Отвыкали... привыкали...

  Пожалуй, позитивнее, чем память, режиссёра  нет.   Прошлые неурядицы и неприятности, благодаря её гениальной режиссуре,  не накладываются на настоящие, и жизнь не превращается в  кошмар.      Режиссёр дремлет до поры, давая человеку свободному возможность строить обстоятельства и выбираться из них по своему разумению.  И только, когда обстоятельства, получают статус пройденного этапа и отправляются на хранение до востребования, тогда-то память  и принимается, легонько прищурившись, просматривать мизансцены и монтировать их, уже по своему разумению. Не этим ли объясняется, что порой из самых заурядных мгновений получаются комедии, которых нарочно придумать невозможно.

     Наш первый год в деревне проходил в тяжёлой адаптации к новым условиям жизни, вернее, к отсутствию условий для жизни. И к тому, чего нет, оказалось, можно привыкнуть. 
Муж и сын переносили неустроенность более стойко, чем я, хотя, сыну, конечно, было труднее, чем нам, взрослым. Серёже в то время шёл тринадцатый год. По   всем законам физиологии – переходный возраст. Но в его случае физиология стушевалась перед насущными проблемами.  Новая школа, в семи километрах от дома. Сельские сверстники, среди которых городскому мальчику нужно  завоевать право на достойное место в мальчишеской иерархии. И дом, где нет водопровода и горячих батарей центрального отопления. Приходя из школы, он накладывал в бокал густую сметану, крошил в неё хлеб, посыпал сахаром и съедал с аппетитом. Потом приносил дрова, затапливал голландку и шёл, таскать из колодца воду. К приходу с работы родителей, в доме было тепло, а баки – наполнены водой.  Как  в таких условиях  выкроить  время для проблем  переходного возраста? А если ещё и мама, постоянно пытающаяся найти на умывальнике кран?!

     Но кран, который я, подойдя к умывальнику, всегда  машинально хотела открыть – мелочь. Как мелочь и – подоить корову.
То, чего я так опасалась, в первый раз сев на скамеечку с подойником, не случилось. Корова  не пыталась  задавить, наступить на ноги, поддеть на рога, а оказалась разумным существом. Выдержала мою, неловкую на первых порах, дойку, не шелохнувшись.  А дальше всё пошло ловчее и приятнее. И процесс превратился в удовольствие. Каштанка, увидев меня, приветствовала нежным мычанием, я отвечала  ласковым словом, и, усевшись на скамеечку, вела  беседу. Иногда, по настроению, пела, а она поворачивала ко мне ухо, насколько это было возможно.
Нелегко далось укрощение русской печки. У её нехитрой конструкции  оказалось столько  премудростей! Откуда мне, всю жизнь открывавшей  кран  газовой плиты, чтобы приготовить еду, было знать о них.
 На полевых приходилось, готовить на костре. Антон разводил костёр, а я прилаживала на очаге котелок, чайник.  Никаких сложностей и хитростей – открытый огонь, закипающая вода – готовь в своё удовольствие на  свежем воздухе, при роскошных декорациях, которые «изображали»… самые разные ландшафты: горы, степи, вплотную подступивший лес, журчащую по камням близ палаток, речку с чистейшей водой. 

     В первый раз, когда я затопила печь, решив порадовать семью свежим хлебом, хвалёно-духмяными щами и кашей, печь задохнулась от смеха, а я – от дыма. Открыла заслонки, которые – впереди, а о той, что сбоку – забыла. Всё, что заложено в печь, а заложено было много, в том числе и  старые, от прежних хозяев, обои,  затлевшись, заполнило едким дымом весь дом и окрестности вокруг дома. Прибежали две соседки, поинтересоваться, что горит. Одна из них, посмелее, прикрыв лицо платком, пробралась к печке и открыла боковую заслонку. Печь, ворча,  стала выпускать дым в трубу. Но тот, что скопился в кухне, сделал своё чёрное дело. Его натиска не выдержали  новенькие  обои и, покрывшись налётом негодования на глупую бабу, стали отваливаться. Полоса, за полосой.   

     Первый урок по растопке печи  затвердила накрепко. На втором уроке  она  отомстила сгоревшими: и хлебом, и кашей, потому что я воспользовалась её услугами без должного уважения, как костром. Потом, проконсультировавшись у соседки,  приноровилась. Хлебы стали получаться высокими, пропечёнными. Еда, приготовленная в  печи -   духмяной, упревшей.  И, что ещё оказалось удобным, горячей весь день. Придёшь вечером с работы, выдвинешь ухватом чугунки  и  накрывай на стол. Ужин  - точно по расписанию. Правда, с ухватами тоже пришлось повоевать, пока они научились двигать, не опрокидывая чугуны, не надрывая мой живот, а скользя  по при;печке.

     Труднее всего, оказалось, жить без бани. То есть, не совсем без бани. Старенькую, за огородом, Антон отремонтировал и сложил  в ней печку. Напрягши всю силу инженерной мысли, как  хвастался.  Печка у него  вышла о семи коленах. Я подозревала, что семь, это лишнее, но охаивать  мужу его детище не стала. Она, семиколенная, сама себя показала. Не с лучшей стороны. Водичку – грела. Так, кое-какое тепло давала.  Можно было абы - как… горячей водой сполоснуться, но  па;ра не было. А, ведь, в неё вмонтирована  какая-то ёмкость с камнями! Видимо – в  седьмом колене. Не доходил туда жар, хоть поленницу сожги.

     Кто не знает наслаждения, получаемого от настоящей русской бани, тот не поймёт такой блажи, как тоска тела и души по пару. И надо же было случаю, раскрыть нужную книгу, на нужной странице. Листала перед сном, выбирая, что почитать и – вдруг: «Старинный русский способ». Заинтересовалась – о том, как в старину русские люди в деревнях парились в русских печках. Прочла один раз, второй, третий. Отбросив ненужное, сконцентрировала внимание на самом способе. Печка, уже приручённая – есть, солома – есть. Веник – есть.
Дело оставалось за малым, убедить Антона, что ничего экстравагантного в этом способе попариться, нет, он – дедовский. Напрасно читала вслух, внятно, с выражением. Ни муж, ни сын этим способом не заинтересовались, мягко говоря. Серёжа просто отговаривал. Антон… лучше не повторять. Но… если в мою голову что войдёт, то выходит только с опытом.
В ближайшую субботу стала готовить «парную» к процедуре. Вытопила, согласно с  текстом рассказа. Выгребла начисто золу, застелила под чистенькой соломкой. Готово! Муж, пересиливая смех, поинтересовался, как я планирую туда влезть, а главное – вылезть. И оказался прав, вылезти оттуда самостоятельно я  не смогла. Влезть – влезла… кое-как. Попросила его закрыть заслонку, чтобы не выпустить жар  и пар, о котором мечталось.
По-моему, примерно так же грешники располагаются в преисподней – в  адской жаре, полной темноте и скрюченном состоянии. Малейшее движение, и – ожог на плечах.  Изловчившись, всё-таки плеснула чуть-чуть на своды водички из ковшика. Такого истязания даже  грешникам не уготовано! Мне казалось, что кричала я громко, Антон - едва расслышал. Отодвинул заслонку и,  созерцая открывшуюся картину, соображал, как  извлечь меня из печки.
Из чрева я «выходила», с помощью мужа, ножками.

     Смешного в том моменте  было, мягко говоря, мало.  В саже, с ожогами, кое – как поплескалась в  корыте тёплой водой, под аккомпанемент из откровенного мнения обо мне и моих фантазиях, который Антон выдавал из-за закрытой в кухню двери. Было и упоминание о голове, которая даётся человеку не только для того, чтобы читать, но и думать, хотя бы изредка.
Но как его  отрежиссировала  память! Столько лет, вспоминая, хохочем, словно ничего смешнее в  нашей жизни не было.