Любовь и шабаш

Я знал, что погиб навеки и не жалел. Но на самом деле жалел – я смеялся и плакал одновременно, и ничего нельзя было поделать, только обнимать её и любить, безоглядно и самозабвенно, всей душою, всем телом.
Рэй Бредбери. «В дни вечной весны»

В январе 1942 года накануне русского Рождества Хоутерманс выбрался на самый большой в Харькове Конный рынок купить маленькие презенты кое-кому из русских сотрудников ядерной лаборатории.
- Фридрих Оттович!
Хоутерманс резко повернулся. Перед ним стояла миловидная женщина лет двадцати пяти. Пожалуй, моложе. Её лицо было знакомым, и это не удивительно: на рынках и улицах Харькова нет-нет, да мелькнёт знакомое лицо; как-никак, а его лекции в Харьковском физико-техническом институте слушали сотни студентов, а прошло-то всего четыре-пять лет.

В городе по-прежнему было много армейцев, но появилась и гражданская администрация, полиция; на домах и в витринах кое-где висели плакаты типа «Гітлер – визволитель українського народу». На некоторых конторах появились жёлто-голубые флажки и трезубцы украинских националистов.
На рынке, кроме никому не нужной всякой всячины, продавались и ценные вещи: картины, панно, предметы старинной мебели.
Женщина была в дорогой даже для мирного времени шубке и совершенно не гармонировавшей с нею русской шапке-ушанке… хотя светло-серый длинный мех шапки делал её лицо милым и каким-то беззащитно детским.

Фридрих ответил:
- Зравствуйте… хорошо помню ваше лицо, но…
Женщина улыбнулась, и было что-то еле уловимое горькое в этой улыбке.
- Рисковый день рождения!
И Фридрих вспомнил всё.
Он родился 22 января и в тридцать седьмом отмечал свой день рождения в ресторане «Струмок» («Родник»). В России Фридрих старался придерживаться обычаев, и знал, что русские обязательно вот так отмечают дни рождения. Пригласил несколько сослуживцев, некоторые пришли с жёнами. Эта женщина тоже там была.
Сейчас она напомнила и то, почему тот день рождения был «рисковым»: это был день смерти Ленина. Когда кто-то из друзей намекнул, что он может быть неправильно понят, мол, празднует смерть вождя в то время, когда народ охвачен горем, Фридрих пошутил: «Вчера Владимир Ильич умер, а я сегодня родился. Значит я – продолжатель дела Ленина!»
Но всё закончилось благополучно, и, хотя за всеми иностранцами велось плотное наблюдение, даже на допросах после ареста в конце того же тридцать седьмого никто из следователей не напомнил ему ни тот день рождения, ни его шутку. Скорее всего, они не могли решиться: осудить его за этот эпизод, значит показать, что они сами – против продолжения дела Ленина; отнестись к эпизоду благосклонно? – тоже невозможно, так как некая тень иронии просматривалась.
- Вспомнил! Какое было время… кажется, вас…
- Ольга Александровна Явлинская.
- Да, да, вы были с мужем… вот мужа вашего Бориса Ивановича…
- Бориса Петровича. Приходько.
- Простите, конечно  – Петровича, но всё-таки – Борис! Вы не взяли фамилию мужа, тогда это было модно… Надеюсь, он жив… война…
- Он умер.
Фридрих про себя отметил нюанс – не погиб, а умер.
- Ольга…
- Просто Оля.
- Оля, вы не торопитесь? Мне надо купить сувениры для подарков к Рождеству.
- Мужчинам, или женщине?
Ох, эта женская хитрость. Мужчины во множественном числе, а женщина в единственном. Однако на «всякого мудреца довольно простоты», и в её вопросе есть ответ: значит, я ей интересен!
- Лаборантам и лаборанточкам.
- Так вы опять в нашем институте?
- Да, надо что-то исследовать, а моим подопечным надо кушать.
Наконец, с покупками в объёмистом портфеле они вышли из рынка.
- Оля, вы согласны… посидеть со мной…
- Конечно, я бы хотела, но где?
Фридрих секунду помолчал, потом решился:
- Есть место… которое вам будет не по душе… но там тепло и хорошо кормят.
- Казино? – догадалась Ольга.
- Но только офицерское, на…
- Я знаю, – сказала  она и добавила фразу, всегда восхищавшую Фридриха своей нелепостью и какой-то точностью, – да, почему бы и нет.
Они пошли рядом, затем Фридрих взял её под руку, и она не отстранилась. Фриц думал: вот я иду в ненавистной для русских форме офицера эсэс, а рядом со мной шагает вчерашняя комсомолка, жена советского учёного, возможно коммуниста. Что она обо мне думает?
Слегка прижимаясь к нему, она проговорила, как будто продолжая начатый разговор:
- Фридрих Оттович!
- Просто Фриц, так зовут меня друзья… если вы не против.
Она продолжила ровным голосом:
- Фриц, они взяли всех, кто был на вашем дне рождения. Мой  Боря болел диабетом. Когда его выпустили, он умирал у меня на руках.
Больше о грустном в этот день они не говорили.
В казино Фридрих уже не мог отвести глаз от своей дамы.
Говорили мало, больше смотрели друг на друга.
И всё-таки Ольга спросила:
- Так вы по-прежнему занимаетесь наукой. А это…
Она не подобрала слов, но Фриц, догадавшись, что она об эсэсовской форме, вдруг вспомнил словцо, слышанное в киевской тюрьме от сокамерников:
- Это для понта! – сказал он, и они оба рассмеялись, уловив комичность момента.
- Как это?
- Форму выдали для этой командировки. Подумай сама, – Фриц незаметно для себя перешёл на «ты», – сколько надо времени, чтобы дослужиться до оберштурмфюрера?
- Ну, для немецкого шпиона… – рискованно пошутила Ольга.
Но Фриц шутку понял и криво улыбнулся. Случилось так, что никакие слова Фрица, никакие доводы или заверения не приблизили бы его к Оле так, как эта горькая улыбка.
Впервые за долгие месяцы и годы он расслабился, оттаял сердцем и душой. Оля была привлекательна не только своей красотой, она была… какой-то родной, своей что-ли. И отпустить её сегодня от себя было выше сил Фридриха. Кажется – и выше её сил. У самого дома Ольги они поцеловались, прощаясь. Но не простились.
Ночь Фридрих провёл в одной постели с горячим телом новой подруги, посмеиваясь над собой: в Германии он столько времени холостяковал, чтобы поехать в Россию и найти здесь свою женщину.
Нежась в постели, Оля обнаружила на его пальце жёсткую заусеницу, так достававшую его в последнее время, и отгрызла её своими зубками. От этого жеста он едва не прослезился.

Среди ночи Фриц проснулся от какого-то дискомфорта. Он мигом вспомнил, где он находится. Но Оли рядом не было. Он повернулся на другой бок.
Она стояла у окна, освещённая луной. Волосы её были распущены. На фоне покрытых морозными узорами стёкол Ольга представлялась каким-то сказочным существом. Феей.
Фриц подошёл к ней, неслышно ступая по ковру. Что она там видит?
Не оборачиваясь, женщина прошептала:
- Тихо! Погляди, какая она, – ночь перед Рождеством. В эту ночь ведьмы и черти празднуют свой шабаш.
Он обнял её за плечи, и они оба счастливо рассмеялись.

(Отрывок из повести "Цветной код")