Васильковая страна или Фонари в долине Эмбервуд Г6

ГЛАВА 6

Я шла по Гайд-Парку и разглядывала значки с мультяшными героями, которые были повсюду: на деревьях, фонарных столбах, прохожих… Какая-то птица уселась на столбе и вместо глаз у нее были значки. Она открыла клюв и заорала картавым голосом: «Раскрой глаза! Знаки везде! И на тебе тоже!».
Я стала подбегать к прохожим и спрашивать, нет ли у кого зеркальца. Мне нужно было срочно посмотреть на себя. Но зеркала ни у кого не было и я попыталась разглядеть себя в грязной луже. Нагнувшись, я услышала звон – из моих карманов посыпались значки.

Я подскочила в кровати как от пинка. Что за винегрет мне приснился? В кои-то веки уснула…
Солнце нахально лезло в мое окно. Я решила облегчить ему задачу и подняла жалюзи. Не помню когда последний раз видела такое голубое небо в этих местах. Гроза поработала на славу, смыв всю городскую грязь и отстирав закопченное небо. День обещал быть чудесным.
Я наспех оделась, налила кофе в термос, захватила пару бутербродов и, укутавшись в плед, вышла в парк. Дневник я, разумеется, взяла с собой.
Сев на скамейку, я подставила лицо утреннему солнцу. По дорожке в одинаковых спортивных костюмах пробегали два пенсионера. Я всегда завидовала организованности и силе воли тех людей, которые занимаются физическими упражнениями. Заставить себя не есть на ночь и бегать по утрам было для меня так же несбыточно как полет на Луну. 
Я раскрыла дневник и продолжила чтение:

«На следующий день я узнала, что одну девочку из нашего приюта увезли в госпиталь с высокой температурой, а к вечеру стало плохо и Штангенциркуль. Началась эпидемия кори и у нас объявили карантин. Нас не водили в церковь, и даже посещать библиотеку было запрещено. Я пыталась узнать у кого-нибудь что с моей подругой. Оказалось, что и ее госпитализировали.
Я сидела на подоконнике и с тоскою смотрела в окно. Прошел день, потом второй. Тоска моя стала невыносимой. Я стала молиться о том, чтобы эта болезнь постигла и меня. Я хотела быть рядом со Штангенциркуль, но болезнь не желала иметь со мной никаких дел. Уже четыре девочки слегли с тяжелой формой кори, а я сидела и думала: чем я хуже? Корь была единственной возможностью попасть туда, где была моя подруга. Завтра ее день рождения.
Господи – думала я, - как несправедливо!
От взрослых я ничего нового так и не узнала. От них только и было слышно: «инкубационный период, инкубационный период…» Прошел этот проклятый период и за все время больше никто не заболел, а это значит, что карантин скоро снимут. А это значит, что госпитализированные вернутся из госпиталя, а вместе с ними и моя подруга.
Но судьба решила сыграть коварную шутку. В самый последний день карантина у меня поднялась температура.
Так я открыла второй сезон.
Несколько дней пребывания в госпитале выпали из моего сознания из-за бреда и сильной горячки. Как только мое состояние улучшилось и более-менее стабилизировалось, я тут же начала задавать вопросы. Оказалось, что всех приютских выписали кроме меня. Получалось, что теперь Штангенциркуль будет ждать моего выздоровления и возвращения.
Чтобы скрасить нудное течение дней, я предавалась фантазиям о Васильковой стране.
Я представляла как вернусь в приют, увижу там мою дорогую подругу и преподнесу ей свою сказку. Если бы я была Штангенциркуль и обладала ее изящным слогом, то написала бы примерно так:
Жители Васильковой страны были настолько малы, что цветы для них были деревьями. Они отважно отстаивали у муравьев и термитов свое право жить в стволе старой раскидистой липы. Испещренная множеством ходов, коридоров, галерей и ярусов в несколько этажей, она возвышалась над васильковым полем и откидывала величественную тень, похожую на корабль. Из-за протекавшей неподалеку реки над полем часто клубился стойкий жемчужно-молочный туман. Маленькому народцу приходилось носить с собой колокольчики – так они легче и быстрее находили друг друга.
Меня выписали в препаршивейший день, когда дождь лил как из ведра. Казалось, небо рыдало по мне. Больше из приюта сюда никто не поступил, а это означало, что я закрыла карантин.
Впереди показался Мэллоу-Гарден. Странное чувство охватило меня. Вроде бы все было как всегда: те же стены, те же крыши, но что-то все же изменилось… В душе моей поднялась тревога, во рту пересохло и язык прилип к небу».

Дальше слов разобрать было нельзя. Я перелистнула страницу и мне удалось прочитать лишь следующее:

«Вот, почему родные стены приюта показались мне чужими и неуютными. В них больше не было Штангенциркуль…»

От неожиданности я выронила дневник. Боже праведный! Так Штангенциркуль умерла?
Некоторое время я сидела молча, уставившись в одну точку. Кофе мой давно остыл, а бутерброд облепили муравьи.
Я подняла дневник и стряхнула со страницы божью коровку.
Как же так? Могло ли это быть? Я перелистнула еще пару страниц, которые напоминали чернильное месиво.
Вдруг, на том же месте, что и в прошлый раз, я увидела кошку. Она сидела и пыталась на расстоянии учуять мой запах.
«Ты узнала меня?» - спросила я – «или учуяла бутерброды? Ты угадала, я хочу тебя угостить. Подойди ближе и раздели со мной мое одиночество. Тебе, кошке, хорошо известно что это такое… Любопытно, где ты обитаешь и чем промышляешь?».
Кошка с интересом слушала меня. Во взгляде ее уже не было ни страха, ни презрения. Только какая-то сопричастность и к моему одиночеству и к моей неприкаянности. Интересно, если бы я была кошкой, – смогла бы я выжить на улице?
Я стала крошить сыр и бросать ей. Кошка уже не стеснялась есть при мне. Я сидела в каком-то оцепенении – вид чавкающего животного заворожил меня.
Как же мне тебя называть? Жаль, что ты не можешь поговорить со мной. Да, много нелестных слов в свой адрес мы смогли бы услышать, если бы животные заговорили…
Мне всегда была непонятна необходимость страданий животных. За что им на долю выпадают испытания? С нами, людьми, все ясно – мы грешны и несовершенны, но ведь у животных не было первородного греха.
Мой опыт общения с домашними питомцами был невелик. Помню, у соседей был козел по кличке Джедай, который норовил сжевать белье, развешанное миссис Фэй. Еще к нам во двор иногда захаживала их собака неопределенной породы. Звали ее Шейла. От старости она страдала ревматизмом и передвигалась медленно и неуклюже. Я любила трогать ее висячие уши. Мягкие, теплые, с пульсирующими прожилками капилляров. А она любила лизать мне руку. Она усаживалась к нам на крыльцо и начинала почесываться. Миссис Фэй часто ругалась на нее: «Ну что, подруга, опять пришла своих блох нам натрясти?» Когда собаки не стало, мы с соседскими мальчишками близнецами Томом и Ридом устроили ей похороны, так как хозяин отказался ее хоронить. Мы взяли садовую тачку, положили туда собаку и двинулись по направлению к лесу.
Похоронив собаку, мы соорудили холмик. Все честь по чести. Кто-то из нас даже задвинул прощальную речь, что, мол, была добропорядочной собакой, верой и правдой служила хозяину, за всю жизнь и кошки не обидела и что душа ее заслужила место в собачьем раю. Никто из нас, детей, не сомневался в наличии у собак души. Была ли она у хозяина Шейлы?
-Если ты, девонька, так добра к кошке, то, может, и меня облагодетельствуешь?
Я вздрогнула и обернулась. Ко мне на скамеечку подсел бродяга. В длинном и широком не по размеру пальто он напоминал чучело на кукурузном поле. Сильно загорелое лицо было изрезано глубокими морщинами. Из-за них сложно было установить его возраст. На его ногах были разные ботинки.
Я всегда боялась бродяг: асоциальные личности способны на что угодно.
Попытавшись встать со скамейки, я задержала дыхание, приготовившись к зловонному запаху, который обычно исходит от бездомных.
-Я всего лишь попросил поделиться со мной едой, чего ж тут такого? А ты готова бежать без оглядки, будто к тебе маньяк с бензопилой подошел.
Мне стало совестно и я снова опустилась на скамейку:
-У меня есть бутерброд, правда с муравьями, хотите?
-Не страшно, что с муравьями! Нам на это обращать внимание нечего.
Он взял бутерброд и стал сдувать муравьев. Мне очень хотелось уйти, но почему-то было неловко.
Он снова обратился ко мне:
-Ты наверняка думаешь, что такие как я и кошек едят.
Я попыталась что-то проблеять в ответ, вроде:
-Ну что Вы, я так не думаю!
-А я вот сейчас ухвачу эту облезлую за хвост и будет мне ужин на вечер!
Он разразился скрипучим смехом. Я снова поднялась.
-Да шучу я, шучу! Кошек я не ел, правда, сусликов в поле жарить приходилось.
Я поймала себя на мысли о том, что бродяга вовсе не источал зловония, как ему «полагалось». Дева Мария! Если бы меня сейчас увидели знакомые: я сижу на лавочке нога на ногу и по-простецки веду беседу о том о сем. С кем? С нищим. Я, конечно, не сноб, но новизна этой ситуации для меня выбивалась из привычных и понятных рамок. А с другой стороны: ведь он же человек! Такой же житель этой планеты, как и я. Вот, если бы я с инопланетянином сейчас за ручку здоровалась…
Кошка, словно почувствовав реальную угрозу от таких шуток, отошла от нас подальше. В голове у меня почему-то вертелось: «а ведь кошка с этим нищим из одной среды обитания. Они, наверное, без слов должны понимать друг друга.
-Больше нет бутербродов?
-Больше нет. Придется Вам есть кошку.
-Ты не думай, что я всю жизнь попрошайничал.
-А я не думаю. У вас, наверное, что-то случилось, что привело к такой жизни.
-Ой, только не надо фальшивой жалости! Я в порядке! Есть десятки благополучных людей, которых, вот, лично мне, жаль до слез. Было время и была другая жизнь. Не назову ее благополучной. Тогда я работал мелкой сошкой в банке. У меня была семья: жена (уже не помню как ее звали) и сын. Отношения наши были далеки от идеальных: я с утра до вечера работал, приходил домой уставший и злой как собака, а она с порога принималась меня пилить. «Я – ничто», «на работе меня не уважают», «начальство со мной не считается», «прибавку к зарплате я попросить не могу», «зарабатываю меньше школьной уборщицы», а главное: «я не отец, а дерьмо собачье, так как не способен обеспечить ребенку достойное будущее и дать хорошее образование». Я молча садился перед телевизором и думал: «а любил ли я когда-нибудь эту орущую краснощекую тетку? Как случилось, что она превратилась в такую?». Что мне было делать? Ограбить ювелирный магазин? Она сказала, что в таком случае хотя бы зауважает меня. Ее слова глубоко застряли в моей душе. Как гвозди. И вот тогда я стал обдумывать как лучше провернуть одну аферу. Это оказалось легко. Деньги я сразу перевел на жену (у нас были разные фамилии и мы не были официально зарегистрированы). Ты думаешь жена расцеловала меня в зад за это? Нет, приняла как должное! Вскоре моя афера всплыла. Когда меня прижали, жена надо мной вдоволь поглумилась! Вопреки моим ожиданиям, начальство пошло мне навстречу и предложило замять дело, если я верну все до последнего пенни и напишу заявление по собственному желанию. Я отказался – дело передали в суд. Вот и все дела.
-И что же, Вас посадили?
-А как же! Первое время жена навещала меня. Сыну она сказала, что я в командировке. С каждым визитом, я стал замечать как сильно наши свидания тяготят ее. Однажды, после долгого перерыва, она пришла ко мне и заявила, что больше не может поддерживать легенду о командировке. Поэтому, она придумала «блестящий» выход: сказать, что я умер. «Ты не волнуйся!» - сказала она – «О нас будет кому позаботиться. За мной давно ухаживает один человек. Он будет прекрасным отцом нашему сыну».
-И Вы согласились? Отказались от собственного сына?
-Да что ты понимаешь? Ведь она права: зачем сыну такое пятно в биографии? Но я слежу за его жизнью. Знаю, что он учится в Йельском университете, мамаша его за мужем за лысым, толстым и респектабельным господином. В общем, у них все ОК.
-А Вы? Как же Вы?
-А что я? Думаю, сын, узнав обо мне, застыдился бы.
-Да почему Вы так плохо думаете о своем сыне? Может быть, он обрадовался бы?
-Да что ты так разгорячилась-то? Нагнал я своей болтовней на тебя тоску… Я своей жизнью доволен.
-Но Вы же совсем одиноки.
-Ничего подобного! В моей жизни много людей. Вот ты со мной поговорила и теперь ты есть в моей жизни. Пусть мы даже не встретимся никогда и я не знаю твоего имени, но ты в этой жизни случилась. Пусть я своей центральной памятью забуду тебя на следующий день, но моя периферическая память поместила тебя в свои недра. Знаешь, человеку, ведь, в сущности, мало надо: иметь теплое пальто, знать, где переночевать, иметь того, кто тебя выслушает и предложит бутерброд. Умен был тот парень, что сказал: «богат не тот, кто много имеет, а тот, кому хватает!».
Он поднялся, стряхнул с себя крошки и побрел, не попрощавшись.
Домой я вернулась в апатии. Не хотелось ничего: ни продолжать разбирать дневник, ни лезть в чужую жизнь, ни думать о чужих проблемах.
Что меня так втянуло во все это? Какое мне до этого всего дело? Какое мне дело до людей, которых я никогда не видела, не знала и, скорее всего, не увижу?
Я так сильно пропустила чужую жизнь через себя, что мне физически стало плохо. Я чувствовала внутри себя пустоту: какой-то сосущий и чавкающий вакуум. Мне необходимо было его заполнить. Не чужими событиями, а своими.
Но в жизни моей уже давно ничего не происходило.
Я решила заняться собой.
Я наложила маску на лицо, сделала маникюр и даже сварила себе суп. Почувствовав себя немного бодрее, я уселась обедать.
Я помыла посуду и, как зомбированная, снова потянулась к дневнику. Что же стало с Мэйси после смерти Штангенциркуль?

ГЛАВА 7: http://www.proza.ru/2019/04/05/1288

НАЧАЛО: http://www.proza.ru/2019/04/03/1637