Электропривод документальный рассказ

Электропривод.
1                Электропривод - это наука такая, если не считать все ея воплощения многочисленные в нашей жизни электрифицированной. Все, что я на сегодняшний день знаю о ней, так это то, что наука эта не простая, и ох-же и хитро закрученная. Но и то зато знаю хорошо, что преподавал нам эту науку Александр Андреевич Гусак.  Обыкновенный такой и простой человек, и простой же декан  нашего же простого факультета ФАО (простого Оборудования, хотя и  Авиационного);  И, одновременно, вполне простой тоже и такой обыкновенный профессор, такой  тоже обыкновенно великий. И огромное ему за то спасибо, то есть совсем даже не обыкновенное. Как, впрочем,  и огромному множеству таких же обыкновенных и великих иных преподавателей, которые преподавали нам свои обыкновенные науки в нашем совершенно необыкновенном ВУЗе.
Кроме всех дел, которые любил Гусак так преданно и беззаветно любил он так же и нас, своих студентов, как это было в основном принято в стенах нашего ВУЗа;  И это, пожалуй, главное, хотя и  единственное знание, которое удалось ему донести при помощи этой самой своей и любви и науки, до меня по крайней мере. И теперь – это мои самые прочные, и столь же обыкновенные и одновременно необыкновенные знания. И этой, такой неизгладимой пользы от не легкой этой науки мне вполне на сей день предостаточно.
Всего в двух местах все же не прав был Александр Андреевич, и вот это где:
1. Он полагал, видимо, что мы эту науку должны любить  никак не меньше чем это удавалось ему самому. Но, это все же было больше сил наших скромных.
И 2.  Он полагал, что мы способны таки так же, или же почти так же, как в своём собственном нагрудном кармане, разбираться в ней, таковой. Но, таки она была для нас чуть все же дальше чем любые наши карманы.
 Вот и все в чем мог тогда ошибаться Александр Андреевич, обыкновенно-необыкновенный декан наш, профессор и человек с большой, хотя и обыкновенной, буквы.
Дело своё Александр Андреевич делать очень любил. А влюбленный человек – это человек увлеченный и увлекающийся. А увлеченного человека всегда приятно послушать, ибо же и увлекает (читай – «заражает») он именно таковой своей увлеченностью. Обычная лекция Александра Андреевича начиналась обычно,  а толи даже обыденно. Все здоровались, затем перекличка. И... Задние ряды заранее заполнялись обычно уже уставшими... в том числе и от полученных знаний студентами. И те спешно «вили  себе гнезда» дабы как можно быстрей их (гнезда эти согреть, знания же – прочно усвоить в скукоженном уже от этой согретости состоянии). Передовой оплот напротив настраивался на более суровое и детальное их получение. Оставшиеся располагались в промежуточных стадиях, иной раз перемещаясь из одних мест дислокации в другие,  обычно – противоположные. Но чаще таки от первых рядов, ко рядам более благополучным в отношении душевного равновесия.
На доске, обычно очень крупными буквами (цифрами, символами, иероглифами) писалась какая ни будь абсолютная и всем понятная истина, как то, например: 2 + 5 = 7. – И всем абсолютно делалось ну до того ж хорошо, ибо всем всё было абсолютно понятно... Но, бывалые, а мы все были именно уже бывалыми в этом деле, понимали, что это не так... и ведь не просто не так, а таки не так и ДАЛЕКО... За исключением тех, конечно, кто уже отошел... и не представлял уже ничего, а только безмятежно похрапывал... или храпел, но совсем не безмятежно. Хотя таких пробуждали, дабы не «спалить» безмятежных. Затем, такими же крупными символами, незыблемость первых положительных ощущений лишь подтверждалась, и подтверждалась, и подтверждалась еще аж несколько раз. Например: 7 – 2 = 5... Следовательно 7 – 5 = 2!!! – Все это было очень понятно даже среднему студенческому звену, начинающему незаметно зевать,  а свободных (лежачих) мест на галерке оставалось все меньше. А между тем свободного места и на даже огромной доске уже почти не оставалось. И аксиомы на этом обычно заканчивались. Далее  начиналось то самое как раз увлечение. Объяснения становились более экспансивными, стремительными и быстротечными, почти что как у Жванецкого, искрометными. Вместе с этим размер символов обратно пропорционально скорости объяснений уменьшался, до еле различимых даже первому ряду «очкариков» (читай «ботаников»). Через совсем небольшой промежуток времени, Александр Андреевич уже спешно вытирал на доске какие-то, считавшиеся видимо уже давно усвоенными, места, и помещал туда новые, до селе еще не виданные на этой лекции иероглифы... Затем импульсивно объяснял на пальцах (на словах) материал, увлеченно и быстро ходил взад-вперед, и в месте, где в этом возникала необходимость, вновь обращался к доске. Здесь же, обычно в разных местах, или в тех местах, где настигала его нужная и важная мысль, спешно стирал он старую информацию и помещал туда новую... Тут же мог стереть и новую и заменить её на еще более новую, или наиболее, на его взгляд, полезную. Минут еще через пятнадцать-двадцать такой удивительной и увлекательной лекции даже самые из студентов способные обычно начинали сильно скучать или наоборот волноваться. Связь между отдельными, казалось бы даже понятными вроде бы, «кусками» лекции либо не устанавливалась, либо, что еще хуже – начинала утрачиваться. На доску к этому времени было больно смотреть, понять же из написанного на ней хоть бы что, было совершенно уже невозможно, немыслимо. Если только вы не обладали всей глубиной знаний этого самого электропривода, а заодно не обладали специальными знаниями дешифровщика, в которые знания электропривода должны были быть включены обязательно. Или вы с самого начала повествования лектора не впали вместе с ним в измененное состояние сознания, что иной раз приключалось все же с редкими отличниками, но и то крайне редко. Студенты же менее способные к этой поре уже обычно заканчивали описательную часть своего письменного повествования от том как нам всем тут необычайно трудно без денег; И доходили наконец до вопросов почти интимных -«....и, наконец, о погоде, маманя...» в своих письмах родным или близким; Или же сладко постанывали, создавая ощущение полного погружения в мир удивительного из прекрасных электроприводов. Завороженные отличники учебы хотели бы иной раз возразить, или предупредить Александра Андреевича, чтобы тот хоть чуть-чуть повременил со стираниями, ибо те еще не успели перенести дорогоценную логику его знаний в свои конспекты,  но и этого они не делали. Ибо боялись потерять и утратить начинающую вырисовываться, как им казалось,  символическую и иллюзорную нить их представления о предмете, и лекторскую интерпретации этого. – Таковым было трудно, но интересно. И таковых было мало, в отличие от в деньгах сильно нуждающихся.
Иногда, ощущая некоторую отвлеченность и странные лица собравшихся, Александр Андреевич позволял себе перейти к темам менее злободневным. И он тогда мог запросто заговорить о поэзии, например, о балете, литературе драматургии,  о каких ни будь неурядицах в общежитиях, или рассказать о славных былых временах своего еще только студенчества, когда только лишь десять рублей на троих прогулять было почти проблематично, по крайней мере за раз...  – Это заставляло большую часть аудитории встрепенуться, а кого-то отвлечься от занятия неделовой перепиской  или сном, и увлечься интересным рассказом, а то и даже в нем поучаствовать, а то и выразить некоторые сомнения (по части тех самых, к примеру, десяти из рублей). И это делало лекции Александра Андреевича наиболее ценными  и интересными для подавляющего большинства обучающихся. Ведь из них, таковых лекций полезных,  вбирали студенты чистейшую пользу, а стало быть и из этой науки во все веремена очень важной,  а именно - из электропривода.

Электропривод.  ч. 2             
Далее изучаемый на лекциях материал закреплялся на практических занятиях, в частности в лаборатории. В силу особенностей и трудоемкости электропривода как такового, практически все из лабораторного оборудования практически не работало; Или, судя по проводимым на нем лабораторным исследованиям, работало, но как-то не так, как оно должно было работать. И это мы все знали точно, на то и была наука «электропривод» до того точной наукой.
В этой связи перед каждой такой практической работой самим Гусаком Александром Андреевичем давались экспериментаторам, то есть нам, практические же рекомендации и пояснения по всему ходу этих таких не легких и точных работ. В дополнение, так сказать, к уже имеющимся и содержащимися в методичках.
Александр Андреевич собирал вокруг себя всех, жаждущих практических исследований, исследователей и сосредотачивал их внимание на обыкновенном тетрадном листе, что возлежал на столе перед ним.
Еще чуть раньше, по заранее отработанному технологическому плану, группа исследователей, дробилась на три-четыре составляющие (подгруппы), по мере предполагающейся глубины проникновения в исследуемую область. В первую такую подгруппу входили обычно подготовленные к погружению на «удовлетворительно» или чуть того меньше, т.е. неподготовленные вовсе, но погружения, как неизбежности, не отторгающие. Вторая была обустроена чуть да лучше, последующие и еще лучше. В последнюю группу входили обычно гурманы, или гуру – лица проникновенные во самые глубинные дебри наук, и Электропривода в частности. И надо было это вот для чего:
Примерно так же как и на лекциях начинал Александр Андреевич просто и ясно, а еще скорей – и еще более даже проще чем просто. – Писал какие-то совершенно понятные даже для первой подгруппы товарищей истины. Аксиомы то есть, или вещи незыблемые и общеизвестные, те же 7 – 3 = 4... Писал крупно, размашисто, и обычно с милой улыбкой. И первая из подгрупп была даже удивлена таким своим, не свойственным для неё, проникновением в тему.
Затем, увлекаясь и тем увеличивая скорость объяснений и частоту написания, а так же уменьшая размер символов, - он, улыбаясь все меньше, заглублялся со свойственным ему, очень большим дифферентом. После пятого-шестого «хода», уже вторая подгруппа, будучи заполненной знаниями до ватерлинии, до отказа  давала знак следующей из подгрупп. Это означало, что с этого момента логическую нить объяснений позже, при дешифровке, должна будет вить именно она. И эта подгруппа начинала усиленное морщение своих крепких лбов. А между тем свободных мест на листе уже практически не было. Тогда Александр Андреевич быстро переворачивал лист и логика его стремительных рассуждений устремлялась туда, т.е. на чистое еще пространство. Когда и там становилось тесно, он вновь переворачивал листок, и если на этой, первой странице места было хоть на чуть больше – объяснение снова возвращалось сюда... Лист так же мог вращаться в разные стороны, ходить  по рукам страждущих, сгибаться и мяться и он так и делал. Еще он переезжал по столу, например к такой части из заитнересантов, что выказывала неподдельный интерес к теме. Те вглядывались в него словно молодая девица в зеркальце, а потом «зеркальце» возвращалось к своему хозяину, и тот уже опять крутил его как хотел и как считал необходимым.
Любой вопрос интересующихся, мог сбить с общей логической линий Александра Андреевича, и заставить сделать его небольшой экскурс в интересуемое направление. Все это обычно фиксировалось здесь же, на этом самом листе, и ухудшало его, и без того плачевное состояние.
Отдельные члены в подгруппах ни чуть не вникая  в подробности объясняемого,  следили именно за хронологизмом перемещений (перемешиванием) этого бумажного кладезя знаний,– все это было потом необходимо для правильного толкования – одной из наиболее трудоемкой частей этих практических работ. Когда очередная группа была близка к перегрузке, подключалась следующая, а затем следующая. Когда подключалась последняя группа, на лист, точнее то, что от него оставалось, уже было совершенно же невозможно смотреть. Или смотреть без ужаса. Как, впрочем и на лица смотрящие за этим листом. Или смотреть еще было можно, конечно, но разобрать все что там... все что там, в общем.... – решительно же нельзя уже было совсем никому. Ужас легко читался почти на каждом лице, какой бы из перечисленных групп оно не принадлежало.
Тряпки, которой можно было бы стереть с листа как с доски  для такого случая еще придумано не было... да и некогда было бы пользоваться ею если и была бы она тогда таковая – все происходило, ну до того же как очень стремительно и увлекательно. За что еще раз спасибо, конечно, обыкновенному и увлеченному Александру Андреевичу. Ведь только так, и только именно так должны увлекаться, как и  должны быть увлеченными все люди. Включая обыкновенных, коими всем быть надо стараться. – Вот то, не многое и очень многое, самое важное и основное, пожалуй, что удалось мне тогда усвоить. Да, собственно, так до сих пор еще продолжаю усваивать.

Иной раз появлялся другой бумажный листок, или часть такового (какой-то обрывок), то и с ним совершалось все в точности  то же самое. – Сначала шли очень крупные символы, затем заполнялись свободные места, затем шли развороты и перевороты-переворачивания... И далее уже зачастую писалось поверх написанного ранее, но уже все-же более мелким почерком, или напротив - нарочито крупно, делая шрифт так же и наиболее жирным, что сильно затрудняло затем «перевод» на доступный язык предыдущего плана, начисто погребенного в нижних слоях, т.е. под почерком на много более увесистым...... Затем следовал почти всегда одинаковый вопрос: Ну, что ясно же?! Все подгруппы одновременно и облегченно вздыхали, что означало, что все, по крайней мере самое страшное, уже закончилось. Далее следовала сама практическая работа. Из методичек и «изуродованных» методичными объяснениями Александра Андреевича бумаг примерно одинаково следовало,  каких результатов необходимо достичь исследователям. Какие то есть, и как им необходимо осуществить практические действия, как то - подключения, переключения, измерения,  дабы до селе не известного еще никому  результата, достигнуть.  Никого совершенно не волновало, что само практическое оборудование работало..., а толи и не работало... – По крайней мере, точно этого, никто, включая и самого Александра Андреевича, точно не знал в этих лабораториях, хотя мы знали точно; Еще точнее – мы верили в то, как оно должно было работать. - Необходимо было как бы представить, что оно таки да... то есть – работает, при этом таки еще и работает как надо. Но все это были сущие уже пустяки, ибо таки самым главным было, как ни крути, - дешифрование напутственных заповедей Александра Андреевича.
Венцом коллективной практической и кропотливой работы был отчет.  Как бы такой результат что ли, как бы полученный от якобы экспериментов и опытов. И мы и поступали в соответствии с нашими предполагающимися знаниями по отношению к этому предполагающемуся результату.
- Мы исследовали одновременно все эти оба-два предположения. – Мы как бы чего-то такое там подключали, чего-то там мерили, мы регулировали... Иногда там даже чего-то искрилось... Иногда дымило... А иной раз даже дымилось и искрило одновременно, но это значительно реже... Иной раз даже выбивало защиту (и еще реже – не выбивало).  Все исследуемые параметры, как бы замеряли и даже фиксировали... Затем проветривали лабораторию и делали вид, что ничего особенного не случилось (просто почему-то погас свет... реже – погас свет на всем этаже... и уже крайне редко – на всех этажах... – просто он взял и погас.... просто так...  а мы тут просто проветриваем),  а затем отражали эти исследования соответствующим образом, и совершенно разборчивым уже почерком, на совершенно нормальных уже тетрадных листах; При надлежащей степени ответственности, аккуратности и прилежности в чистописании - получалось практически всегда нормально, по крайней мере и в большинстве из случаев - читаемо. По крайней мере – ни одни из студентов в результате таких практических страданий не пострадал, не пал под воздействием электричества и иных поражающих факторов – не задохнулся, и из окна от отчаяния институт не покинул.
Ну, а уже  после дополнения такими практическими  навыками теоретических постулатов, необходимо было студенчеству просто очередной раз вновь явить всю полноту и глубину таковых (знаний и практического опыта) на экзамене – венце любого процесса обучения.


ч. 3         Экзамены... – Дело обычное. Обычно студенчество уже знает «анамнез» любого «препода». Т.е. как и чего любит он спрашивать, чего не любит, и чего сильно не любит – что еще важней знать кроме самих экзаменационных билетов. Обычно такие сведения приходят либо от группы, которая уже сдала дисциплину, либо от старшекурсников, которые сдали её, но уже очень давно... Ни теми ни другими знаниями из анамнеза Александра Андреевича (как и знаниями самого электропривода собственно) мы, в большинстве своем, перед одноименным экзаменом почему-то не располагали. – Толи не подготовились, а толи подготовились, но не так чтобы достаточно. То есть – подготовились почти традиционно так, что для нас было свойственно и обычно.
А еще дело в том, что как раз на эту самую сессию добавился почему-то, по каким-то загадочным, а не то – просто по странным обстоятельствам еще аж целый предмет (!). Вернее, нет – не предмет, но курсач, что не делает это обстоятельство хоть бы на чуть легче. То есть подходя к сессии, зачетной неделе, никто про таковой ничего даже не то чтобы не знал, но и не догадывался даже. И вот уже в непосредственной близости, когда бег студенчества набирает ощутимые обороты, а то и приближается к максимальным значениям таковых, но чаще и к вовсе критической скорости, вдруг да и объявили нам о «сюрпризе». Мол, надо бы и еще вот такой и такой-то курсач донести (Вот так Ого!) (читай «Ого-го себе!) (!).. А именно же – выполнить и донести. Досдать то есть.. Просто – взять... сделать (выполнить)... и просто сдать... – вот и всё. – и ничего лишнего. То есть – совсем ничего. – Только лишь взять... сделать... и сдать.
Ну, а любой курсач – это не лаба... (лабораторная работа), где из максимально плохого – это просто убьет тебя током и всё.... И это не «пара» (неуд) и это не что-то там или какое-то  там такое.... – выучил, пришел, и сдал... – Нет... - Это курсач (!)...  – Это работа, которая должна произрастать корнями своими из начала курса, а финальными листьями бить в «окна» конца этого курса, а сам курс может длиться и не один год. И это примерно страниц минимум двадцать-двадцать пять записки, до предела утыканной цифрами... и какие-то же еще чертежи... – это обычно так. И как бы не просто так – взял да и сдал... И это хорошо если женат ты, например, на отнюдь не красавице - и тебе есть тогда чем с ней подзаняться... – тогда ты с ней этим курсачем и займешься... И еще лучше если она же у тебя уже всё-всё умеет..., все что от неё требуется. Но, нет, не варить, стирать, гладить, разумеется, а лишь, кроме этого - чертить и писать... И на калькуляторе чтобы с расчетами тоже бы – было б не плохо...    – То придется ей таки не так горько... (не придется то есть ей все это учить).  Еще лучше когда это и теща (тесть, брат, сват) и все тоже умеют, а еще лучше – все они могут всё это дело такое. Когда же нет таковых – скучное, доложу вам, занятие может сложиться, и в ситуацию вылиться, прямо скажем, не очень простую. Благо и деканат понимал этот свой недочет, и что не у всех из нас столь завидное было положение семейное. Да и студент наш – это ж студент...  таки ж наш....
Или как в анекдоте: Спрашивают у американских студентов: сколько надо вам для изучения иностранного языка, пусть таки будет китайского, или японского...    – Ну, этак годика два – отвечает всегда улыбающееся американское студенчество. У англикосских студентов на тот же вопрос ответ таковой: Однако годик, другой непременно потребуется, с улыбкой заявить спешит студент англикосский... Студент советский (наш) ответил традиционно и без улыбок, осмысленно так, хотя и с кротким одновременно испугом: А это... а когда сдавать? Где и кому? – Вот такими ответами с одновременно короткими испугами и славились мы тогда, как и получающие нас  таковых опосля, славные трудовые коллективы трудящихся. За то все мы и славились..., как славные строители славного общества. Вот нам внимательности и настойчивости не доставало малость для этого, но это уже история отдельная, и к Электроприводу особенно не относящаяся.
- И вот, в нашем случае, - почти что всё то же самое. А именно,  - короткий испуг, он же – шок, а затем – надо так надо... А раз надо – буд..сделано... И слегка, конечно,  пришлось поднапрячься... и без того обороты критические  превысить еще многократно... И мы поднапряглись, а кое кто и не слегка даже. Но все, что не убивает русских (читай Советских) – делает их сильными. И мы сделались и на этот раз таковыми. И мы, то есть, опять не умерли. На то мы и были мы...
Зачетная неделя (если не знает кто.... по крайней мере у нас было именно так) – это такая неделя, когда мы почти не учились уже. Это время досдачи (ликвидации) любых «хвостов», устранения любых претензий, - словом неделя судорог... Или судорог очень болезненных, хотя и быстрых. Особенно же для тех, кто на всем протяжении семестра таковых не испытывал совершенно. С добавлением допонительного курсача, естественным образом неделя эта неимоверно укоротилась. А первым экзаменом у  нас на этой самой сессии был этот...  Именно этот как раз.... - Электропривод.
И Александру Андреевичу, декану нашему и профессору обыкновенному, было обстоятельство о курсаче этом известно как никому, то есть все так же, то есть обыкновенно.
Сама по себе наука «электропривод» ни для кого из нас не была сильно любимою, надеюсь, что это уже донесено из этих здесь слов многочисленных. Никто не сказал бы о ней (как и теперь) словами О. Митяева: ...Самою любимою ты была моею... Я искал тебя во сне, я с тобой вставал.... – нет, не сказал бы, даю вам зуб.... да чей угодно... и не во сне не искал её никто, и не вставал с нею... и до интима с этим делом увлекательным так же не поднимался. Хотя в определенной степени можно, скорей всего, занятия с этим предметом называть и интимом. В определенной лишь, подчеркну, только степени.
И сам даже Александр Андреевич Гусак не смог ничегошеньки поделать с этим удручающим обстоятельством, как он за то не старался. Но, несмотря на характерные трудности, неразделенную любовь эту, и иные отягощающие обстоятельства,  явилась наша группа на сдачу сией дисциплины в полном составе. Что сказать дальше? – А сказать собственно дальше и нечего. Практически и тогда нечего было сказать Кольцову об этой науке, кроме разве того, что только что о ней здесь было сказано.  А особенно же словами все этой же самой науки, то есть научными такими, электроприводными такими словами специальными, как впрочем и многим кому еще из его группы. Кольцов взял билет,  и прочитал все вопросы, и сел и совсем успокоился. Беспокоиться было, собственно не за что... – ни  один из вопросов беспокойства не вызвал. Хотелось было, правда, сразу уйти... – Мол, извините любезно, Александр Андреевич, но сказать собственно нечего пока совершенно... и как ни будь уже в другой раз... - Когда обучусь этим словам.  Но, впереди, человека на три-четыре, восседал такой же точно, а то и еще более достойный адепт в этой области знаний – Витя Серган. – Выдающийся Витя Серган, выдававшийся в области любых знаний необыкновенным и выдающимся образом, т.е. очень – в  же как хорошо, а вместе с тем и надежно и просто. Так ведь таки же и не восседал просто, а и даже готовился(!). Витя озабоченно ощупывал взглядом пространство аудитории, пытаясь видимо материализовать на свет Божий то, чего в его голове еще не было., ибо все что там было – не подходило, а размеры формата Электропривода не укладывалось. – А нужно-то было - выделить из общего информационного «шума» разнообразных подсказок-слов необходимый сигнал.  Зацепиться за так нужные ему прямо сейчас составляющие. Но и в этот раз, кроме самого ощупывания из стараний ничегошеньки не получалось.
Чего-чего, а лишать себя удовольствия от этого восхитительного мероприятия, - сдачи Витей экзамена (как сдачи им почти любого экзамена), Кольцов счел неуместным и недопустимым. На всеобщее удивление Гусак задал Сергану совершенно простые вопросы, часть из которых Витя отгадал неказисто, но правильно. Но, таки больше разговаривал  все же сам Александр Андреевич, и в конце концов удивил всех и особенно Виктора с ног сшибающим результатом - «удовлетворительно». Витя был более чем ярко удовлетворен таковым, и как и обычно гордо отбыл с более чем удовлетворенной улыбкой.
- Интересно, - подумал Кольцов, и еще подумал – А, собственно, чем черт не шутит.... И не стал делать, пришедшее не так давно на его ум заявление, громким.
- А, ну и чего тут у Вас,  - спросил Кольцова Александр Андреевич, когда до того наконец-то дошла очередь, и внимательно поглядел на него. И на плоды его интенсивной внутренней работы над собой по извлечению из себя знаний предмета. Между Кольцовым и Александром Андреевичем лежал лист бумаги с аккуратно переписанными на него всеми тремя вопросами билета. Там же было и указание на ФИО сдающегося и номер группы... и еще, разве число, т.е. дата сдачи экзамена. – И это все, что только и мог создать Кольцов в этих жестких и ужасных условиях. Иных «плодов» таковой подготовки на листе никаких более не было.
- Так это..., вот, собственно... это... тут... – стал было оправдываться Кольцов, и неоднозначно склонил всю тяжесть от своего положения на тот злополучный курсач, просто тяжелую долю как таковую, и иные аспекты, не позволяющие заниматься... а именно же - заниматься нормально....  и не позволившие таким образом... чтоб  должным образом... ... чтоб подготовиться... и вот... все такое... –  густо смущаясь, доложил Кольцов внимательному Александру Андреевичу.
А только нисколько не смутился за то Александр Андреевич, он даже, напротив, счел уместным пролить некоторый и так необходимый свет на бумажную и не запятнанную авторучкой часть «знаний» Кольцова. Он увлеченно и быстро принялся писать туда что-то, на его взгляд необходимое и совершенно понятное и так же очевидное. Кольцов то поддакивал, когда это по его ощущениям требовалось, то просто усиленно мотал головой, давая понять, что положение его не так уже и безнадежное, то есть оно в основном-то, еще нормальное такое, обычное то есть и есть положение. На редкие же и совсем простые вопросы (всё те же азы, типа 7 = 2+2 и еще аж + 3), являл он даже и знания совершенно приемлемые и даже прочные. А то и добавлял так же уверенно, что 7 может равняться и 5 + 1 и еще +1, или аж 9 и минус 2 и т.п.
Исчиркав, как полагается, весь Кольцовский листок на несколько раз (в несколько слоев), Александр Андреевич сделался, так же неожиданно для самого Кольцова, удовлетворен  качеством его подготовки, в свете вышеупомянутых, что естественно, обстоятельств и отпустил его с миром, и с «удовлетворительно», в первой строке очередной страницы зачетки. – Ведь это был первый экзамен на данной сессии.  Очень удивлен был Кольцов и так же и удовлетворен такой неожиданной частью экзамена, и этими свойствами Александра Андреевича Гусака. Профессора, и декана факультета Авиационного Оборудования, и преподавателя, как и человека, и удивительного и увлеченного.
В негласном «анамнезе» Александра Андреевича, после этих подробностей, вскрытых «сдавшейся» без потерь группой, появилась очень обнадеживающее клише:  «Шара катит», что означало его повышенную доброту и любвеобильность к сдающимся. Но это, как выяснилось совсем чуть позже, за исключением «доброты и любови» была ошибочная..., или, говоря по военному – дезинформационная информация.