Пчеловоды

      В двадцати километрах от небольшого станционного поселка Лебединая заимка, с самого края усеянного разными душистыми травами и полевыми цветами луга, под здоровенными, с размашистыми ветвями деревьями расположилась пасека местного старожила, добротного и в тоже время вредного старика Матвея Кузьмина.
      Это небольшое, но вместе с тем знаменитое на всю округу своим натуральным липовым медом пчеловодческое хозяйство досталось Матвею еще в молодом возрасте от родного деда, и он всю сознательную жизнь с сыновней благодарностью продолжал начатое предками дело, никогда его не бросал и делать этого, пока живой не собирался.
      Тут же между двух, когда-то крепко опаленных молнией большущих лесин был и так называемый сам пчеловодческий штаб – капитальный, недавно отремонтированный вагончик. Он уже, как несколько лет никуда не сдвигался с места и из-за этого успел основательно врасти своими ржавыми колесными ободами в рыхлую землю.
      На нескольких сотках вокруг сего нехитрого лесного пристанища, под ветвистыми липами и молодыми яблонями-дичками, на расстоянии в пяти-десяти метрах друг от друга, на прямых, дюралевых ножках твердо стояли невысокие домики-ульи с покатыми крышами. Окрашенные снизу до верху голубой эмалью, они издалека больше смахивали на красивые, резные скворечники, расставленные в шахматном порядке по изумрудному, травяному ковру.
      Каждый божий год, примерно где-то с апреля по октябрь и жил здесь безвыездно Матвей со своими пчелами.
      Иногда по лету, когда наступали школьные каникулы, старик частенько брал с собой на пасеку внука, чтобы привить ему любовь к труду и если вдруг удастся, то передать ему по наследству их прибыльное, родовое ремесло.
      – Ну, как тебе в лесу тут, нравиться? – осторожно наливая из трехлитровой банки в блюдечко свежий медок, всегда ласково улыбался дедушка. – Со своим медком-то чай, совсем другое дело будет. Ась?
      – Таа. Вот еще. – без какого-либо интереса, каждый раз отмахивался малый и нехотя шерудил блестящей чайной ложечкой по фарфоровому блюдцу ярко-золотистую, липкую жижицу. – Лес, как лес. Тоска зеленая, морока, скукотища. Что тут вообще, дедуль, может нравиться мне?
      – Скукотища ему. Хм. Тоже мне. Глядите, какой весельчак. – тут же менялся в лице, бывший до этого радостным Матвей. – Дыши свежим воздухом, знай, а хочешь, можешь соты с медом кушать. – и доставал из стоявшего в углу большого сундука прямоугольные, восковые рамки.
      – Я б лучше в городе остался. – мечтательно закрыв глаза, мурлыкал себе под нос паренек. – Футбол, велосипед, гитарка. Красотища!
      – Да уж. Вот тебе и футбол. Хе-хе. – про себя негодовал старик. – С этим фруктом-школяром, походу каши тоже не сваришь, как и с его непутевым отцом. Какая к черту пасека, когда ему футбол и эту балалайку, дренди-бренди подавай. Вот уж ситуация, так ситуация. Это же надо. С такой родней, и впрямь придется пасеку отдать колхозу за копейки. Жалко, жалко, что у нас в семье все так.
      Время неумолимо бежало вперед. Однажды в сентябре, когда в воздухе уже запахло приближающимися холодами, старик спокойно занимался с ульями, готовя их к отправке на зиму домой в село.
      – Салам алейкум! Ха-ха-ха! – донесся до слуха Матвея, откуда-то из-за деревьев мужской охрипший бас. – Ну, как тут у тебя, хозяин, вери гуд? – и к деду из-за едва проходимых, колючих кустов шиповника неторопливо выбрел пожилой, крепко поддатый житель соседнего поселка Табуны - Герман Жбан.
      Всю свою жизнь Герман трудился в городе директором одной крупной по меркам Урала автоколонны и принадлежал к такому типажу советских людей, которые якобы разбираются во всем на свете и по любому поводу, и без, высказывают свою точку зрения, не давая слова собеседнику. Благодаря своей прошлой, хлебной должности и заслуженному авторитету, Жбан до сих пор всячески старался поддерживать связи со всем действующим и бывшим районным начальством и даже иногда по старой привычке на различных торжественных мероприятиях с ними пил.
      – От ить. От ить. – заохал в растерянности дед. – Ты посмотри на него, посмотри. Хм. Откуда ты тут взялся, Митрич? По грибы поди опять ходил? Ха-ха-ха! – и выпучив от удивления зрачки, заулыбался.
      – И не угадал. Мимо. Выстрел в молоко. Кхе-кхе-кхе. Нахрен мне твои грибы, когда у меня с прошлого года весь погреб ими забит. Вичек решил на метла нарубить. А ты все на своей пасеке сидишь, Трофимыч? Хе. Держишь круговую оборону, кузькину ты ж мать? И опять один?
      Здесь же в нескольких шагах от вагончика, с правого боку находился железный собачий вольер. Весь сезон, с весны и до первого снега в нем почти безвылазно обитал облезлый, похожий на старого циркового медведя кавказец. Завидев возле своего любимого хозяина незнакомого человека, пес встал на задние лапы и громко зарычал.
      – Да тихо ты, Хасан! Успокойся, говорю! – замахал обеими руками Матвей на разъяренного пса. – Свои. Замолчи, твою в душу печень! Цыц! Ишь разошелся!
      – Охрана? – нисколечко не испугавшись заулыбался мужик, с интересом разглядывая то потешного старика, то мечущегося в клетке волкодава.
      – Охрана! Ха-ха-ха! Еще какая охрана. А че ему еще-то охламону остается делать? Вот ты ко мне сейчас забрел, такой-сякой, и ему, хоть, какое-то развлечение перепало. Рази весело в неволе-то сидеть все время? Ась?
      – Че, даже не выпускаешь побегать?
      – Почему же не выпускаю? Ночью открываю. Когда, как. На той неделе правда отпустил его, как путного, так он под утро курицу откуда-то себе в фатеру приволок.
      – Хозяйственный. Хе-хе. Пусть больше тащит. Съешь.
      – Таа, обалдуй. – опять от души махнул рукой дед на собаку. – Только гавкать мастак, да мясо без конца выпрашивать, бездельник. – и снова тихонько матюгнулся.
      Жбан еще раз искоса посмотрел на тощего, рычащего кавказца и перевел свой взор на старика.
      – Значит, все держишь пасеку-то, старый? Да? – серьезно спросил Герман. – Не бросаешь?
      – Куда деваться? Надо. – спокойно, даже несколько уставши сказал Матвей.
      – Да и как бросишь ее?
      – Думаешь, правда надо? А зачем?
      – А как же не надо? Куда ее теперь девать-то?
      – А я ведь тоже пасечник, если ты забыл, Трофимыч. Хе-хе-хе. – с какой-то хвастливой ухмылкой в голосе, промолвил Герман. – Разбираюсь не хуже тебя. Хе-хе.
      – Я знаю, знаю. Как не знаю. Кому, как не мне, дорогой ты мой, про это знать? Конкурирующая фирма! Хи-хи-хи.
      – Я, когда в автоколонне-то своим хозяйством, было дело, заправлял, так благодаря собственному меду, много закрывал вопросов. Если ты помнишь, у нас на складе сроду с запчастями был порядок. Што ты. Накачаю, бывало, алюминиевую флягу, и айда пошел, да на пролом все старался, на пролом. Даже на автозаводе в Татарстане серьезный блат имелся у меня. Все нужные люди были охвачены моим вниманием. Понял? А ты попробуй просто так, пробейся-ка туда прямым, законным-то путем. Там еще ты в кабинет не успел войти, а тебе уже на руки смотрят, с чем пожаловал ты, и каких подарков ты привез.
      – Кругом бардак. Вор на воре сидит. Тьфу!
      – Я тебе щас одну такую секретную вещь скажу. Только ты ни-ни. Тсс. Понял? – предупредил Герман старика.
      – Ну так. Могила.
      – Я с самим Бехом даже был в свое время знаком. Слышь? И он уважал меня крепко. – поднял вверх свой пухлый указательный палец Жбан. – Вот ты теперь тут стой и думай, кем я по молодости был. Думаешь, так себе, с боку-припеку? Скажешь еще, что червь дождевой? Маячу тут перед тобой, распинаюсь. Тьфу! Дескать, подайте Христа ради? Да, как бы не так! Хм. Мы свое тоже, знаешь, как отфестивалили, как откутили, как эту гребаную сучку-недоучку жизнь, почти что по-пластунски, на голом брюхе проползли? Ладно. Значит надо было так.
      – Прожили и прожили. Кхе-кхе. Че уж теперь-то о бедовом прошлом вспоминать. – махнул рукой дед.
      – Так и я об том же. Поздно. Пораньше бы чуток.
      – А кто такой Бех? Слышь, товарищ Герман Митрич, а это кто? – не понял старик, о ком только что обмолвился пришедший.
      – Бех-то? Хе-хе. Бех, говоришь? А ты у наших старых табуновских шоферов спроси.
      – ???
      – Вот ты смотришь на меня сейчас, и про себя наверно думаешь, что мед бадяжил шибко я? Ну, скажи честно, есть такие мысли? А? Бадяжил? Вот ты, как настоящий пасечник пасечнику мне ответь. Мешал я мед-то, или нет?
      – Да ладно тебе, товарищ Жбан. Хм. Заладил. Ну с чего ты это взял? Вот ты сочинять. Ну, и ну.
      – Это не я взял. Тоже мне. Это у вас среди медовиков на рынке ходят слухи. – обозленно выразился Жбан.
      – Да ну тебя. Какие такие слухи? Я давно к нам рынок не хожу.
      – Вот тебе и да ну. Вот вы все думаете, что я его тогда подделывал, химичил. Да?
      – Ни че не понимаю. Да ты, о чем? – онемел дед.
      – Ладно, проехали. Хрен с ним. Я знаешь, че вспомнил-то, Трофимыч?
      – Ну.
      – Баранки гну.
      – Так все-таки, что ты вспомнил-то?
      – Да, как у нас залетные цыгане, мать их, частенько раньше медом торговали прямо из своих машин. – задумался Жбан. – Хм. Помнишь? Ты помнишь? Заедет ночью огроменный табор, и с раннего утра, айда пошел. Толкучка! Мужики бывало ихние торгуют, а цыганки с золотыми конскими зубами, предлагают нашим простофилям заглянуть в судьбу. Ну, ты помнишь? Было ведь так?
      – А как не помню? Помню. Было. Откуда-то с юга кажется все время приезжали они. Я еще ихних чернявых ребятишек гостинцами баловал, как-то.
      – Тоже, пасечники мне нашлись. Хм. Медоносцы, ромалы! Я у них, был у меня грех, один раз на пробу литровую банку купил.
      – И как тебе?
      – Хм. Как? Да я такой белиберды, как у этих мошенников, сроду не ел отродясь. Вот уж, где была отпетая отрава. А ведь многие у нас в поселке не по одному литру брали у них. Ну, скажи, Матвей?
      – А че сказать? Так оно и было.
      – Свой-то, местный, натуральный, не хотим мы кушать, ни в какую. Жаба душит нас.
      – Ну так. Естественно.
      – А знаешь, почему у нашего народа, такая катавасия в котелке? Хочешь правду?
      – Ну.
      – Все просто. Жадность. Да-да-да. Самая, что ни на есть настоящая, кулацкая жадность. Скупердяйство, если по-простому. У цыганья-то, мед, чуть-чуть дешевле, вот и несутся к этим гастролерам, понимаешь, покупать. На рубль-два поменьше, а нашим скрягам-дуболомам больше и не надо. Они о качестве не думают. Зачем? Ну и пусть, что этот мед первостатейная параша, зато малость сэкономили деньги. Так?
      – Ха!
      – Вот тебе и ха, Трофимыч. Ну и что, что через месяц его будет невозможно есть, что он весь превратится в сахар. Наплевать. Будем ложками скрести, и с чаем его, с чаем. Тьфу! Че бы понимали в настоящем меде, дураки.
      – Даа. Как говориться - скупой платит дважды.
      – А некоторые, наши особо отличившиеся в скупости односельчане, у нас с тобой мед из чувства зависти, принципиально не будут брать. Бояться, что мы на них озолотимся. Понял?
      Матвей из-под бровей внимательно смотрел на визитера и ничего в ответ не говорил.
      – А у меня ведь мед был самый настоящий, без всяких примесей, каких. – продолжал неторопливо Жбан. – Что ты. Что ты. В нем ни сахаринки не было в помине. – и Герман живо достал из полупустого рюкзака маленькую, стеклянную баночку меда. – Вот он! Видишь? Нет, ты посмотри на него, нет, ты посмотри. Видишь? Видишь, как играет цвет? Такого разнотравья ты нигде не сыщешь больше в нашем крае. Я родному брату Витьке все время, как его увижу говорю: – Один раз намешаешь, сразу обосрешься, в жизни больше не отмоешься потом. Что ты. Мед, это ведь мед. Это тебе не баланда, какая. Вот у меня мед, всему меду, мед. Попробуешь, как будет желание, скажешь. Специально для тебя, чтобы лично ты продегустировал, принес. Для меня пчеловодство, дело святое, принципиальное. Если пасеку и держать, то только с настоящим медом, и не чего туфту мешать. Прибыль ведь, это не главное. В этом деле главное продукт. Качество, понял?
      – А то.
      – Эх, и вправду, какой у меня был шикарный мед. – все не давали покоя Жбану мысли, от которых трепетало все внутри. – Все, кто у нас в меде разбирался, и днем, и ночью шли ко мне. Потому, что точно знали, где их не обманут и не подведут. Помню, завскладом в нашем гараже, Степан Коровин, вот уж, где был действительно дотошный человек. Как начнет, бывало, пробовать продукцию, тушите свет. Час будет у прилавка моим девчатам продавщицам нервы испытывать на прочность. И все с придирками, с ворчанием, с иголками под кожу. Куда там. Хех.
      – Плохой мед, легко определить. – поддержал суждения визитера Матвей. – Я, например, хороший от плохого сразу отличу, мгновенно. Вот прямо сразу. От путевого меда, в горле, чуть-чуть должно першить.
      – Тогда, выходит, зря меня оговорили, ваши идиоты, трепачи? – оскалился Герман.
      – Да, ладно, завелся. Можно подумать, я обвинял тебя, товарищ Жбан.
      – А в чем ты меня можешь обвинить? В чем? Я сам попал, как кур в ощип. В чистую лопухнулся с этим делом.
      – Чего это вдруг?
      – А ты не слыхал?
      – Да откуда. Когда я с весны до осени сижу здесь.
      – Напарник кинул меня. Гена Геныч. Представляешь?
      – Ааа. Че-то краем уха, где-то я про этот факт слыхал.
      – Вот тебе и факт. Мы ведь пасеку-то ставили с нуля с ним. Да не просто обычную пасеку, а целое масштабное хозяйство. Сто пятьдесят ульев, как такое тебе? А он меня, как липку разлохматил. Скачал украдкой весь наш мед, и продал его по тихой грусти на базаре в Панкрушихе, сволочь! Слышишь? От напарник мне попался, жуть!
      – И про это тоже я слыхал.
      – Мне, как сказали мужики об этом, я бегом туда. На словах, вся Панкрушиха говорит, а пойти в органы официальными свидетелями, ни в какую.
      – Не хорошо. Ты гляди. Так бы не подумал. Не хорошо.
      – Не хорошо, говоришь? Хм. По меньшей мере, подло.
      – Ай я яй. – замотал головой Матвей.
      – Я тут же заявление в районную милицию оформил, и прямиком к начальнику пошел. Я с Шестаковым лично был тогда в знакомстве. У меня даже имелся его домашний телефон. Ты соображаешь?
      – Помог? Шестаков-то, спрашиваю, тебе помог?
      – Они помогут, дармоеды, как же. Тьфу! Я сколько к нему в дверь не колотился, сколько не доказывал, что мой напарник Генка Колобродин самый настоящий вор. И что ты думаешь?
      – Сложно сказать. Что тут думать?
      – Сложно? Да палец о палец не ударил, этот Шестаков. Милицейский китель у самого на брюхе не застегивается, а он все, как опарыш жрет. Зато, бывало раньше, как ему приспичит, в любое время года на моем пороге, словно попрошайка, где он еще найдет такой-то добрый мед? Тьфу! Сколько фляг отвез ему за даром, падла. Жалко. Я че говорю, жалко-то? Выходит, этот боров, у меня с руки года кормился, и я же от него еще отгреб. Говорит, разбирайтесь с Генкой сами. Сами эту кашу-малашу заварили, сами и расхлебывайте все теперь. Поговаривали, взятку дал ему Генашка. А так бы, рази спрыгнул он со статьи, козел?
      Старик сорвал ягоду шиповника и ничего не сказал.
      – Ладно, хрен с ним. – заходил крупным подбородком Жбан. – Он свой геморрой еще поймает, сука, твою мать.
      – Эх-хе-хе. Сложно, как у вас все.
      – Пройдет и это лихо. Об одном жалею только.
      – Это об чем интересно?
      – Я пасеку-то ведь организовывал не для себя. Я хотел на вырученные гроши, выучить в институте сынка. И че? Думал, буду медом потихоньку торговать на пенсии, и выучу его-то. А видишь вышло, как? Не по-че-ло-ве-чьи.
      – Так он же вроде с образованием у тебя?
      – Конечно с образованием. Все равно выучил его. А че толку? Че толку-то? Закончил в позапрошлом годе политехнический институт, а работает шофером на молочке. Для чего его, спрашивается, я учил? Для чего и для кого?
      Выговорившись от души, Герман побарски крепко пожал стариковскую натруженную руку, и больше ничего не говоря, пошел обратно через те же кусты в самую чащу.
      Старик одной рукой поправил на голове свои засаленные космы и внимательно посмотрел Жбану во след.
      – Я че еще зашел сказать-то. – вдруг ни с того, ни с сего обернулся назад визитер. – У меня у брата Витьки на Алтае, тоже пасека приличная ведь есть.
      – Ну, так на Алтае, как ее не держать?
      – Я тут недавно грешным делом вспоминал, как приехали мы к нему однажды с сыном в гости, глядим, а несколько ульев на полянке кверху дном, а один-то ящик вовсе плавает в реке.
      – Да ты, что? Чего так? Не уж то ураган?
      – Сам ты ураган. Хм. Ураган. Ты еще скажи торнадо. Медведь, козлина, меду захотел поесть. Хе-хе. – заскрипел зубами Жбан. – Да ладно бы просто поесть. Хрен с тобой, лопай. Так он такую кучу там, братишке, наложил, сугроб, а запах-то был, запах, как в уборной.
      – Ну, так всем охота сладеньким полакомиться. – заулыбался Матвей и продолжил заниматься своим делом.
      Когда Жбан ушел, из-за вагончика, в том самом месте, где проходила лесная тропа, на полном ходу выскочил на велосипеде парень и прямиком направился к старику.
      – Привет, дедуля! – увидев копошащегося возле крайних ульев Матвея, задорно прокричал внук.
      Услышав знакомый голос, старик сразу положил на землю ножовку и вытерев рукавом поношенной спецовки влажные морщины на лбу, медленно направился к нему.
      – Вот те гость. – не показывая особой радости от такого нежданного визита, дед протянул парню свою жилистую ладонь. – Вот это номер. Даа. Да ты откуда взялся-то?
      – Жив я погляжу, здоров? Хе-хе. – юноша залихватски дернул на себя дедушкину потную руку.
      – Поаккуратнее, поаккуратней. – вырвал старик ладонь из цепких молодых объятий и ею потряс. – Сколько силы-то, я чувствую. Отъелся?!
      – Уж месяц, как на штангу в наш спортзал хожу.
      – Штангист. Ох и штангист. Хе-хе-хе. Уж месяц он ходит. Поглядите. Хм. – ехидно ухмыльнулся Матвей. – Пока в солдаты не забрили, ты мне бы лучше тут помог. Когда последний раз на пасеке-то был? На майские?
      – Наверно. Не припоминаю. Может и на майские.
      – Ох и деловой стал. Хм. Деловой. Куда там. Не припоминает, поглядите. Отшибло память, что ли?
      – Да щас же.
      – Ладно. Эх-хе-хе. – махнул рукою дед. – Пошли давай ко мне в вагон. Че Бог послал, тем и закусим.
      – Ну, пошли, раз приглашаешь.
      И дедушка с внуком, крепко держась за поручни стали осторожно подниматься по крутым ступенькам наверх.
      – Деловой. – все бубнил по пути Матвей. – Ох и своенравный. Куда там. Ну, деловой. Хм. Штангист.
      В несколько мгновений, на самодельном столе у хозяина появилась пузатая бутыль с медовухой, чесночная колбаса, магазинное печенье, чайник, кружки и хлеб.
      – Прости меня, Господи и помилуй. – быстро перекрестившись один раз, пробормотал себе под нос Матвей и осторожно поднял граненый стакан с прозрачной, желтовато-коричневой, пахучей медовухой. – Ооо! Кхе-кхе-кхе! Ох и елейный же этот напиток. Сироп. Ооо. Кхе-кхе-кхе! Вот вроде выпил всего стакашек, а сразу лет на десять в один момент помолодел. – сразу же одобрил он поспевшую на свежем меде приторно-терпкую настойку и вынув из пачки сигаретку, душевно задымил.
      Внук молча сидел за столом и с интересом наблюдал за масляной, стариковской улыбкой. Сам он пробовал этот хмельной напиток однажды, когда еще учился в классе седьмом и он ему совсем не приглянулся. С тех самых пор, он в этом деле был исключительно зритель.
      – Ну, как, дедусь, поспел твой елейный урожай? – с упоением глядя на старика, спросил паренек. – Или еще чуток догнаться надо?
      – Самый цимус. Хе-хе-хе! – старику от разлившегося по всему телу теплу сделалось в один миг хорошо и привольно. – Намахнешь со мной грамм сто?
      Юноша на предложение деда отрицательно помотал головой и сделал кислым и слегка брезгливым лицо.
      – Было бы пиво, я б еще попил. – про себя помечтал пацан. – А эту бормотуху я не уважаю. Не мое.
      – Сам ты, паря, бормотуха. – живо обиделся дед. – Это, милый, витамины, мед. Чуешь? Не уважает он. Хм. Не мое.
      – Пей давай свой мед, пожалуйста не отвлекайся. Я сколько надо, подожду.
      – Подождет он, поджидальщик. – уже с нотками недовольства в голосе пробубнил Матвей и заметно нахмурился. – Не сиди просто так. Поставь хоть чайник, да с печенюшками овсяными покушай.
      – Чай песни не поет. Хе-хе. Вот пива я бы выпил.
      – Ну, нету твово пива. Нету. Пивоман.
      – Хрен с этим пивом, проехали. – по-деловому приободрился внук. – Ты много меду нынче накачал? Как год-то выдался, удачным?
      – Удачным? – передразнил Матвей паренька, ответив ему вопросом на вопрос.
      – Ой-ой-ой.
      – Вот тебе и ой-ой-ой. Много не много, а сколько накачал, все мое. – уже серьезно сказал дед и снова нахмурил брови.
      – А кто-то разве претендует? – сразу расстроился парень. – Вот еще.
      – Еще тот претендент не уродился. Ты у меня, пацан, смотри. – дедушка сжал правую руку в кулак и положил его на клеенчатую разноцветную скатерть.
      – Ха! Претендент! – нисколько не испугавшись старика, весело ухмыльнулся внук.
      – Все тебе ха-ха-ха. Че не скажешь, ржешь, как сивый мерин, как ненормальный дурачок.
      – Да хватит меня оскорблять.
      – Вот тебе и хватит.
      – Опять все на рынке продашь, или на трассе дачникам загонишь?
      С целого стакана медовухи, а точнее сказать от не совсем приятного разговора с пацаном, старика заметно развезло и на душе от этого стало намного поганей.
      – Не ваше дело. – злобно рявкнул Матвей. – Как медом я своим распоряжусь. Своим, понимаешь? Может и продам, а может забесплатно подарю кому. Еще не знаю, не решил. Вам-то, какое дело до него, бездельникам? Какое?
      Внук не знал, что сказать дедушке в ответ, и он лишь неуверенно пожал плечами.
      – Отец ни разу твой ко мне ни приезжал за это время. Понял? Хм. – вдруг перешел на откровенный разговор старик. – Ни грамма не помог ни в чем. Ему это, как он мне сказал, все до фонаря, не интересно. Сколь раз пытался затащить его сюда? Куда там, с добром. Говорит, что к пасеке душа не лежит, и к пчеловодству, дескать, с младых ногтей он равнодушен.
      – Ну, это действительно его личное дело.
      – Личное, говоришь? Как ты сказал-то? Личное?
      – Конечно личное. У нас ведь крепостное право отменили давным-давно.
      – Я тебе дам, крепостное право отменили, сопляк. У других, я погляжу, сыновья, как сыновья. – совсем разозлился дед. – От родичей все лето не вылазят. Все вместе делают, все сообща. Вон, главный технолог у нас на заводе, Леонтий Никанорыч Мантуров, всем мужикам мужик. Как только отпуск подойдет, он тут же к старикам на пасеку несется. Они с ним, как за каменной стеной. У них и дело совсем по-другому идет. Копеечка к копеечке, да куш с таким наваром. Капиталы! А твой папашка непутевый, так себе. Нахлебник! Слышишь ты меня? Нахлебник, он и есть нахлебник. Фу!
      Внук от обиды за родного отца тоже немного занервничал, но все же виду этому пока решил не подавать.
      – Так как ты щас сказал? Нахлебник, говоришь? – все-таки захотел высказаться парень. – Звучит, как-то некрасиво, я бы сказал даже грубо, дедушка. Тьфу!
      – А кто ж еще, как не нахлебник? Ась? Самый настоящий нахлебник. Ну, можно еще его лоботрясом назвать. Так лучше будет, али как?
      – Хм.
      – Вот тебе и хм. Все усмехается сидит. Приехал.
      Юноша на все оскорбления в свой адрес, снова лишь ухмыльнулся, но в ответ опять ничего не сказал.
      – Че молчишь сидишь? Ответь мне.
      – А кто растил его таким, как ты сказал, нахлебником, не ты? – все же решил обозначить свою сыновнюю позицию парень. – Или ты скажешь, что он у вас из интерната взят? Пришлый?
      От такого дерзкого, внезапного наезда, старик немного опешил, но своего мнения он все равно не поменял.
      – Да больше мать с ним занималась, бабушка твоя. Мне с моей пасекой, как-то и не до воспитания, братец ты мой, было. Досталась мне она от батюшки родимого мого. Царствие ему небесное. Такую пасеку, никак нельзя было на мыло променять.
      Дедушка взял в руки бутыль и налил себе еще один полный, до самых краев стакан.
      – Прости меня, Господи и помилуй. – опять быстро перекрестившись теперь уже целых три раза, пробормотал себе под нос Матвей и выпил. – Ооо! Кхе-кхе-кхе! Нектар!
      Дождавшись наконец, когда дедушка закончит кряхтеть, внук снова решил сказать в защиту своего отца несколько слов и окончательно расставить все точки.
      – А вообще-то, пасека, как я уже обозначил, это личное отношение каждого. И пчеловодом быть, как бы сказать помягче, нелегко. – с гордостью за свою находчивость вымолвил парень, и сделал серьезным, невозмутимым лицо.
      – А вам легко, бездельникам, все надо? Как будто деньги с неба валятся, что дождь. Лентяи, трутни, дармоеды. Отгрохали, как бегемоты животы.
      – Ладно дед ругаться. Хватит! – резко одернул дедушку внук. – Меня, если честно, по делу прислали к тебе.
      – По делу? Хм. Тоже мне, дельцы. По делу. Ишь. Хочешь сразу разгадаю, по какому такому делу ты явился ко мне, мой ситный друг?
      – Ну отгадай, экстрасенс. И по какому?
      – Меду надо? Родная семья, захотела медку? По сладенькому стосковались, рожи? И банка в рюкзаке, гляжу, уже припасена. Ха-ха-ха! Ну, угадал я твое дело? Али ми-мо? Ась?
      – Угадал. – скромно буркнул внук. – Я сдаюсь.
      – Ха-ха-ха! – громко засмеялся дедушка. – Ты думаешь, что надо быть ученым, чтобы тебя, щегол, мне разгадать? Ха-ха-ха!
      – Ну так нальешь? – уже несколько требовательно повторил просьбу парень. – Отец хотел врачей отблагодарить в больнице. Они ему недавно операцию на спине хорошо провели. Бегает, как лань теперь, почти, как новый. Медком хотел их одарить. Нальешь? Или для сына, для родной кровинки жалко? Жалко, да?
      Старик лихо мотнул головой и снова положив свой кулак на столешницу, матюгнулся.
      – Вот ведь, мамка-барышня, какая! – цокнул заплетающимся языком Матвей.
      – Вот тебе и мамка. Нальешь?
      – Как помогать мне, шиш от вас дождешься. А как за медом, они тут, как тут. Вот они мы, любуйтесь на нас. Мы ваши на веки.
      – Мы одни ведь у тебя. Неужто нас тебе не жалко? Можно подумать, кто-то есть еще.
      – Ты сам же видишь, как медок мне достается. Сколько потов кол этих улеев должно сойти.
      Парень сообразив, что ничего у него на этот раз не выгорит, решился идти на таран.
      – Ох и скупой ты дедушка, однако. Для самых-самых близких, мед зажал.
      Матвей неторопливо налил из стеклотары себе третий стакан и недобрым взглядом посмотрел на разрумяненного от волнений внука.
      – Скупой, говоришь? – ехидно сверкнул старик глазами на юнца. – Вот ты мне говоришь, скупой. Допустим. Несправедливо конечно, но Бог с тобой. А я тебе скажу, что не скупой, а экономный. Растолкуй мне обратное, ты. Так в чем моя скупость? Ответь мне, в чем? В том, что я ишачу здесь один всю жисть, как цуцик, а родичи твои вместо того, чтобы помочь мне с этим делом, раскатывают каждый божий год все по санаториям своим да по морям.
      В вагончике в очередной раз наступило безмолвие.
      – Ах, да. Я и забыл. – вдруг ни с того ни с сего приободрился старый. – Бывал, бывал папашка твой однажды. Весной, лет пять тому назад. Приехали тогда на Троицу на Москвиче артелью. Бабы, помню, при них, коньяк, аккордеон. Припоминаю, даже баньку потрезвяни истопили. А после ящик выжрали, загадили все, каждый угол, суки, облевали, и тут же к черту лысому и унеслись. С тех самых пор, твоим отцом на пасеке не пахло. А ты меня, сопляк, назвал скупым. Эх ты.
      – Дык это. – попытался перебить Матвея внук. – Ты это. Это самое. Как его там?
      – Молчи, сопля зеленая, когда я вещи говорю. – вдруг не выдержал дед и пригрозил пацану кулаком. – Дело не в скупости вовсе. Не в ней. Тут дело в чистой справедливости. Усек?
      – А про санатории ты зря. Ой, зря. – попытался в который раз заступиться за родителей парень. – Путевки на работе дают, вот и ездят.
      – Вот и пусть сидят с путевками без меда. А все, что накачал за это лето, все чисто-начисто продам. Назло, до капли все сторгую на базаре.
      – Скажи, дедуль, куда тебе их столько, этих окаянных-то деньжищ? – непонимающе, вполголоса спросил внук и напрягся. – Туда с собой ведь ни копейки не захватишь. Куда тебе их столько? А?
      – Ишь ты, умный какой. Отцу Серафиму для церковных нужд отдам. Помолится потом за упокой души моей, чтобы спалось в земле мне крепко.
      – Злой ты, дедка. Ох и злой. С годами, ты стал еще злее.
      – Сначала был скупой. Щас злой. Спасибо.
      – А как тебя еще назвать-то? Хм.
      – Хоть горшком назови, только в печь не ставь. Ха-ха-ха! – в один миг подобрел дедушка и засмеялся. – Ладно.
      – Все тебе смешно?
      – Ага. Смешно. Умора. Обхохочешься. Вот прямо, как проснусь, так сразу хохотать охота. Ха-ха-ха!
      – Ну-ну. Хохотун. Ну-ну.
      – А че реветь-то? Че реветь? Здоровье пока есть, с деньжатами всю жисть в порядке было. Вот и смешно. Доживешь до моих годков, может тоже посмеешься. Если не будешь ты таким ленивым, как отец.
      – Так дашь нам меду, или нет?
      – Не дам! – снова разозлился дедушка. – Ты разве не понял? Не дам.
      – Ладно-ладно.
      – Не смотри так волком на меня. Ладно ему. Я русским языком сказал, не дам! Не дам! Услышал?
      – Услышал, экономный. Черт с тобой. – махнул равнодушно парень рукой. – Будь здоров! – и быстро соскочив со стула, не прощаясь направился к выходу.
      Старик несмотря на свое, мягко говоря, не совсем трезвое состояние, тоже живо выскочил из-за стола и ловко подбежал к сундуку, стоявшего тут рядом.
      – Подожди. Я говорю, подожди. – громко рявкнул он не успевшему покинуть вагончик внуку. – На. Дарю за бесплатно. – и протянул ему в руки пятилитровую банку полную меда.
      Юноша замер в дверном проеме, как вкопанный.
      – Ну, дедка, ты в своем репертуаре. – от души обрадовался снизошедшей милости парень и замотал головой.
      – Ладно тебе. Тоже мне, репертуар. Хм. Можно подумать, ты характер мой не знаешь. Ты лучше передай отцу привет от меня, и скажи ему, чтобы свое здоровье поправлял скорее.
      – Спасибо, дедушка. Спасибо. – юноша тут же подошел к довольному Матвею и крепко его обнял.