Житейские истории. Особенности памяти

                Житейские истории.

               
                Воспоминания.





     Известно, что стариковская память избирательна: чаще и ярче вспоминаются события  детства и молодости. Есть в них что-то такое, что иногда помогает изношенному организму лучше, чем лекарства.
   Мне шел восьмой десяток лет, когда я листал многочисленные тетради со своими дневниковыми записями и с удивлением понял, что, в моей жизни было немало интересных историй. Большинство из них в дневниках зафиксированы коротко, но некоторые записаны подробно и похожи на рассказы. Они сопровождались такими сильными и яркими чувствами, что лучше запомнились, и память легко воспроизводила подробности и детали. Отдельные истории похожи на приключения, а то и на чудеса. В них, если вдуматься, можно отыскать большой или маленький смысл.
     Приключений у меня было немало в те времена, когда я часто перемещался по Земле, много общался, о многом мечтал и многого хотел добиться. С возрастом их количество заметно уменьшилось. Зато приключений мысли стало больше.
    Я решил записать некоторые из этих историй.

               
               








               

               
                Особенности памяти.

   
  Говорят, что иногда людей спасает забывчивость. Это, когда забывается что-то очень плохое, травмирующее психику. Может быть и так. Зато точно знаю: память помогает жить.
 Вспоминаю давнюю, казалось бы, тяжелую для моей психики историю, которая удивительным, почти чудесным образом, оставила в моей памяти один из самых светлых и оптимистичных следов.
            
 Бабушку мою, Агриппину Филипповну Мальцеву, я с младенчества звал Буся. Она умерла на восемьдесят восьмом году жизни, летом, тихо, во сне. Ее обмыли две пожилые женщины, одели в приготовленную лет за десять до этого одежду, и она лежала посреди комнаты в гробу, поставленном на табуреты.   
Время было безбожное, дочери Буси работали «интеллигенцией», и потому икон в квартире не было. К сложенным на груди рукам бабушки прислонили маленькую, в истертой позолоте, иконку Божьей матери с младенцем Иисусом на руках. Она хранила эту иконку долгие годы под своей подушкой.
Приходили проститься родные, приехавшие из деревни, соседи. Я стоял в сторонке, прислонившись к стене, пустой, беспамятный, словно сам лежал в гробу. Младшая сестра Буси, Федосья Филипповна, поплакала у гроба, подошла ко мне и неожиданно крепко обняла:
 - Как она тебя ждала, Анатолий! Как ждала! Больше месяца тянула с уходом. А как ты приехал, сразу и опросталась…
 Я приехал в отпуск к своим родным за день до смерти бабушки. Она лежала на своем диванчике, маленькая и серьезная, говорить и держать мою руку уже не могла, просто долго смотрела на мое лицо своими выцветшими глазами – запоминала для другой жизни. А ночью умерла.
Настала следующая ночь. Я сидел на стуле возле гроба один, смотрел на ее лицо, и мне казалось, что она улыбается. Тяжесть в душе рассосалась, стало  легко. «Если во мне есть что-то доброе и я умею любить, то это от Бога и Буси», - думал я. Воспоминания, связанные с бабушкой, медленно и светло текли в моей памяти, вызывая радостные чувства детства и отрочества.
 Может быть, я дремал или просто сидел с закрытыми глазами, когда услышал ее голос, молодой и счастливый, который рассказывал мне историю ее удивительного спасения из табуна лошадей. Первый раз она рассказала мне эту историю, когда я был еще мальчиком.  Тогда она мне показалась сказкой. Потом я слышал ее еще несколько раз, в разном возрасте.

     Это случилось в июне, в жаркий день. Весенние посевные работы уже закончились. До сенокоса оставалось еще недели три. Зажиточные семьи, имевшие пахотную, посевную и уборочную технику на конной тяге в это время объединялись для ее ремонта, подготовке к сенокосу и уборочной страде. Мужики работали в лесочке среди полей, где была оборудована ремонтная площадка с навесами и деревянными «подъемными кранами», похожими на колодезные журавли. Работали с утра до вечера. Жены приносили им обед из дома в поле.
Буся стала женой недавно, на масличной неделе. И вот она собрала узел с едой и заторопилась в поле к мужу Якову. Перешла по мосту через речку, а дальше пыльная дорога шла между заливными лугами.
 Заливные луга были большие, тянулись от реки до далекого сосново-березового леса. В эти заливные луга, по решению сельского схода, после весенних полевых работ, до начала сенокоса, отпускали на отдых лошадей из двух соседних деревень, Травянки и Грязнухи. Лошади, числом до сотни, паслись самостоятельно недели три, немного дичали, сбивались в табуны,   которые, путем естественного отбора и борьбы, возглавляли наиболее сильные кони-затабунники.  Затабунники стремились загнать в свой табун как можно больше кобыл и потом ревностно оберегали их от других затабунников.
С утра на обочине лугов паслось деревенское стадо. Потом общественные пастухи угоняли коров и овец от жары в лес, где было много полян с хорошим травостоем.
  Буся, прикрыв от солнца глаза платком, пылила по пустынной дороге со своим узелком, когда вдруг услышала торжествующее ржанье.  К ней с развевающимся хвостом мчался красавец - рыжий конь-затабунник. Буся забоялась, остановилась, прижала к груди узелок. Затабунник подлетел к ней, встал, как вкопанный, и снова громко заржал. Потом ткнул в шею влажными мшистыми губами и стал толкать ее в сторону своего табуна, иногда слегка прикусывая  плечо или ногу.
    Бусю охватил ужас. Она ничего не соображала и не пыталась сопротивляться. В себя она пришла только тогда, когда оказалась среди привычно жующих сочную траву лошадей, а затабунник куда-то исчез. Лишь иногда она слышала то тут, то там его охранное ржанье.    Лошади вели себя абсолютно спокойно, косились на нее большими карими глазами. Потом опускали головы с нечесаными, свисающими челками, захватывали большими губами зеленую траву, мотали головой в сторону, трава с сочным хрустом отрывалась, и лошади аппетитно жевали ее. На Бусю они посматривали свысока, как на животное низшего порядка и абсолютно безопасное. Она впервые разглядела, какие у них красивые глаза, мягкие бархатные губы, с каким грациозным достоинством, совершенно ей недоступным, они переходят по лугу.
   Успокоившись окончательно, она стала оглядываться и выбирать момент, когда можно будет вырваться из неожиданного плена. Потихоньку переместилась на край табуна, стала прислушиваться к ржанью затабунника и, когда ей показалось, что он находится далеко от нее, побежала к дороге. Выскочив на дорогу, заметалась: возвращаться назад в деревню или бежать в поле к мужу? И тут увидела, что к ней несется вороной молодой затабунник от другого табуна. Она вжала голову в плечи, закрыла глаза и присела на корточки. Слышала топот копыт, бешеное, разноголосое ржанье, шум отчаянной борьбы. 
   Глаза открыла, когда ржанье и топот стихли. Над ней стоял с раздувающимися ноздрями прежний рыжий затабунник. С губ его падала белая пена. Его молочно-голубые глаза смотрели на нее угрожающе. И Буся, всхлипывая, засеменила назад в табун, заметив по пути, что побежденный вороной затабунник спешной иноходью торопится к своему табуну.
Так она и проходила с табуном до вечера. Прилегала на траву под березами, когда другие кобылы ложились отдыхать, не переставая жевать траву. Потом вместе с табуном бежала трусцой к реке. В воду не заходила, а жадно пила из ладошки, умывала разгоряченное лицо. Сильно хотелось есть.
  Солнце уже клонилось к закату, когда вдали, по краю поля, верхами проскакали два мужика из деревни. Буся закричала, замахала им рукой, догадавшись, что это ищут ее, но мужики скрылись в березовом перелеске. 
  Она заплакала, потом утерла глаза, села на траву, развязала узелок с едой для мужа, стала есть, тоскливо размышляя, как ей спать в поле среди лошадей. В это время услышала щелчки пастушьих хлыстов. Подняла голову: по дороге в деревню гнали стадо коров, облако пыли передвигалось вместе с ним. Буся встала, стала кричать и звать на помощь. Но до стада было далеко, пастухи не слышали ее.
   Зато ее услышал рыжий затабунник. Он не спеша подошел к ней, смахивая хвостом со своего крупа вечерних паутов, уставился на нее молочно-голубыми глазами. Буся стала умолять, чтобы он отпустил ее. Потом отломила хлеба, протянула затабуннику. Он не двигался с места, все смотрел на нее. И вдруг захватил кусок хлеба губами, стал жевать. Она дала ему еще и еще, пока не скормила весь каравай. Надежда затеплилась в ней:
  - Ну, отпусти меня, миленький, зачем я тебе? – взмолилась она. - Вон у тебя сколько красивых кобыл! Я-то им в подметки не гожусь!
   Затабунник слушал ее, смотрел не мигая. И она потихоньку, бочком, пошла к дороге. Шла медленно, оглядывалась. Затабунник провожал ее взглядом, но с места не трогался. Некоторые лошади подняли голову и тоже провожали ее взглядами. Буся подхватила подол и побежала, выскочила на дорогу к стаду, радостная, бросилась к знакомому пастуху. Он узнал ее:
   - Ты откуль, Грушка?   
   - С Травянки я, из-за речки, наше место Кокуем зовут!
  - Да ты кукуй не кукуй, а скажися откуль? – смеялся пастух.
    Счастливая Буся смеялась вместе с ним.

       В последний раз я слышал эту историю, когда Бусе исполнилось восемьдесят лет.  Она опять смеялась, заново переживая свое освобождение из табуна, свою далекую молодость, и глаза ее, обесцвеченные годами, блестели необыкновенной радостью и добротой.
                ***
    Сейчас в моем маленьком кабинете на даче, на спинке старого дивана наброшена темно вишневая шаль из плотного шелка с яркими красными розами и синими васильками. Шали больше ста лет. Когда-то ее подарила Бусе на свадьбу свекровь, моя прабабушка Фотина Степановна Мальцева. Я смотрю на эту шаль и думаю: память умна и бережлива. Порою кажется, что ею управляет некий Вселенский разум.