в этих краях не первый раз и кое-что знает.
- Некоторые сохранились, и мы можем дойти до них. И если их не видно отсюда, то посмотрите на местность, где мы находимся. Ранее здесь был глубокий овраг и это можно даже сейчас просмотреть, по этим переулкам, которые так живописно отходят от нашей церкви, - Реля, стоя к церкви лицом, указала рукой на правую сторону, затем чуть повернувшись, сзади себя.
- Да, овраги здесь были и есть заметные, - сказал мужчина лет тридцати, который носил гроб с Настей. – Москва и вовсе построена вся на оврагах.
- Не на оврагах, а на семи холмах, - поправила его тут же, по-видимому, тоже супруга, потому что взяла говорившего под руку.
- Теперь уже на двадцати или тридцати холмах, - заметила Реля, - потому что Москва, если вы ездите по ней часто, разрастается во все концы.
- И, правда. Но вы нам обещали про эту церковь рассказать.
- А разве вам бабушки не сказали о том, что в этой церкви венчались Марина Цветаева с Сергеем Эфроном? Или, что ещё раньше прихожанкой этой церкви была актриса Нежданова и отдала свои драгоценности.
- Во-первых, венчались Марина Цветаева и Сергей Эфрон в 1910 году. А Нежданова завещала свои драгоценности церкви гораздо позже революции, потому что на эти золотые висюльки, что на Богоматери надеты, покушались наши Чекисты. А они бы отдали своим жёнам. Так лучше пусть их носит Матерь Божья, - продолжал с Релей как спор первый её собеседник.
И тут же вступила в разговор его жена:
- Что ты мелешь? Когда это ты слышал, что Чекисты отдавали украденное своим жёнам? В тюрьму хочешь сесть, хоть сейчас не 37 год.
- Вот, слово сказано, - поддержал разговор второй разговорчивый мужчина. – Конечно, они отдавали награбленное, своим родственникам.
- Ну, ты ещё мне поговори, - в свою очередь одёрнула вторая жена.
- А что? Не ты ли так стремилась замуж за милиционера. Сейчас бы была вся в золоте.
- Ладно, люди, - помирила всех Калерия, вспоминая хорошего милиционера, который заступился за неё перед «одноглазым орлом», - не надо путать лютых Чекистов с советскими милиционерами. Среди них есть очень порядочные люди. И давайте вернёмся к церкви, перед которой мы стоим. Теперь улица, где она расположена, названо по имени Неждановой. А раньше это был переулок и назван был именем Генерал-губернатора Брюса. Кто мне скажет, кто такой это Брюс.
- Ой, - сказала молодая женщина, которая стояла в отдалении и никого под руку не брала, - это же тот самый Брюс, который с Петром Первым в Полтавской битве сражался. Помните, как у Пушкина идут рядом с победившим Петром: «И Брюс, и Репнин и счастья баловень безродный, полу державный властелин». Это про Меньшикова. Но Брюс – любимец Петра – потом стал учёным, построил башню себе – не помню, как она называется – и проводил там свои опыты.
- Башня называется Сухаревской, мадам, - сказал невысокий парень, стоявший рядом с девушкой. – А вы не можете сказать, как вас зовут?
- Во-первых, я не мадам, а мадмуазель, а зовут меня Полина. Но мне хочется спросить у нашей рассказчицы, правильно ли я обозначила любимца Петра Первого. Его именем раньше назывался переулок?
- Дорогая, Полина, - немедленно отозвалась Калерия, – я бы рада вам сказать, что это тот самый загадочный Брюс, которого называли ещё колдуном. Мне он больше по душе. Но именем Брюса назвала переулок Екатерина Вторая – чувствуете сколько лет прошло после того Брюса. Этот второй Брюс меньше нам известен, хотя был мил сердцу Великой Императрицы.
- Екатерина вечно выпячивала своих любовников, - проворчал маленький мужчина. – Но давайте вернёмся к этой церкви, а то мы никогда от неё не отойдём, а хочется подвигаться. Вон мальчишки нахохлились как воробушки.
- Ничего, дядя Никита, - отозвался Алёша, - мы хорошо одеты и будем слушать.
- Я закончу быстро, потому что самой хочется походить. Так вот, я вижу, все здесь весьма образованы, то, наверное, вы знаете про Иерусалим – святой город?
- Это в Израиле?
- Точно. И вот  как там  построены святые места, так и в России старались строить церкви, начиная чуть ли не с Кремля.
- Но строить так, как в Иерусалиме нельзя – это я где-то читал.
- Правильно. Поэтому церкви у нас называли, как эта, возле которой мы стоим. Кто-нибудь прочёл название церкви?
- Сейчас я всем донесу её истинное название, - сказал четвёртый мужчина, до сих пор молчавший и, сделав пару шагов, прочитал «Воскресенье Словущего на Успенском Вражке» - Вражек, от слова овраг.
- На ходу учимся, - отозвалась Полина, чуть улыбнувшись. – А я только хотела спросить, что это такое? Значит это церковь Воскресения. И ведь у нас таких много в Москве. И пойдёмте уже, по пути, я  вам расскажу о церкви, которой даже вы не знаете, - обратилась к Реле.
- Я знаю очень много действующих церквей в Москве, - возразила Калерия. – Так, - она остановилась и повернулась к идущим сзади, - сейчас зайдём за угол этого переулка и сделаем все небольшую зарядку, а то заболеем от холода.
- Вот именно, - сказала Полина, прорываясь сквозь толпу к Реле, - я вам расскажу о такой церкви, о какой вы даже не слышали, наверное. Повторяюсь, наверное, но мне так хочется рассказать вас о ней. Вы уж простите меня, товарищи, что я влезла в такой интересный рассказ.
- Да чего там, - пробормотал кто-то из мужчин. – Я тоже рад вас послушать.
И, как показалось Калерии, Полину – эту невысокую складную молодую девушку, кто-то из жён заревновал. Её тоже ревновали – Реля, по взглядам, это чувствовала. И ей захотелось, чтоб ревности не было в этот скорбный день. А значит, ревнивые жёны должны отделиться со своими мужьями. Возможно, им совсем не интересно слушать о церквях. И одна из жён, будто подслушала её мысли.

                Глава  19.

- Так, - скомандовала вдруг самая боевая  из них, - всем здесь остановиться – от церкви мы значительно отошли – её не видно. И все – даже мальчишки – повторяйте за мной. Это такие упражнения, от которых вы разогреетесь и не вспотеете. Верьте мне, учителю физкультуры.
Группа хорошо размялась, на удивление редких прохожих. И пошли дальше, уже разделившись парами по интересам. Полина буквально не отходила от Калерии.
- Итак, - сказала ей тихо, - сейчас  я вам расскажу о церкви, от которой вы ахнете.
- Уже интересно, - сказала Калерия. – Только разрешите, я направлю процессию. Олег, ты знаешь, где в этом краю дом Саввы Морозова?
- А как же! Я даже знаю, кто дом этот построил.
- Вот веди всех туда – если люди захотят, конечно.
- Подождите, - сказала жена того человека, который нёс гроб из дома. – Мы утром вскочили как сумасшедшие, и не успели покушать. Есть по пути какое кафе?
- Вот хорошо, что вы спросили. Кто хочет кушать, сверните сейчас налево, вот  в этот переулок – там сразу за углом есть не то столовая, не то кафе.
- Нам всё равно, - почти обрадовались голодные, и пошли есть. С ними увязался и Алёша. Звал друга, но тот застенчиво отказался.
- Олег, если хочешь, то иди, я дам тебе денег, - Калерия достала кошелёк, в котором было всего пять рублей. И то эти деньги она взяла, чтоб купить цветов Насте. Но если дать сыну два  рубля, - что даже много для второго завтрака - останется три – на эти деньги можно ещё купить маленький букетик.
- Да что мы, не покормим что ли парня? - Вернулся кто-то из мужчин. – Пошли, Олег.
- Мам, можно?
- Иди, нам ещё далеко ехать и не известно, когда обедать будем.
- Вот  ввалимся в кафе такой большой компанией, - радовался кто-то из женщин, что увели своих мужей от двух слишком знающих «зануд». Так будут говорить потом подругам – Калерия это хорошо знала, по разговорам в больницах.
- Не опоздайте только на отпевание, - крикнула им вслед Полина.
Реля осталась с Полиной и Никитой, который, как ей показалось, влюбился в разговорчивую девушку:
- Итак, мадмуазель, вы мне хотели рассказать о церкви, которую я не знаю.
- Я об этой интереснейшей церкви знаю, потому что живу рядом. Это на Покровке.
- На Покровке? – Калерия задержала шаг. – Гуляла я как-то по вашей Покровке, по каким-то делам. И вот одно здание меня буквально заворожило. Я стояла и минут пятнадцать смотрела на него. Что меня смутило? Покровка ваша, как бы тоже в оврагах построена, да? И вот я иду на спуск, и вдруг мне видится церковь. Какое-то видение странное: издалека – церковь, подхожу ближе – нет того свечения над руинами какими-то.
- И главное, - поддержала её Полина – вы издалека видите церковь, а подойти ближе к ней нельзя. Она где-то наверху стоит и не забраться к ней никак?
- Да, я ведь пятнадцать минут не стояла, как помню, а пыталась к ней подойти, - призналась Калерия. – Но вот  лезу между какими-то домиками, чуть ли не деревенскими, но никак к ней нет подхода.
- Вот! И у меня было тоже видение, и тоже я пыталась до неё добраться. Но никак. Но это вы зашли с другой стороны и с другой улицы, скорее всего с Солянки. А по Покровке эта бывшая церковь числится под номером 26 и раньше эта улица или посёлок, ещё во времена Рюриковичей называлась Барашевская слобода. Вы знаете Рюриковичей? – спросила Полина строго, как спрашивают учителя на уроках.
- Отвечаю, - живо отозвался Никита. - Рюриковичем был, по фильму «Иван Васильевич сердится» Иван Грозный. Последним Рюриковичем, потому что убил своего сына, по картине Репина, что висит в Третьяковке. А дальше пошли Романовы, которые правили вплоть до революции.
- Какие глубокие познания! – сделала вид, что восхитилась Полина. – А не могли бы вы нас оставить вдвоём? Мне хочется поговорить с мамой Олега, который меня поразил в церкви.
- Знаете, я и думал вас оставить, потому что не купил цветов для Насти. Разрешите, дамы, и для вас купить. Вернее вам букеты, которые вы положите на её гроб.
- Господи, - сказала Калерия. – Купите, пожалуйста. Я как раз вела всю компанию к цветочному киоску. И вот вам деньги. А то вскочили утром и бежать, не было времени купить.
- Неужели вы думаете, что я с вас возьму деньги? Спрячьте, пожалуйста. И вы спрячьте, - это Полине. - Я потрясён, что вы не растерялись возле церкви и не дали людям мёрзнуть возле неё два часа, а повели их смотреть этот уголок Москвы, который я люблю до самозабвения.
- В таком случае вы знаете, где можно купить цветы.
- Разумеется, - сказал Никита, уходя.
- Итак, Никита вам ответил про последнего Рюриковича, мне остаётся ответить, кто такие «бараши». Но я, честно говоря, не знаю. Я знаю, что Кремль был окружён слободами, в которых жили ремесленники, которые трудились ради Кремля. Так знаю, откуда поставляли хлеб, столовые приборы – короче кормильцев Кремля. Знаю Бронные улицы, где жили военных дел мастера. Кузнецкий мост – там  жили кузнецы.
- А бараши – ставили шатры для царской свиты и для приближённых его. Я как-то странно выражаюсь, вы уж меня простите.
- Я тоже неправильно говорю – это от холода, наверное.
- Да что вы! Я и не заметила.
- Зато я замечаю. Например, «ради Кремля», я сказала. Так говорят иностранцы.
- А откуда вы знаете, как они говорят?
- Пришлось общаться с некоторыми, водила их по Москве. И вот переняла их выражения. Но давайте вернёмся к той несуществующей церкви, от которой сбежали наши товарищи по несчастью.
- Мне тоже показалось, что они сбежали. Но и голод их погнал. Я бы тоже побежала вместе с ними, если бы мне так не хотелось поговорить  с вами о той замечательной церкви, которой в принципе нет, но которая явилась и вам и мне в виде свечения над руинами. Я думаю, что построена та церковь Рождества в эти же годы, что и та, от  которой мы отошли, если не раньше. Ходит легенда, что от той церкви Воскресения прорыты ходы в сторону Кремля, и в сторону башни Меньшикова. А строили те ходы как раз в царствование Ивана Грозного – хорошо, что Никита упомянул о нем. Ивану Грозному же везде мерещились враги, вот он и строил ходы.
- А пришлось ему воспользоваться теми ходами? – заинтересовалась Калерия.
- Ивану Грозному – не знаю. А вот про Елизавету – дочь Петра Первого легенды ходят.
- Ого, как мы с вами перепрыгнули. Итак, что же там делала Елизавета Петровна? В какие годы? Царствования своего или в девичестве шалила?
- Ну, в девичестве она, наверное, не посмела по ходам бегать. Да ведь и жил весь царский двор в Петербурге, который сейчас Ленинградом называют. Кстати, вы видели Ленинград?
- Нет. Только мечтаю туда поехать с сыном, но пусть немного ещё подрастёт.
- Да-да, туда надо ехать с взрослым сыном, когда он историю страны изучит. Но если вы любите Москву, то Ленинград вам не понравится.
- Это ещё почему? – изумилась Калерия. – На болоте стоит, комары кусают? Белые ночи вас испугали? Грозный памятник Перу Великому, про который я знаю лишь по поэме Пушкина. Да ещё, что поставил его Фальконе уже при Екатерине Второй.
- Ой, вы, наверное, много читали о Ленинграде? Тогда вам будет интересно там. Особенно если поедете летом и в период белых ночей. А я ездила глубокой осенью – холод, грязь, где мы жили – это в Китайской деревне, которая находится возле Екатерининского дворца.
- В Китайской деревне жил великий историк – Карамзин – и учащийся в Лицее Пушкин посещал его. И оставим эту тему. Мне кажется, что идёт Никита с цветами, а мы ещё не договорили об интереснейшей церкви.
- Девушки, вы уж меня простите, но я вам  и пирожков горячих принёс. Вот, в этом кульке. Ешьте скорей, а то остынут. Давайте зайдём за угол, а то ветер нам помешает. Я тоже с вами угощусь.
- Сколько мы вам должны, Никита? – говорила Реля, набрасываясь на чуть теплившийся пирожок. Она, действительно проголодалась. Много говорила на холоде.
- Нисколько, не обижайте меня. Если я маленького роста, то и не мужчина?
И когда они спрятались за каким-то углом, Никита пошутил:
- «В греческом зале, в греческом зале», - как говорил Райкин. – Берите ещё, Калерия, там  десяток – всем по три, а мне четыре, уж простите.
- Спасибо, - Калерия не отказалась. – Мы часто питаемся с сыном, то пирожками, то чебуреками, то беляшами, если далеко от дома отъедем. Но таких вкусных, я даже в девичестве не ела, хотя в молодости всё кажется вкусней.
- Это несомненно, - подтвердил Никита, - но вам грех жаловаться на возраст. Такой большой сын у такой юной матери. Во сколько вы его родили?
- Вас интересует мой возраст? Так мне 33 года, как Христу, когда его распяли.
- Но вы же не дадите себя распять, - возразила Полина, доедая пирожок. – Спасибо, Никита. Согрел ты нас. Мой возраст тебя интересует?
- Сколько бы тебе не было лет, всё равно я женюсь на тебе. Пойдёшь за меня замуж?
- А если я уже замужем? И у меня такой же сын, как у Калерии?
- Ты не замужем и у тебя нет сына. Иначе бы ты привезла его сюда.
- Сравнил. У Калерии  не с кем его оставить. А у меня бабушек целый пчелиный рой.
- Подождите, друзья. Откуда вы узнали моё имя?
- Олежка сказал, - поторопилась Полина, доставая из сумочки салфетки и предлагая их Реле и Никите.
- О! Какой сервис, - Никита взял салфетку. – Благодарю. Но вы, надеюсь, ещё не договорили о той, поразившей вас обеих церкви. Я бы послушал.
- Вовремя пришёл, - оживилась Полина. – Я как раз дошла до того, как императрица Елизавета Петровна венчалась в этой церкви с графом Разумовским, разумеется, тайно. Тайно ходили по ходам, которые были прорыты от дома графа Разумовского, что на Покровке, и стоит недалеко от церкви.
- Слышал или читал, про эти знаменитые ходы. Мальчиками мы даже пытались их найти, но церковь разорена и к ней не пускают. А к бывшему дому-Комоду Разумовского, который ему подарила Елизавета, и который в те времена называли Зимним дворцом в миниатюре, нет никакой возможности подойти. Не знаю как сейчас – я давно на Покровке не был.
- Ценные сведения, - улыбнулась Полина и, поглядев на Релю, подмигнула таинственно – они-то об этих ходах говорили больше, а Никита – мальчишкой – пытался лишь часть ходов отыскать. - Ну, хорошо, про ход, по которому шла Елизавета с Разумовским венчаться, ты знаешь. А что знаешь о церкви, возле которой крутился с друзьями? 
- А после венчания, - подхватил Никита, - она приказала повесить на куполе церкви корону из дерева, но позолотив её.
- Откуда знаешь? – Воскликнула Полина.
- И вот  эта золотая корона, хотя её давно с церкви сорвали, и церковь изрядно разорили безбожники большевики, иногда показывается не простым людям.
- Это мы с Калерией не простые женщины?
- Кто-то себя называл мадмуазель – мне так больше нравится. А про ходы Калерии  рассказала?
- Люди, - остановилась Калерия. – Да вы давно знакомы, а разыгрываете передо мной спектакль. И пора нам идти назад. Кстати, эту легенду я читала где-то, что Елизавета и граф Разумовский венчались. У них даже дочь была, которая выросла не зная русского языка и бежала от Екатерины Второй за границу, потому что Катюша, убившая ранее своего мужа, руками братьев Орловых, потом всех, кто лишь речами покушался на трон, истребляла.
- Ну да! Катька бы с ней расправилась, если бы поймала. Кстати и расправилась, - грустно сказала Полина. – У меня есть дома книга «Княжна Тараканова» - так там всё писано, как граф Орлов – брат того Орлова, который хотел жениться на Екатерине, да ничего не получилось.
- А почему не получилось? - Улыбнулся ядовито Никита. - А потому что были посланы к Разумовскому хитрые люди, в Москву, где тот проживал, с желанием Екатерины иметь грамоту о росписи Елизаветы с графом. Мол, если Елизавета тайно венчалась, то и мне можно. Так он, граф Разумовский – вот уж мужик так мужик – достал эту грамоту и на глазах посланных, разорвал, и клочки бумаги кинул в горящий камин – мол, ничего не было и быть не могло.
- Это когда он кинул? – заинтересовалась Полина. – Когда Екатерина расправилась с дочерью его и Елизаветы, или после?
- Я думаю, что до поимки княжны Таракановой приезжали с посольством к графу Разумовскому, - рассуждал Никита, шагая между двух женщин. – Потому что граф Алексей Орлов поймал княжну Тараканову, когда его брат Григорий уже был женат на какой-то милой женщине и очень её любил, в отличие от Катерины, которую и бил иногда и издевался над ней как женщиной. И уже у Гришки Орлова не было претензий на царство.
- Там  какая-то тёмная история, - вспомнила Полина, - ведь Алексей Орлов не просто заманил княжну Тараканову на русский корабль, а, изобразив, что влюблён в неё. И она же потом вроде ребёнка родила от него в крепости, где сидела.
- Мадмуазель хорошо прочла книгу и, разумеется, знает по ней, что княжна Тараканова умерла? Я угадал? А вот и не умерла сия дама и не была залита потопом, как изображено на картине – не помню, какого художника.
- Но умерла или нет, - но вот сила искусства, - люди думают, что княжна утонула. А вот и наши – идут, хорошо поевши, и тоже купили цветы. Надо бы и нам разделить наш букет, если ты, Никита, купил цветы на всех.
- Конечно. Тут трёх видов цветы. Берите, кому, что нравится.
- Я беру астры голубые, - поспешила сказать Полина и взяла.
- А мне белые, - попросила Реля.
- Пожалуйста. А мне, что остались.
К удивлению Калерии,  у Олега тоже были цветы.
- Кому деньги отдать? – шепнула сыну мать.
- Да я не знаю. Один дядя на всех покупал. А потом раздала тётя. Сказала, что денег не надо. Я ей сказал спасибо, ты, мама не беспокойся.
- Но в церковь заносить цветы нельзя, - сказала женщина, стоящая на входе. – Вы уж их спрячьте в автобус. А как приедете на кладбище, положите к почившей на могилку.
 
                Глава  20.

Под впечатлением разговора на улице Калерия легко отстояла отпевание, хотя её, да и чуть выпивших мужчин возмущал поп или кто другой его заменил? Он игриво поглядывал на молодых женщин, будто приглашая их после повеселиться.
- Провокатор, - шепнул Реле один из мужчин. – Прямо поп Гапон – так и хочется ему рыло намылить.
- Провокатор и есть. А вы не поддавайтесь. Нам ещё ехать далеко. - Калерия желала, чтоб Арина Родионовна заметила, каким людям она относит деньги, отрывая их от семьи. – «Увидев всю их низость, - думала Реля, - бабушка больше бы думала не о благополучии попов – они и так зарабатывают немало – на свадьбах, на похоронах. Хотя сейчас свадьбы и крестины, особенно похороны через церковь, редки, но пусть эти «охальники», как сказала бы сама Родионовна, зарабатывают в другом месте. Такой мощный мужчина, в ком гормоны так играют, мог бы и грузчиком работать. Вот в реанимации у нас работает ночным санитаром старик, говорят из бывших церковников. Опомнился, не гнушается тяжёлой и грязной работы».
Но в автобусе, когда двинулись от  церкви, на Калерию вновь нахлынули воспоминания. Ей бы смотреть на Москву, а потом на осеннее Подмосковье, которое украсилось багряными и жёлтыми листьями деревьев.
- Пушкинская осень, - шепнули сзади.
- «Пушкинская», - согласилась, мысленно, Калерия, не мешая сыну смотреть на это великолепие. Олег вёл себя по-джентельменски. Кто ему внушил, какой высший голос подсказал, что мать сейчас не надо трогать разговорами, рассказами.
Где-то сзади бубнил Алексей, жалуясь чужим людям на жизнь. А может быть, ему не давали покоя женщины, жалея сироту. А этот  сиротинушка выпросил у матери, перед смертью себе небывалую игрушку – магнитофон и гонял запрещённые песни Высоцкого так громко, что у Насти ахало её больное сердце. Загоняла сама себе Настя сердце, таская на пятый этаж продукты с дачи да из магазинов – счастливый обладатель магнитофона ей вообще никогда не помогал. И устраивала раз за разом Настя «праздники» для старшей без совести сестры, которая приезжала сама на всякий праздник в Москву из Подмосковного города Жуковского, привозя с собой «хорошего едока», по восхищённым словам, Арины Родионовны, мужа, и двух переростков девушек. Приезжали они к тётушке и бабушке, а заодно и «Алёшу проведать», как из голодного болота, ничего с собой не привозили, разумеется, хотя хвастались, что такая колбаса, или такой сыр, как на столе у Насти в их городке лежит свободно, не надо в очереди стоять. А такой холодец они не делают из мороженых продуктов – у них можно купить свежее мясо. Однако и холодец, и сыр, и колбаса, не считая всяких салатов, и горячих блюд, сметались за столом за считанные минуты. Зато, наевшись, будущие невесты показывали Насте и бабушке – да и Алёше – как они умеют танцевать. Не шли помыть посуду – они же в горстях – а танцевали, сдвинув столы к стенке.
Реля хорошо помнила один из праздников, на котором впервые побывала. Это случилось после операции на сердце у Насти – прошло всего пару месяцев, как её выписали. Но Настя – вот уж трудяга, и хлебосольная женщина – задумала отблагодарить сестру, за то, что несколько раз за то время, пока младшая сестра пребывала в больнице приезжала к ней. Пригласила Настя и Калерию, которая бывала у Насти чаще, хотя что из Жуковского ехать было в больницу час, что из центра Москвы на окраину то же время, если не больше. Калерия подумала, что отмечать будут в тесном кругу – тем более всё приходилось на день Седьмого ноября – праздник Революции. Она дала Насте строгий наказ ничего не готовить с её больным сердцем. Калерия сама намеревалась принести. И побегала по магазинам и приготовила салатов парочку – большие миски и холодец варила всю ночь. Наутро он застыл таким красивым, что не в одной кулинарии такого не сыщешь. Вот на это холодец и была произнесена сентенция, что в Жуковском можно вкуснее сделать из свежего мяса.
К этому холодцу Олежка пошёл в магазин и принёс горчицу. Воду в бутылках купил, соков разных – еле всё это донесли до дома его приятеля. Поднялись наверх, а Настя там жарит-парит.
- Что это ты, подруга, делаешь с твоим сердцем? Вот мы принесли довольно много.
- Так ко мне же сестра приедет из Жуковского. Хочется им праздник встретить в Москве.
- Кому это им?
- Вере, мужу её, обожаемого зятя мамы и двум их дочерям подросткам, почти взрослым девицам. Уж звонили, уж спрашивали, готовлюсь ли я их встретить? Вот и готовлю всего. То, что вы принесли, этого мало. Это капля в море для семейки моей сестры – едоки хорошие.
- Ты извини, они разве забыли, что ты после операции? Что тебе нельзя тяжести на пятый этаж без лифта носить? Нельзя с больным сердцем около горячей плиты стоять.
- Знаешь, я обещала и я делаю.
- Ну-ка марш от плиты, я сама всё дожарю, вот  с помощью твоей соседки.
- И, правда, Реля, пойду, полежу. Спасибо тебе.
Оставшись, соседка жаловалась Калерии:
- Матушка Насти – Арина Родионовна разве не могла всё это сделать? Настя за продуктами идёт, а Арина в церковь бежит, или на работу. Она близко тут работает, в глазной больнице, если знаете. Да не кем-то довольно важным, а санитаркой. Так помыла полы там и пришла бы дома сделала общую уборку, потому как их очередь была. Но ведь как! Она с работы в церковь заглянула, а Настя тем временем весь коридор перемыла и даже туалет. Пришла мать и руками развела: - «Что это ты, Настя, или я бы не вымыла?» - ругает её. А если ты знаешь, что дочери нельзя наклоняться, чтоб швы на сердце не разошлись, так не иди в церковь, лицемерка такая, ты сначала вымой пол в квартире, чтоб дочь больная этого не делала. Ой, деточка, только ты и сын твой Насте помогает. Вот  же мальчик у тебя растёт! Вчера встретил Настю возле магазина и помог ей принести сумки тяжёлые на пятый этаж, чем вызвал у Насти слёзы – её-то сын этого никогда не делает, лодырь такой. Алёша высочил из комнаты, глазами наглыми хлопает, к себе зовёт, чтоб, значит, что-то показать, вроде музыку послушать. А сын твой развёл руками и говорит, что должен ещё домой кое-что купить в магазине. И ушёл, не стал гром это слушать, что из комнаты раздавался.
- Да, сын мой совсем не такой как Алёша. Но вы его не очень хвалите перед Настей, чтоб она не плакала.
- А что? Настя и сама мне его нахваливает. В пример Алёшке ставит. Да только он как был дундуком, таким и вырастет – попомни моё слово. Или вот, сестрица старшая у Насти. Привыкла за счёт сестры праздники встречать. Едут сюда из Жуковского вчетвером. Так чтобы привезти всякой вкуснятины, которая у них есть и не такие очереди стоять за ними, как в Москве. Приехала бы пораньше сестрица с мужем и своими девицами – большими уже. Вера бы у плиты постояла, вот  как ты сейчас мучаешься. Мужа бы заставила что-то по-мужски сделать, чтоб и Алёшки чему-то поучить. Девок своих квартиру убрать. А то приезжают на всё готовое, эгоисты проклятые, чтоб им пусто было.
- Не ругайтесь, пожалуйста, а то Настя услышит.
Калерия жарила, парила, и сама кипела как масло в жаровне. Естественно, слова соседки ей резали душу. И у неё старшая сестра такая же наглая была. Если бы не Вера, которая выпрашивала все деньги у «любимой мамочки», да так выпрашивала, что остальным сёстрам на хлеб не оставляла, не только на масло, как говорят. Сама Юлия Петровна – так любящая старшую дочь, что на других и внимания не обращала. Вот Вера-модница, такая же модница «мамочка» - обе одевались, обувались модно. Мать одевала себя и отправляла деньги Вере в Одессу, где её любимица ещё драла со студентов, даже с преподавателей. Ну, преподаватели, может, за отметки добивались любви красавицы?  И в рестораны водили – не Вера же платила. Но зато драла со всех, с кого могла. И вот выучилась, а работать не может – заболела. Ещё у кого-то место перебила в институте, получается. А ведь предупреждала её Реля, что за рвачество, будет сестрица тяжко болеть. Не послушалась, не прекратила со всех тянуть, где только можно – боль так зажала, что думала на тот свет уйдёт. Вообще-то, Калерии я не очень верила в болезнь Веры: умела притворяться сестрица. Приехала в Москву, в надежде, что Реля устроит ей прописку. Ага! Держи карман шире, красавица накрашенная, навитая. Калерия если бы и могла, палец о палец не ударила бы для такой негодяйки – так и сказала врачу, которого Вера натравила на неё. Правда не обзывала, мягко ответила на вопрос, не может ли она прописать тяжело больную в Москве? Ей нужно постоянное наблюдение врачей, что только в Москве доступно.
- Вера могла выйти замуж за Москвича, - возразила тогда Калерия. - Я знаю, что за ней ухаживали здесь, в больнице.
- Но сердцу не прикажешь. А вдруг она влюбилась в женатого? – ответил «профессор».
- «Уж, не в вас ли? – подумала насмешливо Калерия, заметив кольцо на руке врача. – Вот головы морочит, чтоб только внимания уделяли больше. Или Вера инвалидность добивается, чтоб не возвращаться на работу в Южно-Сахалинск? Скорей всего так. Но выходить замуж за больного же Москвича, это ей претит – кто деньги зарабатывать будет, которые Вера любит».
- Так как? – настаивал врач, который даже не представился Реле. И Вера не сказала имя, фамилии не назвала. Может и не врач вовсе – мало ли мужчин по больнице ходит в белых халатах – лаборанты, фельдшера, даже санитары могут быть – это Реля знала по своей практике – она училась в то время. Оденется иной практикант в форму врача и делает представление.
- Я же не в Моссовете работаю, - обтекаемо ответила она. - И если бы даже могла прописать Веру в Москве, не такой Вера мне хорошей сестрой была, чтоб я ей помогала. Вот сижу сейчас и ругаю себя – за что полгода ходила к ней в больницу? За что бегала по магазинам, чтоб вкусные продукты ей покупать? Она моих трудов не достойна.
- Но она же больная!
- Оставьте, доктор. Хотя Вера и сказала мне, что вы профессор. Вы ведь не профессор?
- Простой, палатный врач.
- Вот видите. Она всю юность и молодость прожила во лжи. Всем врёт, от мала, до велика, что только какую корысть себе иметь. И удавалось всех обманывать, все её находили такой прекрасной, пока она гадости людям не начинала делать. А гадости – это в обязательном порядке. Высосав из людей последние силы, Вера их отплёвывает, как ненужную жвачку.
- Но вы, я чувствую, - заинтересовался врач, - никогда Вере не поддавались?
- Иногда приходилось, в силу жизненных обстоятельств, варить за неё борщи, топить печь, ходить к Днепру за водой – а это двойная и четверная нагрузка была на девочку, за её работу, которая ещё и голодала в своей семье.
- Ну, во время войны и после неё особенно, когда восстанавливали страну, все голодали.
- Ошибаетесь. Вера и мама не голодали. Они пожирали всё, что я успела приготовить, не оставив самой поварихе. Потом к Вере и маме пристроились сестрёнки послевоенного выпуска, срисовывая со старших женщин узоры.
- Да, я вижу, что вы настрадались в своей семье. Но как же – Вера говорила, - возите сына в Украину, к таким «хорошим» родным?
- Во-первых, к занятному моему ребёнку бабушка и младшие сёстры относятся пока хорошо. И мне хотелось, чтоб мой сын знал, кто у него бабушка, кто тёти. Но поскольку они в отношении меня ведут, как прежде, - «дай» и «привези», - думаю, что и сын скоро это поймёт и скажет мне своё решение. А что решение его будет не в пользу украинских родных, это точно.
- А тут ещё я пытался подкинуть вам  Веру, которую вы считаете корнем всех своих бед.
- Считаю. Из-за Веры мама меня не пожелала учить, потому что все деньги из семьи уходили в прекрасный город Одессу. Вера училась там, но город не познала не из-за болезни, как она может вам пожаловаться, а из-за своей натуры тянуть со всех, как только может – со студентов, с преподавателей, с мамы – присылала ей письма, где рисовала себя в гробу.
- Будто умирает, - усмехнулся врач, - этот фокус и мне знаком. Многие студенты так делают  –  это не ново. Но в Одессе, если Вера была такая всеядная – были ещё моряки ей в помощь.
- Вот с моряками загвоздка. С простыми матросами, видно, Вера не хотела встречаться. А с высшим составом, как Капитаны дальнего плавания или их помощники – те не хотели с Верой знаться. Не усмехайтесь – я точно знаю. Представьте себе, я встретилась в поезде с Капитаном, с которым зналась ещё в детстве – мимолётное знакомство. И тогда же нагадала – помощнику капитана – что сам он станет Капитаном в 33 года. И вот он – возраст Христа – мы едем с ним в поезде, а он ещё не Капитан. Он шутит и ведёт меня, «не верную цыганку», в ресторан, где я ему подтверждаю, что он станет Капитаном скоро, может быть на днях.
- Вы исключительная женщина. Искромётная такая, с вами даже находиться страшно. Совсем не как Вера. Знаю, что сам вас позвал, вы не сами пришли. Но договорите мне о Капитане. Уж очень интересно у вас получается, Девочкой нагадали и вдруг встреча в поезде, через много лет. Это потрясает даже меня, мужчину, к морю совсем равнодушному.
- Напрасно. Вот и Вера, учась в таком городе, совсем не знала Одессы, увлекаясь лишь ресторанами, в которые её водили преподаватели, полагаю. И богатые дяди.
- Да вы мне не об Одессе, а о Капитане рассказывается. Он у вас получился как Грей из повести «Алые паруса»? Приплыл и забрал девушку?
- Он пытался и влюбился, разумеется, потому что в 33 года был не женат. При этом высокого роста и не урод лицом. Даже красивый, я бы сказала. И вот мы в поезде с этим красавцем, где он меня пытается прельстить, и предлагает замуж, завлекает Одессой.
- Одессой, где уже учится ваша сестра. Так почему вам  не выйти за него? Вот бы утёрли Вере нос. За всё бы отомстили, что она причинила в юности. Жёны Капитанов – это знать, им всё из-за границы привозят.
- Но я фаталист и знала, что не он предназначен мне в мужья, - возразила врачу Реля.- Но, что он будет Капитаном, я ему подтверждаю.
- А куда он ехал, когда вы встретились?
- В Херсон, хоронить мать. Не удивляйтесь, что будущий Капитан вроде резвится, позвав девушку в вагон-ресторан. Но его мать была вроде моей матери – с чёрной душой – оттого юный мальчик, двенадцати лет, сбегает от неё в Одессу, где у него жил дядя с хорошим характером.
- И вот же, выучился в Одессе в Мореходке?
           - Да, попутно познав войну, ещё и на фронте побывал – человек прекрасный, - Калерии не хотелось говорить, что Артём был кузеном Веры – её зловредной сестры.
           - На фронте побывал – да, это человек уже познал, что такое горе. Но почему вы за такого прекрасного человека не пошли замуж?
           - Ещё раз повторяю – на тот момент я знала, за кого выйду замуж, и это был не Капитан. Но, похоронив свою чётную матушку, человек получает телеграмму, что его командир умер, и ему предлагают срочно выехать в Одессу, принимать корабль.
           - Вот это фокус – не то, что рисуют студенты, когда просят денег у родителей. И он уехал принимать корабль, не отблагодарив вас за предсказание?
           - Отблагодарил. Он мне прислал в то село, где я у мамы гостила тысячу рублей – это сотня, по новым деньгам. И на сотню рублей я поехала в Одессу, чтоб увидеть на город.
           - Посмотрели?
           - Да. Жила у тётушки Капитана, благодаря которой я разглядела «жемчужину у моря» не так, как знала её Вера – со стороны ресторанов. А рассмотрела все достопримечательности.
           - Завидую вам. Мне так не повезло в юности. Но если вы умеете предугадывать, то, наверное, знаете, что Вере в Москве не жить?
           - Ни в коем случае! Я не отдам алчной сестрице город, в который влюбляюсь всё больше и больше. Так ей и передайте. А, впрочем, нет. Скажите, что ей вреден воздух в Москве. Это будет как раз верный ответ.
           - Да. Машин тут много, загазованность в Центре.

                Глава 21.

           Воспоминания Рели прервала остановка автобуса. Кто-то из мужчин решил выйти – ему срочно потребовался туалет, который мелькнул в кустах. Некоторые женщины тоже вышли и помчались – туалет был на два стороны – виднелись буквы «М» и «Ж».
           - Вот наелись и напились в кафе, - пошутил кто-то. Хорошо, что и автобус первый остановился, а то догоняй потом.
           Но так как ехали хоронить, то никто не ворчал. Потому что на кладбище некогда искать подобное заведение. Тем более, что люди быстро справились со своей нуждой и скорым маршем вернулись в автобус. Автобус тронулся и поехал вслед за первым, а Калерия продолжала воспоминания, но не о своей сестре, а вернулась к сестре Насти. Ушла из памяти Вера, которая всем своим поведением раздражала Калерию, явилась другая прекрасная Вера, которая, в данном случае, тянула соки из Насти. Приехали «долгожданные» гости в Москву, года два назад, где им пекли, жарили, варили, ходили по магазинам, чтоб ублажить их ненасытные желудки. С ними вошла и Арина Родионовна, которая, по всей видимости, дожидалась их у дверей дома. Правда, сказали, вышедшей из комнаты Насте, что встретились случайно.
           - Идём от метро, Настёна, вдруг видим, матушка наша чешет домой, с работы, - Рассказывала Вера, полностью совпадающая с представлением Рели о ней - вальяжная, властная, чувствующая себя повелительницей всех и всея - такая не переломится.
           - Да, - подтвердила Арина Родионовна, - вот случай, так случай. Слышу, внучки мои за мной несутся: - «Руки вверх, бабушка». Я так и обомлела. Ой, Реля здесь. Пришла помочь Насте. Спасибо. Вот, знакомься, Вера, - это Настина подруга.
           - Наслышаны, - отозвался, наконец, муж Веры, помогая снять и повесить супруге пальто. И посмотрел виновато в сторону Насти. Калерия почувствовала, что он сочувствует родственнице, но ничего поделать не может, чтоб продвинуть свою «Кабаниху», как сразу окрестила её Реля, помогать родной сестре, а не с неё тянуть.
           Дочери старшей сестры Насти поразили Калерию. Эти – раздевшись и переобувшись, как у себя дома, сразу унюхали запахи с кухни:
           - Как вкусно пахнет? Ты и котлеты с чесноком пожарила, тётя Настя? И с печенью что-то вкусное сделала?
           - Постыдились бы говорить, - не удержалась, вышла из своей комнаты соседка, помогавшая Насте и Реле в приготовлениях на кухне. – Прежде чем нюхать и восторгаться, вы бы спросили, как тётя Настя стояла в очередях, чтоб всё это купить – печень, рыбу. А потом всё это донесла до квартиры без лифта. А потом стояла с больным сердцем, чтоб всё это привести в божеский вид и приготовить.
           - Мам, нам, что поворачивать оглобли назад, в Жуковский ехать? – Сказала, высокомерно, старшая дочь Веры.
           - Подожди, - Вера властно остановила дочь. – Чего вы добиваетесь? Чтоб моя семья, не отпраздновав, уехала назад? Не дождётесь. Мы не к вам приехали.
           - Конечно не ко мне. А то б я приняла таких гостей. Четверо голодных, да с пустыми руками.
           - Почему, с пустыми руками? Мы вот трёхлитровый баллон мочёных яблок привезли.
           - И как только не надорвались, - прошептала соседка – у неё голос сел от такой наглости. – Ну-ка, целый, трёхлитровый бутыль яблок привезли – всем достанется по одному – эка радость!
           - Шли бы вы, бабушка, в комнату к себе и не рассуждали, кто, чего принёс, - это муж Веры.
           - А, любимый зятёк Арины! Так ты бы приехал загодя и поработал по-мужски. Вчера бы потаскал продукты, в очередях постоял. Сегодня бы дочери твои визжали над запахами, не так обидно.
           - Тётя Вика, не надо, - попросила Настя, - право же, я не в обиде на свою сестру и её семью. Они ко мне в больницу приходили.
           - Приходили? Вот эти девицы, кои уже о замужестве мечтают? Нет, такие не ходят к больным тёткам. Они лишь на сладкий стол приходят.  Но к свекрови вы так не одна не войдёте, по нахалке. Свекровь-то вас заставила бы самих готовить, а потом ела бы и критиковала. Потому как в детстве не научишься, руки прикладывать ко всему, что ешь, потом поздно учиться.
           - Хватит ругаться, тётя Вика, - вдруг льстиво отнеслась Вера к соседке. – Пойдёмте лучше с нами праздновать. Помните, как вы меня учили стол сервировать? Теперь и мои дочери умеют это делать – любо-дорого посмотреть.
           - Стол сервировать – не велика наука. А вот наготовить кучу еды на этот стол – вот чудо. Но я не пойду с вами праздновать, хоть и принимала участие на кухне, помогала Насте и подруге её.
           - Ладно, тётя Вика, идите, отдыхайте. А захотите, посмотреть, как мои доченьки танцуют разные танцы – милости просим, приходите.
           - Танцы? Тьфу! – старушка плюнула и ушла в свою комнату.
           - Вот, Настя, как допускать всяких соседей к приготовлению еды. Они же потом и отравить могут. - Сказала Вера сестре и позвала своих дорогих доченек помочь ей в сервировке стола, не беспокоясь, что будет, есть отравленную пищу.
И всё как гуся вода. Семья вошла в Настину комнату, стали сервировать стол. Арина – мать таких разных дочерей отпросилась у Веры на работу:
           - Я только взгляну всё ли там в порядке, и назад, чтоб с вами отпраздновать.
           - Мам, ты бы уходила с работы и жила на пенсию, видишь как Насте тяжело.
           - Вижу, а только Настя на инвалидности, я на пенсии  и что у нас  получится?
           - Я, мама, слышала по телефону от той же Виктории, что ты пенсию складываешь на сберкнижку, а зарплату не всю Насте отдаёшь. В церковь большей частью носишь.
           - А как же, Вера. Я ведь в церкви молюсь за всех вас. Настю вот, от болезни отмолила.
           - Как отмолила, мама? Если Насте и сейчас тяжко. Видела, как Виктория на меня накинулась? Это ещё цветочки. Знала бы ты, что она по телефону о тебе говорит.
           - Извините, но мне кажется, Виктория и вам в глаза высказала немало, чтоб задуматься, над своим поведением. А не передавать матери и Насте, что соседи про них думают. - Сказала Калерия, подавая на стол закуски.
           - Ой, вы не туда ставите. Что там  у вас? Салат Оливье? Вот сюда, я думаю, сядет мой муж, а он очень любит этот салат. А рядом с бутылкой водки поставите холодец – тоже его еда, хотя и дочери мои от него в восторге. Настя его готовит бесподобно.
           - Холодец готовила я. У себя дома. Принесла его прямо в посудине, в которую залила.
           - Спасибо, попробуем и ваш холодец, - будто одолжение Реле сделали.
Теперь, Калерия уже знала от женщин, ехавших с ней в автобусе, что поминки Насте будет устраивать Вера – для того и не поехала в Москву на отпевание.
           - Она хитрая, - сказала одна из пожилых родственниц Насти, - все на холод, в Москву – вот и я приехала. А Вера на даче, в тепле, не простудится. Правда, везти продукты из Жуковского придётся ей – но это мясо, рыба, консервы какие – тащить всё это ей муж и дочери помогут. А овощей на даче полно в баночках, Настей же и закрученных. Варений там всяких, разных, ещё с прошлого или позапрошлого года осталось.
           Калерия вспомнила, как Настя ей предлагала поехать на дачу с ней и выбрать себе баночки с вареньем, с чем ей понравится. Реля шутила тогда, что поправляться не хочется и Олег не приучен пить чай. Он всё больше по компотам специализируется. К тому же Калерия каждый год, толчёт или пропускает через мясорубку покупную на рынке чёрную смородину – вот это они  едят с удовольствием. И делают с нею напиток – живые витамины.
           Настя сокрушалась: - Боже, у меня столько варенья пропадает.
           - А зачем делаешь столько?
           - А куда девать ягоды? Жалко. Правда, с сахаром бывают перебои в магазинах летом. Но я с зимы сахарок припасаю.
           А между тем, старушка родственница Насти всё отвлекала Калерию от воспоминаний: она ехала на переднем сидении и почти вывернулась, чтоб поговорить с Релей: - Как долго ехать до 33 –го километра. Уж и не припомню такой осени внезапной – вчера тепло, а сегодня, хоть шубу надевай. На кладбище-то будет ещё холодней. А молодёжь, я смотрю всё больше легко обета. В том числе ты, доченька.
           - Ничего, не замёрзнем.
           Но когда приехали на кладбище, Калерия очень ощутила холод. Жуткий ветер буквально пронизывал и заставлял всех переступать с ноги на ногу. Замерзающие мужчины тоже старались быстрей опустить гроб с телом Насти в не остывшую ещё землю:
           - Вот так, Настенька, землица ещё тёплая, тебе будет здесь хорошо, - произнёс как проповедь кто-то над могилой. - Здесь ты родилась, дорогая, тридцать девять лет назад, здесь тебя и спрятали в землю. Дай Бог, чтоб она тебе была пухом.
           Когда вставили крест, на котором были написаны дата рождения Насти и дата её смерти, все ринулись покрывать могилу цветами. Ветер поддевал лепестки цветов и они шевелились,  как живые.
           - Хорошо, что холодно, - прошептала опять та же тётушка, которая вела беседы с Релей в автобусе. – А то набежали бы местные хулиганы и цветочки бы собрали. Потом их продают возле кладбища же. Или девицам своим передаривают. Конечно, это не хорошо, брать от мёртвых, а живым дарить. Но ведь берут. И зачем? Когда у каждого на дачах свои цветы растут. И Настёна разводила. Вот  увидишь ещё, когда на поминки поедем.
           - Мне что-то не хочется идти на поминки, - Калерия вспомнила, кто их готовит.
           - И не думай даже. Нельзя, приехать так далеко и не помянуть человека. А ведь мне Арина сказывала – ты Насте лучшей подругой была. Смотри-ка, мальчишки толкаются плечами – замёрзли. Но это не хорошо, толкаться на кладбище. Тем более Алёше, ведь его мать хоронят. Ты бы остановила на них.
          Но какая-то из молодых женщин подошла и что-то сказала Алёше – ведь толкаться начал он первый. Не понял, видно, паренёк, что матери он больше в глаза не увидит. Или был характером в свою тётушку.
          Потом их свезли на дачу, где старшая сестра Насти приготовила поминки. Готовила Вера не одна – у неё была масса помощниц из местных женщин. И как не всматривалась Калерия, она не увидела ни мужа Веры, ни её дочерей, которые так любят плясать, поевши вкусно. Но тут не попляшешь, а к приготовлению своей матери они уже привыкли:
          - Проходите, гости дорогие, садитесь за стол, помяните мою сестру. Вот  готовила себе продукты на день рождения, а оказалось на поминки, - и столько притворной скорби было в её голосе, что можно было подумать, что у неё большое горе.
          Кто-то из мужчин услышал, что готовила Вера не себе, а Насте на день рождения, удивился: - Смотри-ка, Настя и не знала, что ей такой пышный стол приготовили на день рождения. Взяла и умерла.
          - Да, - подтвердила лицемерка, - я  и Насте устроила такой праздник, лишь бы она жила.
          - «Устроила бы ты Насте день рождения, - холодно подумала Реля – до сих пор не мола согреться. – Ты бы Настеньку заездила даже на её день рождения. Сестрица «правдивая!»
          С гнева хватила коньячку, который ей налил сосед справа. Слева сидел Олежка и активно ел – тоже замёрз изрядно. У Рели тепло разлилось по телу, а в голову полезли не совсем хорошие мысли:
          - Ты меня не зарывай в холодную землю, - шепнула сыну. – Лучше сожги на тёплом огне.
          - Ты выпила, так закусывай и не говори лишнего, Белка маленькая. А будешь продолжать, я тебя, дома, ремешком поучу.
          Калерия рассмеялась бы, если бы не сидела за скорбным столом. Ей нравилась опёка сына: - Так сожги! – строго проговорила она, принимаясь закусывать.
          - Ты ешь. А дома, если я ремешок не найду, ты у меня в углу настоишься.
          - Хитрый. Я тебя в угол не ставлю и ремнём не стегаю.
          - Если не будешь об огне вспоминать, все наказания отменяю.
          Реля склонилась над тарелкой: развезло её здорово. Хорошо рядом защита сидит. А Домас? Он мог бы быть и защитой, и опорой, да вот заболел. А какой защитник из больного. Это она, Реля, должна его защищать, должна бороться за его жизнь.

                продолжение  >>>   http://www.proza.ru/2012/01/09/799