Мариночка Сентябрева. Части 1 - 6

            
                & & & &


      Повесть о жизни (с элементами автобиографии). На фото, на переднем плане дом, давно снесенный, примерно в 1975 году, в котором прошло раннее детство автора повести с 1959 по 1962 гг.



                Ч А С Т Ь      П Е Р В А Я.


ГЛАВА    1.1.         Пролог.      

          Вчера 13 апреля, мне Мариночке Сентябревой, исполнилось сорок пять лет. Дата, конечно, не круглая, но, как принято в народе говорить: "Сорок пять - баба ягодка опять", Может и ягодка, но мне захотелось в этом благословенном возрасте подвести некоторые итоги своей, не такой уж  и маленькой жизни, тем более, что на дворе удивительное время, исключительное можно сказать время. Только что окончился 20-й век, и уже вступил в свои права  21-й век. Жить в такое время выпадает на долю далеко, далеко не каждого человека, - когда один век сменяет другой, что бывает один раз в сто лет, а тут событие и вовсе планетарное: не только сменился век, но одно тысячелетие сменило другое, - что бывает один раз в тысячу лет! А мне - 45 лет, и не ведаю, как лучше сказать - уже 45, или еще 45!?

             У меня появилось желание рассказать о том, что знаю, что было в стране в период, когда уже закончилась Великая Отечественная война, очевидцем которой я не была, так как по воле Бога, появилась на свет, спустя десять лет после ее окончания. Это не моя тема, а тех кто жил в то время, и которых сейчас уже осталось - единицы. Моя тема - период, когда еще правил Никита Сергеевич Хрущев - его последние годы; период правления Леонида Ильича Брежнева, длившееся восемнадцать лет, а также время, связанное  с последующими лидерами государства. Может это кому-нибудь будет интересно. Повествование это, конечно, субъективное, как любят говорить художники,-  "мое видение". Да и кто может что-то рассказать объективно? В каждом литературном произведении есть "лирический герой", который отражает жизненную позицию самого автора.

         Пишу о том, что помню, что не помню - домысливаю и фантазирую, то есть занимаюсь заманчивым занятием - сочинительством. За эти сорок пять лет в моей, не любящей спокойствия и гнетущего однообразия стране, произошло много разных событий, - некоторые не очень большого масштаба и малозаметные, другие, - оказавшие огромное влияние на жизнь и судьбы множества людей. Уже на моей памяти прошли более-менее спокойные шестидесятые, - с их романтикой, кухонными посиделками с вином и песнями, которые не очень трезвые, бородатые мужики в трениках с отвислыми коленками, пели под гитару про костры, зажигаемые вдали от городских квартир, про бескорыстную мужскую дружбу, про неприкаянных бродяг-бессребреников, бороздящих необъятные просторы Родины, чистую любовь, про дальние, загадочные  края.

                В  тепле, за столом с нехитрыми закусками, из окон неслось:     "Не за огонь люблю костер, за тесный круг друзей",         "Люди идут  по свету, им вроде не много надо, - была бы прочна палатка, да был бы не скучен путь, но с дымом врывается песня, ребята отводят взгляды, и шепчет во сне бродяга кому-то - Не позабудь",         "Но друга спасет - костер на снегу",            "А  почта, с пересадками летит с материка до самой дальней гавани Союза, где я швыряю камешки с крутого бережка далекого пролива Лаперуза,         "Четвертый день пурга качается над Диксоном, но только, ты, об этом лучше песню расспроси".  И  множество других подобных песен, появившихся в это время, бередящих душу, и вызывающих желание, немедленно взять рюкзак, палатку и отправиться в тайгу, тундру или на Северный Ледовитый океан за романтикой,  и "за запахом тайги". Некоторые действительно реально осуществляли эти желания: кто-то шел работать в геологические партии, кто-то на буровые, другие - в период своих отпусков отправлялись или на сплав по горным рекам, или, устав за зиму от работы - стола и стула в какой-нибудь конторе или научном институте, - ехали в Домбай кататься на лыжах по горным склонам.

          В это время появилось много песен про покорение горных вершин, и культивировался образ некоего героя-бородача, - покорителя гор. В связи с этим мне на ум пришли, много лет назад прочитанные и запомнившиеся строчки поэта Хлебникова:    "На камне сидя, возле Теберды, - одном из дивных уголков Отчизны, я замечал, что бег тугой воды, - стремительней теченья нашей жизни". Строчки, наводящие на философские размышления. Но для большинства эта романтика была не по карману, и работали  по 5-6 дней в неделю: кто на производстве (в то время заводов было много и рабочие кадры всегда были нужны), кто в научных учреждениях, -  а душу отводили за столом - с вином и песнями. Но кухонные посиделки это была все-таки больше прерогатива интеллигенции, а простые работяги, после изнурительного и малооплачиваемого труда (как и всегда в России),  в какой-нибудь дешевой забегаловке типа "Голубой Дунай", соображали  "на-троих",  а то и вовсе, - или на берегу реки, или где-нибудь, наспех, за углом дома.


ГЛАВА    1.2.          Немного о семидесятых.

           Незаметно подоспели семидесятые и также быстро пролетели. Это было время, когда бывшие кухонные певцы-шестидесятники (часть из которых спилась и деградировала) уже стали красиво именоваться "диссидентами". Никто не мог определенно сказать, что это означает, но слово запомнилось и стало широко использоваться. Эти диссиденты тайно ловили по приемникам западные голоса, и уже что-то начали шуршать про политику, про демократию, про хорошую жизнь на Западе, и про несправедливость и попрание прав человека в России. Некоторые из них решались даже на выход с протестными лозунгами на улицы и за это попадали в милицейские участки, а зачинщики, как всегда бывает в таких случаях, успевали во время смыться, а попадались, в основном, сбитые с толку несмышленыши - эдакие декабристы, спустя 150 лет.
 
         Так, как работать они не хотели и не умели, а кушать им хотелось и хотелось хорошо, то их, после очередных отсидок, их тайные покровители и идейные вдохновители, стали выставлять героями и страдальцами за права людей, хотя люди об этом не просили и даже не догадывались, что кто-то за них страдает. За два тысячелетия до этого, для людей уже все было сделано Иисусом Христом на Голгофском кресте!

         Представители же официальной власти клеймили их предателями и отщепенцами, призывали народ к бдительности и осмотрительности в выборе знакомств. Но это была политика, -  у простых людей жизнь текла своим чередом. Ежедневные житейские заботы заслоняли эти, где-то в столицах, проходящие волнения. Всем хватало своих скромных забот и проблем. Как в песне: "Грустить с тобой, земля моя, и праздновать с тобой"!

        Я, Мариночка, в конце семидесятых годов, когда мне было двадцать три года, работала в филиале одного Всесоюзного научно-исследовательского института, связанного с газовой промышленностью в городе Северном. Работала я там машинисткой. Хочу объяснить, почему я так себя называю детским именем Мариночка. Это придумала не я. Так, по какой-то непонятной мне причине, меня окрестили мои однокурсницы по педагогическому училищу, где я обучалась, начиная с семидесятого года. Не скажу, что мне это очень нравилось, но я к этому привыкла за четыре года учебы, и даже себя мысленно стала так, иногда, величать.

           Ну, это так мимоходом, чтобы объяснить откуда это ласкательное имя.  Это было в областном, старинном русском городе Вологде. Надо сказать, что мне за мою неспокойную жизнь, пришлось сменить очень много работ и профессий, но об этом позже. Это, конечно, в советское время было "не есть хорошо", так как примером для подражания были граждане, которые весь свой век проработали на одном предприятии, и имели всего одну запись в трудовой книжке. Таких людей ставили в пример, награждали Почетными грамотами, их отретушированные, благообразные фотографические портреты вывешивали на Доски Почета (в то время были и такие), и еще были кое-какие дополнительные блага, в основном материального порядка.

          Я к таким, увы, не отношусь. Таких как я называли уничижительным словечком "летуны". Ну теперь об этом смешно вспоминать. Такие были времена. Мне как-то моя приятельница, работавшая в  1976 году в Северном на заводе, на станке поведала такую историю. Это было время довольно стабильное, еще ничто не предвещало падения социалистического строя, который казался незыблемым. У власти прочно находился Брежнев. Моя подружка была довольно интересной внешне девушкой, яркой и амбициозной, и мужского внимания ей хватало. Ей было двадцать два года. Познакомилась она как-то на танцах с парнями. Эти ребята были несколько постарше, и это были вертолетчики. В то время - завидные женихи, имевшие, по тем временам, хорошую зарплату, и поэтому вели они себя более вольно, раскованно, чем другие категории трудящихся. Так, вот, когда она с ними знакомилась, ну, первые слова, треп о том, о сем, потом стали представляться, знакомиться.
 
          Подружку звали Лиза, но в те времена это имя считалось некрасивым, деревенским (а она и была из деревни) и имени своего стеснялась, и всегда представлялась Леной. Так ей казалось более цивилизованным и по-городскому. На вопрос, где они и кем работают вертолетчики решили показать свой интеллект и наличие юмора и сказали завуалированно: - "Мы -  летуны". Моя приятельница была остра на язык и тут же парировала: - "У меня над станком висит плакат, который я вижу ежедневно перед  глазами,  и на нем грозная надпись -  ЛЕТУН - ВРАГ  ПРОИЗВОДСТВА" , чем ввела парней в некоторое замешательство. Но потом все над этим посмеялись - молодость брала свое. Ну и текст этого лозунга можно применить и ко мне лично.



ГЛАВА    1.3.         Машинистки  в  НИИ.      Диссиденты.

          Ну, а тех, кто стабильно трудился, приносил ощутимую пользу обществу, называли "передовиками производства", или - "передовичками" - (не подумайте плохого). Их фотографии размещали на Досках Почета, и мелькали в районных газетках, даже, если они всю свою "трудовую" деятельность провели сидя где-нибудь за столом с восьми утра и до пяти вечера, а потом опрометью бежали домой, устав от восьмичасового сидения. Но сейчас я хочу поведать одну, с моей точки зрения, комичную историю. В середине семидесятых годов меня занесло в город Волгоград.

               Там я устроилась, как лимитчица, работать на крупнейшее в стране предприятие - Волгоградский Тракторный завод. Проживала я в общежитии этого завода. За наличием отсутствия каких-либо протекционных связей, меня взяли на непрестижную должность кочегара. Это отдельная повесть, и  если позволит Бог, и буду жива-здорова,  - опишу. Проработала я в этой должности один год, имела соответствующий профессии вид,  и обучалась параллельно в учкомбинате (учебном комбинате) - машинописи. Учили не очень чтобы хорошо, но главное было заплатить деньги (небольшие) и получить корочку-свидетельство. Чего я и достигла. Чем запомнился этот город? Запомнился встречей на совершенно безлюдной улице с небожителем - актером Николаем Рыбниковым. Он шел один и я шла одна. Никаких цветов ему никто не дарил, просто шел человек по городу свой юности, а я шла с работы. Всесоюзная слава  артиста пятидесятых- шестидесятых годов уже сходила на нет,  -  на дворе был 1978 год.

          Проработав год за заводе в Волгограде, я вернулась в Северный и стала искать работу машинисткой. Это было не очень просто, но в конце концов, я устроилась в филиал ВНИИ (Всесоюзного научно-исследовательского института), связанного с газовой промышленностью в машбюро (машинописное бюро) машинисткой. Печатала я, надо сказать, не очень-то хорошо, так как опыта у меня практически не было, то большие, серьезные работы, мне в то время не доверяли. Со мной вместе работала молоденькая девчонка девятнадцати лет. Она тоже где-то обучалась и очень гордилась тем, что печатает быстро,  и по-модному тогда, так называемому "слепому методу", то есть не глядя на клавиатуру, и полагаясь исключительно на память пальцев.

          Однажды ей поручили напечатать один  научный текст, который надо было отправлять в подмосковный город - Орехово-Зуево. Текст она быстро напечатала, но через некоторое время пришел сотрудник отдела, для которого этот текст печатался. Он был в очень веселом расположении духа, долго извинялся, но потом показал: "Здесь, заминочка, вышла". Наша машинистка, работая слепым методом, вместо буквы З, имеющейся в наименовании города, поставила, стоящую рядом на клавиатуре букву -  Х. Получившееся новое название города, сотруднику показалось очень смешным и он пришел, и попросил его перепечатать, с объяснением, что посылать статью в такой не существующий город он не может.  Также ему надо было указать в конце статьи свою должность и фамилию. Надо было написать - Зам. начальника отдела бурения скважин - Бураков. (такие были его должность и фамилия). Естественно, вместо буквы З, в должности была поставлена стоящая рядом буква Х, а вместо буквы Б, в слове "бурения" и фамилии оказалась буква Д, также самая близкая в клавиатуре на печатной машинке, стоящая чуть выше. На эти претензии наша машинистка обиделась, посчитав их для себя оскорбительными, юмор "зама" Буракова, она не приняла. Мы также от души повеселились, когда прочитали текст с переставленными буквами. Нас было шесть машинисток, но слепым методом печатала одна. Ну, это так, - лирическое отступление, более подробно о моих жизненных университетах - впереди.


ГЛАВА   1.4.          Солженицын.    Сахаров.

             В начале семидесятых годов, появились какие-то псевдописатели, самое громкое имя из которых - Солженицын. Их в полной мере относили к категории - диссидентов. Потом, в процессе своей жизни,  они все  достигли известного, совсем не малого материального процветания. За что боролись - на  то и напоролись, и все под соусом - борьбы за права человека. В декабре 2018 года, в Москве умерла древняя бабка - Алексеева, которую позиционировали, как главную правозащитницу. Выглядела она страшнее, чем сама Баба-яга, а жила совсем неплохо и было принято решение похоронить ее в США, где у нее была вся родня. Кто бы в этом сомневался? В России же ей, лежащей в дорогом гробу, на уровне правительства и самого президента страны, было вынесено много почестей и пропето много дифирамбов. Куда, после кончины, пошла ее мятежная душа - ведомо одному только Господу Богу. Несколькими годами ранее покинула земную юдоль еще одна ее соратница и единомышленница - Новодворская. Мадам, которая одним только своим внешним видом наводила мистический страх.
 
         Также в начале 70-х годов звучало имя одного из разработчиков водородной бомбы, академика-ядерщика Андрея Сахарова, который тоже хотел славы и богатства, и тоже немного бунтовавший. В теле-и-радиосводках того времени, их имена стояли всегда рядом, - отщепенцы - Сахаров и Солженицын! Солженицына вскоре выслали в богатую Западную Германию, откуда он потом перекочевал в еще более богатые США. Сахарову повезло меньше, его "сослали" в миллионный город Горький, который сейчас, как и 19-м веке снова стал именоваться Нижний Новгород, и где его поселили со всеми положенными ему, как академику, привилегиями. Солженицын вернулся из Америки  в Россию в 90-е годы, вполне респектабельным господином, в галстуке-бабочке, имея солидный денежный потенциал! Царское правительство, в свое время, Сталина сослало в Туруханск, в глухую Сибирь.

          Я, как-то много позднее, уже в новом тысячелетии, проходя по Васильевскому Острову в Санкт-Петербурге, увидела странный памятник, и оторопела: в культурной столице России, в престижном районе города стоит на постаменте не то какая-то коряга, не то опутанный рыболовной сетью зеленый Водяной, как его изображают в русских сказках. Подойдя ближе я с удивлением прочитала, что это Андрей Сахаров. Ну, ладно, у художников свое видение, хотя действительно сходство с той личностью, которую в последние годы его жизни часто показывали по телевизору - просматривалось. Хорошая компания - Баба-яга и Водяной! Ожесточенная борьба за права людей весьма негативно сказалась на их внешности.

               Солженицын же своим видом, напоминал героя не русских, а западных сказок - Оле Лукойе - такого западного мудреца-сказочника.

       Сказочник явился нам и все расставил по углам,
       Россию обустроить он хотел, но вот дела, -
       Солж. - не по-русски, по-штатовски, Санек, нам проперд-л.
       И Нобелевку получил, и другие презенты,
       И лучшие друзья Исаича - нет, не народ, а - президенты.
       Миллионером стал ГУЛАГА ставленник,
       И свой искусственный роман, *** - крутил,
       Как истинный еврей про западник.
       Он шишками сосновыми от рака излечился,
       Но не загнулся, как другие, а - романАми разродился.
       Соплей развешал на бумаге, и слез кровавых накопил,
       За что обласкан "голосами", ***
       И  в  бозе гения почил.
       Не Пупкин Вася, не Синицын, а просто - А.И. Солженицын.


                (стих. И.А. Подосёнова  от  15.02.2021 г.)


          ***   -  роман  "Архипелаг  ГУЛАГ".

         ***    -   "голоса" -   западные радиостанции.


           Очевидно на его внешности (Солженицына) -  сказались двадцать лет, проведенных в сытой, кичащейся своим богатством, любящей указывать другим странам, как им  должно жить - Америке, а не в  бандитской, голодной России - конца 80-х,  начала 90-х годов, когда зайдя в продуктовый магазин, на прилавках стояли одни только жестяные банки с морской капустой. И было непонятно откуда она в это время взялась, так как раньше о таком продукте, мы и не слыхали, но, вот, когда вообще ничего не стало, эта диковинная капуста появилась в магазинах. Однажды попробовав ее, я на эти банки больше не гляжу. И - больше ничего в магазинах не было. Еще картина конца восьмидесятых - начала  девяностых -  огромные очереди за водкой, отпускаемой по талонам в строго определенное время, которые выдавались по количеству членов семьи, в том числе и на грудных младенцев. Моей дочери в 1990 году - два года,  и водка ей - полагалась по закону! Даже совершенно непьющие люди считали своим долгом отоваривать эти водочные талоны. В дикой давке за вожделенным товаром, иногда случались и побоища и смертельные исходы. Не все дедушки выдерживали натиска молодых, крепких парней, и их изношенные сердечки погибали  от инфаркта в битве за горячительный напиток.

          Увы, правительство установив выдачу талонов на водку, забыло учредить медаль - "Погиб в борьбе за приобретение качественной водки!"  Так как качественной на всех не хватало, то деляги стали подпольно в огромных количествах гнать некачественную "паленую" водку, после употребления которой многие пали жертвами Горбачевского Указа о борьбе с пьянством и алкоголизмом от 1985 года. Скульпторы могут создать меморил этим жертвам.

           В бытность президентства Горбачева, Сахаров, закончивший свою  ссылку, стал депутатом Государственной Думы. Дух умеренного бунтарства ссылка из него так и не выбила. Горбачев должно быть пожалел, что проявил такой либерализм, и вызвал Сахарова снова в Москву, но ему в то время надо было действовать в угоду Западу, что он и делал со всем рвением! Также прошла относительно спокойная первая половина 80-х годов, которая ярко характеризовалась чередой смертей первых лиц государства. Один за другим с небольшим интервалом ушли: Брежнев, Андропов, Черненко, что было предсказуемо, так как все эти личности были довольно пожилыми людьми и страна за три года, начиная с 1982 года по 1985 год, - трижды погружалась в траур, провожая в последний путь лидеров СССР. Продолжалась война в Афганистане с ее "грузом 200" - цинковыми гробами, погибших в этой войне парней. Но так как это коснулось, все-таки, не все семьи военнослужащих, и боевые действия велись на территории другого государства, то это событие сильно не афишировалось и сведений о военных действиях было мало.


ГЛАВА   1.5.      Горбачев.      "Гайдарики".     Ваучеры.

           Вторая половина десятилетия уже начинала потихоньку бурлить, и с каждым годом все сильнее, и менять взгляды людей на привычную, пусть небогатую, но устоявшуюся за десятилетия жизнь. Вновь назначенный в 1985 году, после смерти Черненко, Генеральным Секретарем ЦК КПСС - Горбачев,  решил на западный манер именоваться - президентом, чего в России отродясь не было, и на смену сто процентной государственной собственности, стала появляться частная собственность. Что было закономерно, так как у партийных и комсомольских бонз, уже было награблено очень много денег, и им надо было их легализовать, и вместо коммунистов, начать именоваться - демократами, и вместо - товарищей, наконец-то стать - господами. Наверное, дорогой читатель, уже ждет когда же, наконец, закончится этот экскурс в дебри истории и начнется твое, Мариночки, житие? Будет, друзья, обязательно будет! Все про себя опишу, и расскажу и ничего не сокрою, тем более, что и в моей личной жизни событий, хоть отбавляй, не меньше, чем в любимой стране, но всему свое время!

          Но в родной стране столько всего было и не хочется это забывать. Кто помнит, может еще раз вместе со мною окунется в прошедшее, кто не знает, может что-то для себя почерпнет, и в прошедшем откроет новое! Итак, 90-е годы! В преддверии этих лет случилось - невиданное! Наша власть, видимо от большого ума, стала выдавать всем гражданам страны       ВАУЧЕРЫ.     Слово для русского человека совершенно новое, неслыханное, непонятное и заманчивое. У униженных русских наконец-то снова появилась собственная гордость. "ВАУ!" - Я - владелец ваучера"! Если в двадцатые годы двадцатого столетия поэт В.В. Маяковский писал: -  "У советских собственная гордость - на буржуев смотрим свысока!", то к концу двадцатого века  - все перевернулось. Получив, в обязательном порядке в Сбербанке по ваучеру, и заплатив при этом за каждую бумажку по 25 рублей, все нищие в одночасье стали буржуями, и понятие гордости сменилось на 360 градусов.

              Мы теперь, как новоявленные участники приватизационного процесса, -  ваучеровладельцы, и новоявленные буржуи, - стали смотреть свысока на те страны и народы, которые по ваучеру - не получили! Придумал эту несусветную, сатанинскую ложь, и провернул эту крупнейшую аферу, человек имеющий странную фамилию  - Чубайс. Конечно, одному ему было бы такую затею поднять не под силу, но при поддержке тогдашнего могущественного, одиозного деятеля при правителе Ельцине, -  Гайдара, и других, достаточно молодых и борзых, это было сделано. Издевательства над русским народом на этом не закончилась. Гайдар, получивший к 1991-1992  году от Ельцина карт-бланш, провел денежную реформу, получившую название "шоковая терапия".

           Эти молокососы, детки влиятельных родителей, получившие образование за границей, не знающие реалий российской жизни, решили народ, еще не оправившийся от последствий Великой Отечественной войны, и очень бедного в своей массе, еще и полечить - "шоком"! За одну ночь, цены на имеющиеся скудные товары, были подняты в 1000 раз, а то и больше. Это было в ночь на 2-е января 1992 года.  Сергей Кириенко - личность из этой же плеяды, ставший Премьер-министром, - в 1998 году повторил этот трюк еще раз. Тогда эта афера получила название "дефолт",  и навсегда получил за это невиданное ограбление в народе прозвище, по причине его ретивости и младости лет, -  "Киндер сюрприз".

            В те годы, в многочисленных торговых палатках, растущих ежедневно, как грибы после дождя, продавали шоколадные яйца в яркой, призывной обертке, и имеющие внутри себя какую-нибудь маленькую игрушечку-сюрприз, и назывались эти яйца - "Киндер-сюрприз" - сладкая забава для детей. Наряду с "Чупа Чупсом", дети канючили:- "Купи, ну купи "Киндер-сюрприз", и мамаши, предвидя такое развитие событий, спешили скорее обойти стороной эти разорительные для скромных семейных бюджетов палатки. Но и дети тоже были не лыком шиты, и быстрее своих пап и мам  устремлялись к заветной цели - шоколадному яичку! Киндер-сюрприз - так русские остроумные люди окрестили Кириенко, и это прозвище вполне подходило и к другим тогдашним деятелям, - и пухлячку Гайдару, и фатоватому Чубайсу и интеллигентного вида Шохину, и иже с ними. То чего не доделал Чубайс с Гайдаром, - довершил Кириенко. Это все были духовные дети тогдашнего первого президента России - Ельцина - главного мафиози страны. "Один - в поле не воин",  - гласит русская пословица.  Тепленькая компания бесстыдно грабила и без того нищий народ многострадальной России! Пухлячок Гайдар, жизнерадостный Кириенко, респектабельный Чубайс, неоднократно откомандированный Ельциным, для участия в международном экономическом форуме, ежегодно проводящемся в Швейцарском городе Давосе, очевидно для того, чтобы с заграничными буржуями делиться опытом безнаказанного отъема денег у населения.

           Мне, Марине, досталось, - по количеству членов моей семьи, - (меня и двоих малолетних детей) три штуки ваучеров. Так как моей дочери к тому времени исполнилось три года, то она имела полное право быть ваучеровладелицей! За три ваучера с меня были взяты 75 рублей, - моя месячная зарплата. Но эти главные буржуины обещали, что все владельцы ваучеров, в самом скором времени, станут обладателями прекрасных машин "Волга" - в количестве двух штук за один ваучер, - мечта, которая даже в самом радужном сне не могла присниться, то конечно же, - игра стоила свеч! Кстати, - словечко "буржуины" было придумано не кем-нибудь, а прямым предком этого самого Главного министра-реформатора  - Гайдара, - его дедом, писателем Аркадием Гайдаром (настоящая фамилия - Голиков) в 30-е годы двадцатого столетия! Он неоднократно использовал это словечко в написанной им  "Сказке о военной тайне, Мальчише-Кибальчише и его твердом слове", в которой этот Гайдар № 1, слово "буржуин", в угоду времени, употреблял в самом негативном смысле.

         Положительный герой из его сказки - Мальчиш-Кибальчиш, боролся с этими самыми буржуинами не на жизнь, а на смерть в противовес отрицательному герою - Мальчишу-Плохишу, который, по сказке, был на стороне мерзких буржуинов. Откуда это имя Кибальчиш, не знаю, но предполагаю, что этот персонаж у Гайдара № 1 ассоциировался с активным членом террористической группы "Народная воля", которую возглавляла Софья Перовская - Кибальчичем. Именно эта группировка 1 марта 1881 года,  метнув бомбу, убила царя Александра Второго. Гайдар № 1 - писатель, Гайдар № 2 - адмирал флота и  отец нашего Гайдара № 3 - реформатора, идейного вдохновителя и исполнителя "шоковой терапии".

               Удивительные парадоксы истории - дед боролся против буржуинов, внук, через шестьдесят лет - стал Главным буржуином в стране, переплюнув нелюбимого Гайдаром № 1,-  Мальчиша-Плохиша! Говорят, что в годы Гражданской войны этот дед - Аркадий Гайдар, в шестнадцатилетнем возрасте командовал целым полком красноармейцев. Во всяком случае, так писали его биографы. Так, что наш Гайдар № 3, кардинально пошел вразрез с ценностями своего деда. После окончания Гражданской войны, Гайдар № 1, получил статус детского писателя и был облагодетельствован сталинским режимом. Сынок его Тимур, стал - адмиралом, а внучок Егорушка дошел до Вице-премьера огромной страны, которая, впрочем, в скором времени была его патроном Ельциным разодрана на 15 частей.

          Но надо, объективности ради признать, что не всегда Гайдар № 3 был буржуином! Умел писательский внучок держать хвост по ветру. Вначале своей карьерной лестницы, это был вполне себе даже - коммунист, владелец партбилета. Но пришло время перекрашиваться, и тут не опоздал Егорка!  Нам же гражданам было обещано, что если не хватит всем, за полученные ваучеры натуры (машин), то вполне реален их денежный эквивалент, то есть вместо отданных мною - 75-ти рублей, я за три штуки ваучеров получаю примерно пятьдесят тысяч рублей, и действительно, становлюсь достаточно состоятельной дамой. Таковыми по замыслу всех этих "киндеров", должны были стать все жители  "этой" страны. Так они любили выражать свои патриотические чувства. В то время редко можно было услышать слова Родина, Россия, Русь, а говорили именно "эта страна".

          Мы все "нищеброды"  (омерзительное словцо, получившее распространение в новом тысячелетии), естественно, были в полном восторге. Приобретенные скромные бумажки грели грудь, тешили гордость и самолюбие, поэтому  граждане так легко расстались с двадцатью пятью рублями за  невзрачную бумажку. Тем более, что это было не добровольное пожертвование, а обязательный для исполнения акт по воле тогдашних властителей. Конечно, кто-то на этом деле на миллиарды обогатился - (ваучероизготовители - ВСЕ!), но большинство остались у разбитого корыта. Находясь под захватывающими перспективами, очень скорого, обещанного господином Чубайсом  немыслимого обогащения, я этот месяц прожила более, чем скромно, так как отдав за три бумажки семьдесят пять рублей, я вынуждена была облечь своих детей, новоявленных ваучеровладельцев, на полуголодное существование в течение целого месяца. Мавроди - отдыхает! У Мавроди были достойные учителя.



                Ч А С Т Ь          В Т О Р А Я.


ГЛАВА    2.1.        "Дикие"  девяностые.     "МММ". 

            Пришли и прошли бурные 90-е, которые ознаменовались распадом Союза Советских Социалистических республик на отдельные государства, и, впоследствии, получили название "диких". Это было время, когда организовывались во множестве преступные группировки, которые потом, перестреляв друг друга распадались, появлялись новые и все повторялось вновь. Быстро наполнялись кладбища, в основном молодыми телами, - или от огнестрела, или от наркотиков, или от паленой водки. Тела с удовольствием поглощались червями, а бессмертные души, к вящей радости дьявола и скорби Бога, непрерывным потоком шли в преисподнюю на вечные страдания и мучения.

          В общем, людей несло. Налаженная жизнь кардинально менялась. Еще вчера скромный служащий, с небольшим окладом, просидевший много лет где-нибудь за столом в конструкторском бюро или в бухгалтерии, становился главарем какой-нибудь шайки. Вместо привычных ему "спасибо", "пожалуйста" стал употреблять в своем лексиконе жаргонные словечки, и постарался забыть о бесславных годах своего серого инженерства, приобрел малиновый пиджак, и стал именоваться "крутым". Появились доселе неведомые финансовые "пирамиды", сулившие своим вкладчикам скорое, неимоверное богатство и процветание, и народ обезумев от обещанных ему "Русским  Домом  Селенга", "Гермесом", "Хопер-Инвестом", "Властилиной", и массой других "пирамид" рангом пониже, открывающих радужные перспективы, нес туда свои денежки.

         Несли даже те, кто в детстве прочитал сказочную повесть А.Н. Толстого "Приключения Буратино", где в главе "Страна дураков", была описана вся жульническая схема, этих финансовых организаций, специализирующихся на отъеме денежных знаков. Конечно, в первую очередь жалости достойны сами "пирамидостроители", так как они вступив в сговор с сатаной и продав ему свои  бессмертные души, получили вечную посмертную прописку в аду, где им предстоят, не поддающиеся разумению муки, и только потом, кто от снедаемой жадности и желания скорого обогащения стал спонсировать этих несчастных, обманутых дьяволом людей, неся в эти организации свои средства. Самым известным из всех братьев и сестер лисы Алисы и кота Базилио, стал пресловутый Сергей Мавроди с его тремя буквами "МММ".

           Я тоже не осталась в стороне от этой пирамиды.  Мне довелось также погрустить вместе со страной, и внести свою скромную лепту в "дутое" королевство Мавроди. Также спонсировать этого упыря. Обманутая, как и многие, оглушенная навязчивой рекламой по телевизору, которая в день повторялась неоднократно, и сулила большие барыши, - обман сатаны, на который клюнула и я - Марина. К 1994 году, когда в Москве - месте главного штаба Мавроди, уже перестали приобретать напечатанные синенькие бумажки - новую валюту, на периферии еще вовсю шла бойкая продажа этих "новых приватизационных чеков", и за ними даже кое-где выстраивалась очередь.

         В Северном, где я проживала было открыто много пунктов продажи "мавродиков" - бумажек с изображением мордуленции Мавроди, похожей на львиную морду. Это, конечно, было полное безумие с моей стороны, но я как и большинство попала в этот азарт, как и другие жаждала обильного, быстрого обогащения. Винить здесь этого Мавроди совершенно ни к чему и бесполезно. "Сами виноваты", - был вердикт власть предержащих. И они совершенно правы, но никто из них не разъяснял людям, что это крупнейшая афера,  и жесткую, навязчивую рекламу никто не пресекал. Значит, у них были свои личные мотивы для устройства этого грандиозного шоу на всю страну. Тогда уже не СССР, а - Россию. Президент Ельцин в это время где-то пил водку и танцевал рок-н-рол, демонстрируя этим свой демократизм,  либерализм и близость к народу.

         Аферисты всех мастей в это время делали свое грязное дело. Хитрая лиса Ельцин, верный сын Коммунистической партии, ею взращенный и вскормленный, имевший от своей партийной принадлежности много выгод и бонусов, когда в конце восьмидесятых вдруг "прозрел", и принародно каялся, что был все годы в заблуждении и понял, что партия эта плохая, и он от нее, по этой причине, отрекается.  Это было умилительно.  Мальчик -  прозрел! Показывали по телевидению, как он со слезами на глазах бросает в костер свой партбилет, который, между прочим, его очень долго и вкусно кормил! Непревзойденный шоумен!
 
         Я приобретя "мавродики", почувствовала себя увереннее, что ли, как- то, что ли богаче. Синенькие бумажки с портретом Мавроди грели грудь, и он нарисованный, как лев в прайде, охранял  меня и был моим талисманом.  Во время покупки, когда я была у окошечка, где торговали бумажками, ко мне подошла моя коллега-учитель. Я тогда работала, правда недолго, в школе учителем младших классов. Она мне очень доходчиво и настойчиво советовала: "Марина, не покупай, это обман, ты бросаешь деньги на ветер". Но я ее не послушала, алчность и  жажда  быстрого, обещанного обогащения, взяли верх над голосом разума. Иногда я эти бумажки вытаскивала из стола, смотрела на них и задавала сама себе вопрос: "Мариночка, и зачем скажи, пожалуйста, ты отдала свои реальные денежки за эту пачку бумаг?", - не было мне ответа! Позже, года через полтора, я по дороге в Калининград, куда я ехала с детьми на отдых на Балтийское море, мы проездом оказалась в Москве, и совершили путешествие в головной офис  "МММ",  находившийся на Варшавском шоссе.

           Знаменитые три буквы  "МММ", на фасаде здания, исполненные крупным шрифтом были видны издалека. Сомнений в правильно выбранном направлении  маршрута не было.  У офиса толпилась масса народу - обманутые вкладчики. Впрочем, шуму не было, стояли достаточно тихо и мирно. Вероятно, еще у многих теплилась надежда вернуть хотя бы свое, - без обещанных сверх прибылей. Это были такие же придурки, как и я, поддавшиеся на рекламу и жаждавшие быстрого и обильного обогащения. Дверь в офис была закрыта наглухо. У дверей стояла вооруженная охрана, державшая прочную оборону. Отдельные смельчаки, пытавшиеся каким-то образом, проникнуть внутрь здания, тут же бесславно были изгоняемы. Вникнув в ситуацию,  я подошла к ближайшему мусорному контейнеру и выбросила туда всю имеющуюся у меня пачку    "мавродиков".



ГЛАВА   2.2.          Бесовщина.     "Дерьмократия"   Ельцина.

           Так я распростилась со своим львиноподобным кумиром, и мне стало, после этого героического акта, очень легко и радостно. Тяжкое бремя несостоявшегося богатства, висевшее камнем на моей шее, свалилось с меня, и мы продолжили путь в Калининград уже без синеньких "мавродиков". Как говорится, - неудачный опыт, тоже опыт. Но я еще потом неоднократно наступала на одни и те же грабли, которые расставляли аферисты разных мастей.

                Когда не держишься твердо за Бога, дьявол не дремлет, и его сети расставлены широко. Это десятилетие 90-е годы, было пожалуй самым  "веселым" временем в столетии, сравнить, которое наверное  можно только с буйными двадцатыми годами 20-го столетия, когда народ, предавший Христа, и ставший служить вместо Истинного  Бога - Иисуса Христа, богу ложному - дьяволу, также несло в вечную погибель. Все ориентиры жизни были потеряны. Вновь Русская Православная Церковь только начала делать робкие, несмелые шаги по возрождению веры в стране. А иноземные, чужеродные, в основном штатовские "мессии" массой ринулись в открытые Горбачевым двери, несли свои взгляды, свою религию, свои ценности.
   
             Уже первый президент России Ельцин, стал называть русский народ - россияне. "Дорогие россияне", - звучало из радио и телевизора. Странно, что великий Пушкин, знаток русского языка, в своем бессмертном романе "Евгений Онегин" не написал: - "Татьяна  РОССИЙСКАЯ  душою, сама не зная почему, с ее холодною красою, любила русскую зиму", а написал -  "русская душою" и "русскую зиму", а никак не российскую. Образованнейший человек России называл вещи своими именами, а попавший во власть недоучка-алкоголик, предал великую нацию! Все смешалось в стране, называться русским стало неудобно и даже как-то стыдно. Стали стыдливо делать вид, как будто такой нации, такого народа, как бы и нет, и никогда не существовало. Это некий фантом, а есть безликий - российский народ. Зазвучал лозунг - "Мы  - многонациональный народ"! Ура, браво! Придумали! До этого, в течение нескольких десятилетий, русских людей называли - "советский народ". Есть татары, есть чеченцы, есть евреи, есть чукчи, - а русских вроде как и нет.

             Я - русская и от своей нации, как и все другие народы, отрекаться не собираюсь. Тем более в среде русских было и есть много выдающихся имен, которыми можно и должно гордиться. Одна из таких выдающихся личностей наряду с Сергием Радонежским, Серафимом Саровским - Игнатий Брянчанинов, выдающийся сын русского народа. Это - верные сыны Русской Православной Церкви! Я здесь не говорю о выдающихся военных деятелях - армии и флота, которые тоже просияли в среде русских драгоценным бриллиантом. А алкаш Ельцин, пропив мозги, стал называть русских россиянами. Я, Марина,  по этому поводу, будучи, возмущенной написала стихотворную строку: "Мое имя - россиянка, и я бледная поганка. Называлась русскою когда-то и цвела, как роза,  а теперь я - россиянка, значит, - бледная поганка"!  Все закономерно, народ отрекшийся от своей веры, предавший Бога - Иисуса Христа, и ставший служить лже-богу - дьяволу,  - теряет свою идентификацию и национальное достоинство, становится безликой массой, которой легко можно управлять, как стадом баранов.

             И это произошло в  ХХ  веке, но подготовка началась значительно раньше, за столетия до приснопамятного двадцатого столетия! И самый мощный оплот сатанизма - это Коммунистическая партия со всеми ее рулевыми, которая к концу столетия решила немного перекраситься, либерализоваться и решила именоваться - Демократией (властью народа). И это еще более мерзко и отвратительно в стране, где о народе думают как о быдле, годящемся для производства новых быдлят,  и  о как пушечном  мясе  для власть предержащих.   А цель - неизменная -  жажда власти и ограбление народа, - то что составляет сущность падшего ангела - сатаны!



ГЛАВА    2.3.       Возврат ко Христу.      Разгул  бесовщины.


               Но именно в это время небывалого разгула сатаны в России, Бог стал действовать мощно в стране, призывая народ к покаянию и возврат в лоно матери Православной Церкви - истинной Церкви Господа Бога - Иисуса Христа. Кое-кто на призыв откликнулся, чтобы получить вечное гражданство в Небесном Царстве Господа Бога! Это те, которые приняли решение последовать за Иисусом Христом, стать Его учеником и отречься от мерзких дел сатаны.

            У Бога всегда были, есть и будут скромные молитвенники, совершающие в тайне свой подвиг веры и молитвы, которых никто не знает, но которых знает Бог, и которые денно и нощно молятся с плачем о покаянии своего русского народа, отрекшегося от своей Православной веры в Господа Иисуса Христа, дарованной им самим Богом, и ставшего служить другим богам, которые суть не боги, а истуканы, идолы. И всегда народ, отрекшийся от Бога, получает за это достойное возмездие, потому что Бог своей славы не отдал никому. Первая заповедь Бога - Я - Господь Бог!  Вторая заповедь Бога - не сотвори себе кумира, а люди предпочли и предпочитают служить твари (творению) вместо Господа Бога - Иисуса Христа, и пожинают свои плоды отречения. Только благодаря молитвам этих неизвестных молитвенников, Русь, погрязшая в разврате и блуде сверху и донизу, стоит до сих пор, и Бог еще ее не уничтожил, как в свое время за немыслимые блудодеяния уничтожил города - Содом и Гоморру, так как эти города выбрали себе путь служения дьяволу, и не принесли достойный плод покаяния.

             Да, России - Родины, как бы и не стало, американцы почувствовали себя в России очень вольготно, имея приличные денежные средства, стали массово приезжать в Россию. К русским относились как к малограмотным, дикарям аборигенам. Если попадались красивые внешне люди, старались вывезти их в свою Америку для улучшения породы. Так как там много негров, то им нужна была белая кровь. Но истины ради надо сказать, что действительно многие вели себя, как аборигены из какого-нибудь племени с Соломоновых островов. Заискивали перед самоуверенными американцами, снисходительно похлопывающими русака по спине. Массово насаждали свои протестантские  религиозные конфессии, особенно много в начале 90-х годов было организовано религиозных организаций под названием "Церковь Христа". Во многих городах России находились такие "церкви". Организовывали их, приезжая в Россию массово со своей миссией, в основном выходцы из южных штатов Америки - Флориды, Калифорнии, Алабамы. Они старались насадить не только свою веру, но и свою культуру, навязать свое мировоззрение. Народ, который побежден духовно, очень легко победить физически.

        Никогда такого не было прежде, чтобы так откровенно пропагандировался разврат. Проходя по улицам города в открытую, без стеснения продавались газеты и журналы, где на уличных книжных развалах, и периодической печатной продукции массово, без стыда лежали для продажи журналы и газеты с голыми девушками, и дамами Бальзаковского возраста.  Обнаженные бедра, груди всех размеров были вставлены на всеобщее обозрение на самой первой странице. Это была не прикрытая ничем порнография, то что прошедшими ранее десятилетиями, рассматривалось в тайне, в узких сообществах, и от широких масс скрывалось, теперь стало вполне доступно. И появилось множество порнофильмов, самого мерзкого пошиба. Конечно, это было и на самом верху, и там даже больше, потому что они имели возможность выезда за границу, и могли привозить оттуда мерзкие издания. Но так откровенно никогда все это не выставлялось, как в 90-е, и нулевые годы.

               Газета "Спид-инфо" считала своим долгом в каждом номере учить, как совокупляться и размещала разнузданные рисунки для привлечения денег.  Дети проходили мимо этого кошмара, выставленного напоказ и думали, что это нормально, так и должно быть, получая развращенный ум и потерю всяких моральных качеств, без чего не может существовать нормальное общество, а только бандиты и маньяки. И масса журналов, где на первой странице обязательно была наша эстрадная дива - Пугачева. Возможно, она об этом не подозревала, но верится с трудом. Помимо более-менее либеральных организаций, ринулись в страну и откровенные сектанты. Набирала обороты деятельность Свидетелей Иеговы, также прибыли адепты движения "Нью Эйдж", - мастера по запудриванию и промыванию мозгов. В Киеве вовсю "проповедовал" чернокожий Сандей Аделаджи, собиравший тысячные залы и купавшийся в деньгах.

          Из Японии какая-то тоталитарная секта "Аум Сенрико" вдалбливала в неокрепший разум подростков и молодежи, свои извращенные истины. Все это грязным комом обрушилось на Россию, чтобы поработить страну. Страна, в которой люди морально разложились, не надо применять оружие. Они и без этого уже побеждены и являются рабами. И подобных объединений было и есть очень много. Еще одно имя, последователи которого широко распространялись - Алексей Ледяев, проживавший в Латвии, но имеющий сильное влияние и в России. Это все новоявленные мессии. В общем, много всего было разного, до этого невиданного и неслыханного. И если бы не милость Божия, то не только СССР (Союза Советских Социалистических Республик) не стало, но не стало бы и России. Были и есть молитвенные защитники страны. Бог действует по молитвам святых.


ГЛАВА    2.4.        Философские  размышления.   Раннее детство.   Северный.

           Ну, а мне Марине 45 лет, и надо жить и выживать в единственной, любимой стране. Что уже исполнилось, то - известно, что еще будет, то ведомо  - одному только Богу! Хотя в 90-е годы, как в любое смутное время, появилась масса всяких разных предсказателей, астрологов, экстрасенсов, каких-то ясновидящих и прочей нечисти. Нечисть - потому, что эти личности-обманщики, являются служителями культа Сатаны, его учениками и последователями. Я, к моему удивлению, также обнаружила у себя пророческие способности, и гарантированно стала пророчить, как никакая другая ясновидящая. Я - прозрела!  И всем, спрашивающим у меня, что будет говорю: "Не волнуйтесь - придет день и вы обязательно умрете!" - и это мое пророчество, даже к моему удивлению, всегда исполнялось, в противовес другим шарлатанам, которые обещали скорого богатства, прекрасной женитьбы, высокого общественного положения и богатырского здоровья. За мзду они всегда готовы обольстить желающего быть обманутым. Еще Пушкин писал: "Ах, обмануть меня несложно, я - сам обманываться рад".

           И вот эта армия обманщиков, со свечками, какими-то шарами, с гадательными картами, и используя молитвы (для пущей убедительности) и  даже, призывая имя Христа, как будто бы Бога можно обмануть и втянуть в свои шашни, обманывала и продолжает обманывать людей, не понимая, что сами, являясь законными детьми дьявола, идут в ад, и тащат за собой к ним приходящих. Годы, годы! Как быстро вы летите и неминуем ваш бег. Как-то в порыве вдохновения, у меня родились стихотворные строчки: "Да, годы птицей пролетели, как кони с бубенцами пронеслись, подруги юности - поблекли, поседели, друзья старинные куда-то разошлись. Забылись лица в череде прошедших дней, успех чужой, уже, не беспокоит азарт прошел, пришпорили коней, и дух соревнованья - не тревожит. К закату клонит жизни колея и вот, вопрос: "И все же на что, на что ушла ты жизнь моя"?
   
              Философские размышления иногда посещают мою голову. Но "ближе к телу", как любил говорить один известный литературный персонаж. Пришла пора мне рассказать историю своей жизни. Про страну, что знала рассказала все. Теперь - о себе любимой. Так, какой год у нас на дворе? А на дворе у нас, голубушка, - одна тысяча девятьсот пятьдесят девятый год, и именно с этого времени события моей жизни стали укладываться в моей памяти более-менее четко и осознанно.

            Мне, Мариночке, четыре года, и начиная с этого возраста, я помню многое из того, что происходило в моей жизни, теперь уже такого далекого времени. Сейчас оно мне кажется прекрасным, лучше которого  не было вовсе, но это, возможно, оттого, что в детстве, а особенно в раннем детстве, все воспринимается  проще и легче. Хотя кто-то вправе сказать, что это не так, и это время было по-своему тяжелое, и не очень сытное, и не очень радостное. Хотя, конечно, с чем сравнивать. Это не были страшные годы войны, которые я не застала, и не первые послевоенные голодные годы, с разрушенной страной и выбитым мужским населением, в которые я тоже еще не появилась на свет.

       В 1957 году мои родители решили уехать из старинной Вологды, где я и мой старший брат родились, и где родились мой отец, дед и бабка, а также прадед и прабабка по линии отца. Возможно, что там появились на свет и более ранние предки и прожили там всю свою жизнь, но этого я не знаю.  Отец с матерью решили обосноваться в городе Северном - бывшим в недалеком прошлом, -  негласной лагерной столицей, и там  была работа, и, главное,  -  давали жилье - комнату в бараке, которые тогда еще оставались от Северных ОЛПов (для непосвященных - отдельных лагерных пунктов). Я эту аббревиатуру   "ОЛП" - впервые услышала года в  4-5, и воспринимала, как что-то нормальное, естественное. потому что взрослые, общаясь между собой, так и говорили: "Куда собрался? - Да на первый ОЛП", или отец, обращаясь к матери говорил: "Сегодня по делам еду на седьмой ОЛП". Улицы в городе, как таковые уже были, и некоторые уже получили названия, но жителям было привычнее объяснять свое местонахождение именно по номерам ОЛПов, и все это понимали, так как названия улиц только начали входить в оборот. Раньше городок в наименовании улиц не нуждался, потому что определялся по номерам ОЛПов.

         Я, конечно, не понимала, где это находится, и что это за такой ОЛП, но так как часто слышала это созвучие, то принимала его как должное, и мне было любопытно побывать там и поглядеть на эти разные ОЛПы. Я силилась представить себе, что это за место,  и как оно выглядит, и отчего-то мне всегда рисовались заманчивые картины новой, неизвестной и прекрасной местности. Раз взрослые так говорят, значит, это где-то есть. Но в семидесятые годы услышать это уже была большая редкость. Старые жители или умерли, или из Северного уехали, а вновь приехавшие об этом не знали, и ориентировались, как и везде, по названиям улиц, которые к тому времени уже вполне сформировались в городе, который рос и застраивался, как и везде в Союзе маломерными "хрущевками". Но тогда эти кирпичные дома, с ванною, с теплым туалетом, отдельным входом - никто так не называл, а неизбалованные русские люди, получив ключи от квартир, радовались этому счастью - получить новое жилье, и наконец - расстаться с барачным образом жизни. Но, как показало время - именно эти годы, и проживание в бараках и были самым счастливым периодом в жизни людей. С полученным, скромным комфортом, у людей постепенно стала улетучиваться простота и душевность в общении друг с другом.

        Сначала в Северный в 1957 году приехал один отец, которому в тот год было 35 лет, устроился работать токарем на Механический завод, получив в заводском общежитии койко-место. Точно сказать почему выбор отца выпал именно на этот город, я не могу, но какие-то отрывочные сведения из рассказов отца у меня сохранились, и это было так. Отец, пройдя войну, был в 1943 году комиссован по ранению, лечился, и когда раненная правая рука стала более-менее способной к труду, стал работать токарем на ВПВРЗ - Вологодском паровозо-вагоно-ремонтном заводе. К середине 50-х годов двадцатого столетия, после смерти в марте 1953 года Сталина, и бесплатной рабочей силы - лагерников, стало меньше, новый город, живший за счет заключенных, стал нуждаться в  вольнонаемных рабочих. В Вологду прибыли вербовщики, а так как своего жилья у отца с матерью не было, а вербовщики обещали в течение года дать комнату, то и родители решили ехать на новое место жительства. В освобожденных от  лагерного контингента бараках, имелись свободные комнаты.


                Через год, в морозном декабре 1958 года, приехали по Северной железной дороге и мы - мама, мой  брат, которому  до пятилетия не хватало нескольких дней, и я - Марина. На перроне нас ждал отец. Закутанных по самый нос, принял нас из рук матери. В Северном, в тот год начал свою работу новый железнодорожный вокзал. Город рос, развивался и новый вокзал был ему необходим. Сразу с поезда нас погрузили в санки и отец с матерью быстро-быстро повезли, чтобы не заморозить нас, и не замерзнуть самим в трескучий мороз. Мне было три с половиной года, и я хорошо помню этот день приезда, вернее уже поздний, декабрьский темный вечер, когда на станцию привез нас московский поезд. Тогда еще было движение паровозов, которые сейчас можно видеть, как памятники установленные на вечную стоянку на вокзалах некоторых городов. Они хорошо потрудились на своем веку и заслужили память. Ехали мы из Вологды почти сутки. Это было серьезное путешествие, я смотрела в окно и видела, после половины проделанного пути, в большинстве своем одинаковую картину - заборы с проволокой и вышками для часовых по углам  забора - лагерные зоны и бесконечные снега, снега, да еще елки. Первое самое сильное впечатление от нового места жительства - трескучий мороз, разреженный от мороза воздух, захватывающий дыхание, черное, звездное небо и путь от вокзала до дома-барака, куда вез нас с братом в санках отец.

         Путь был неблизкий и транспорта, в позднее время от вокзала не было никакого, и пришлось нашим родителям по морозу идти пешком, но что было хорошо, - так это отсутствие ветра - только мороз! В те годы в городе транспорта вообще было мало, а о легковом  - и речи не было. Путь до дома занял не меньше часа, хотя отец и умел ходить быстро. Особенно хорошо мне запомнилось именно это северное, черное  небо в ярких звездах, так как лежа в санках с братом валетом, и будучи укутанной по самый нос в теплый шерстяной платок, я хорошо могла видеть именно его. Санки были довольно вместительные, самодельные, двухместные, специально изготовленные, для нас с братом, приятелями отца по заводу.


ГЛАВА   2.5.        Первые   впечатления.   Первый барак.  ОЛПы.   Соседи.
 
           По дороге к дому я также запомнила темные, загадочные ели, которые плотной стеной стояли на пути следования. Домов было мало, и это были маленькие неказистые домишки. Помню чувство какой-то непонятной тревоги, охватившей меня по приезде в этот город. Даже имея такой маленький возраст, я почувствовала жестокость этого кровавого, лагерного места, и это чувство тревожности и страха, не покидало меня и позже - во взрослом состоянии в период проживания в этом городе. Видимо, дух множества убиенных взывал к молитве в этот период разгула, почти тотального атеизма в стране, где некому было обратиться за них с ходатайством к Богу, и помолиться за их грешные, неприкаянные души.

         Первые восемь лет в этом северном городке мы прожили в этих бывших лагерных бараках. Не подумайте что это был только какой-то один барак. Нет. Их было целых три. Пожив в одном, мы переезжали в другой, немного побольше площадью, потом из этого другого в третий. Из одного конца города в другой и наоборот. Номер ОЛПа нашего первого барака я не знаю, но, конечно, же он был, просто, там я еще была слишком мала и такие мысли меня не занимали, не знаю номер и второго, который тоже был, хотя в этот период я уже знала о существовании этих загадочных цифр. Хорошо помню номера: - "первый", "седьмой", "четырнадцатый". Но номер ОЛПа нашего третьего барака, знаю хорошо - это номер -  "двадцать четыре". И если нас спрашивали, где живете, то мы бойко отвечали - "На двадцать четвертом".

         Мне тогда было уже лет восемь-девять. Хотя этот поселок уже имел вполне цивильное название - Строительный, но говорили по-прежнему, по лагерному. Лагеря крепко засели в сознании первых жильцов этого города. Из всех перечисленных мною номеров статус зоны, в середине 60-х годов еще сохранял номер - 14. И когда мы жили на двадцать четвертом, этот четырнадцатый был очень близко - километрах в трех от нашего номера - 24. И я каждый день видела, как по единственной имевшейся грунтовой дороге мимо нашего 24-го, проезжала машина с кузовом-будкой, под охраной вооруженного солдата, и имевшая маленькие окошечки из которых глядели страдающие глаза узников. Я вполне допускаю, что кто-то из них был и настоящий бандит, и заслуженно проводит свои дни в заточении, но во многом это были первоходки, попавшие может случайно, может по глупости, ну это, конечно, мои домыслы. Но сердце мое при виде этих глаз, смотрящих на меня из оконцев машины сжималось.

           Город в основном весь состоял из таких бараков, но в конце 50-х, начале 60-х годов в Центральной части города уже вовсю шло строительство новых, добротных домов, имевших по 3-4 этажа,с красивыми балконами, и декором, впоследствии, получившими название "сталинок". Это были настоящие дворцы с лепниной и колоннами, шла массовая застройка такими красивыми домами. И к началу 60-х годов таких домов был целый квартал. Но мы, все-таки, в своих бараках жили на окраине и этого строительства я не видела. Туда заселялись начальники города - местная элита.

          Эти престижные дома были не про нас, а про нас - наши дорогие сердцу барачные строения. Что их всех роднило? Глупый вопрос. Конечно же удобства, которые были во дворе. Удобства деревянные, как и положено с прописными буквами  "М"  и  "Ж". Ну а внутри, просто неудобно и говорить, было круглое отверстие на деревянном помосте. Мне, в моем раннем детстве, все это казалось нормальным и естественным, поскольку так было везде, другого мы не видели, и о другом не имели ни малейшего представления. Одно удобство полагалось на два, а то и три барака. В бараках было разное количество комнат, но в любом случае, не менее десяти. В тех, где мне довелось проживать было от 10-ти до 15-ти комнат.

             Мы, дети, в основном были знакомы со всеми своими соседями, и все  друг про друга знали все. Жили не богато, но по-соседски все общались, и соседи были иногда ближе родственников, поскольку жизнь каждого была на виду. Воду для пищевых и хозяйственных нужд жильцы набирали из находящихся во дворе колонок. В каждой комнате были печки для обогрева помещения. В первом нашем бараке, куда нас зимой привез отец, и где мы проживали вчетвером, комната была метров девять. Там мы прожили один год. В этой комнате печки не было, а была печь в коридоре - одна на две комнаты. Она и обогревала и служила плитой для приготовления пищи.

         В другой, соседней комнате проживала также семья из 4-х человек.  Мать, отец и - две дочки. Одна моего возраста, на месяц помладше, другая - старше года на два. Мою ровесницу звали Люба, а сестру - Галя. И куда бы мы после не переезжали дружественные отношения между родителями сохранились на всю жизнь. И я с девочками общалась и во  взрослом возрасте. При встрече в городе, всегда здоровались и расспрашивали о житье-бытье. Старшее поколение, пережившее войну, голод, невзгоды, - были рады малому тому, что предоставляла жизнь. Но в более поздние времена, когда стало возрастать материальное благополучие, получили отдельные квартиры,  люди стали отдаляться друг от друга, и значение стало приобретать социальное положение и статус. Но время проживания в бараках, наложило свой отпечаток, и связи, отношения продолжались до конца жизни. Вскоре, после того как мы из этого первого барака, прожив там один год, переехали во второй, его года через три, по причине ветхости, - снесли. И все жильцы были переселены: кто в новые, благоустроенные "хрущевки", которые тогда уже начали строиться, кто-то как мы, в более приспособленные для жизни бараки.


            Этот наш первый в Северном ОЛП (отдельный лагерный пункт)в народе получил название Пионер-гора, так как находился на возвышенной местности, и как еще объясняли краеведы - пионер - значит первый. Это было место, которое стало первым заселяться в городе, и первым в городе,  именно на Пионер-горе, стали сносить барачные строения. К середине семидесятых годов бараков в нем практически не осталось, и бурно стали вести капитальное строительство. Мы уехали из этого дома в 1959 году, наши соседи по общей печке, получили в самом начале 60-х годов благоустроенную квартиру - двухкомнатную "хрущевку".

             Одно из самых первых и ярких воспоминаний раннего детства - это день нашего переезда. Нам с  соседкой Любой только-только исполнилось по четыре года. Наш нехитрый скарб выставлен на улицу, отец ждет машину для его перевозки, и среди этого хаоса - непередаваемая радость. На земле лежит панцирная сетка от нашей металлической кровати и мы с Любой самозабвенно скачем на ней.  Радость и счастье переполняют нас, мы высоко подлетаем, нам это очень нравится и мы смеемся от удовольствия. По приезде в Северный мать устроилась работать в баню - в бойлерную, следить за котлами нагревания воды, отец продолжал работать на заводе токарем.  Мы с братом были предоставлены сами себе и целыми днями пропадали на улице, иногда посещали баню - место работы матери. Однажды с нами произошла такая история (по рассказам отца). Он пришел с работы к вечеру, после первой смены, а работал отец в три смены. Нас с братом нигде не было, пошел нас искать.  Мы намотавшись целый день на улице уснули в капусте, которая росла на огороде недалеко от дома. Нашел он нас не сразу, среди капустных листов нас было не видно. Огороды разводили рядом с бараками - выращивали картофель и капусту.

         Позже, когда уже мы учились в школе и соседями давно не были и даже жили в разных районах города, нам с Любой пришлось, начиная со второго класса, учиться в одном классе.(Извините, за тавтологию, не нашла замены). Это был 1963 год. Особой дружбы между нами не было, мы были очень разные, но по старой памяти немного общались. Наша семья продолжала проживать в третьем по счету из наших бараков, а семья Любы проживала в благоустроенной квартире. Тогда это еще была - редкость. Одну из двух комнат, которая побольше, Люба важно именовала "зала". "У нас в зале" - была ее любимая фраза. Мне, знакомой только с бытом бараков, почему-то при этих словах рисовался огромный, сверкающий множественными огнями зал, с паркетным полом  и лепниной на потолке, такой, какой мне запомнился из французского фильма - "Граф Монте-Кристо". Однажды Люба пригласила к себе в гости на День рождения. Мне было тогда девять лет и я с нетерпением ждала этого дня, чтобы окунуться в праздничную атмосферу "залы". Придя к ней я все искала, где находится эта заманчивая "зала", но обнаружив только две небольшие комнатки - была очень разочарована.



                Ч А С Т Ь           Т Р Е Т Ь Я.


ГЛАВА   3.1.           Люба.        Наталья.
   
          Мама Любы и Гали - Наталья, была хорошим поваром-кондитером, и работала в столовой одной солидной нефтяной организации. В классе Люба, по сравнению с другими детьми, была одета лучше всех. Училась она на очень-очень слабенькие троечки, которые ей ставили, так как знаний у нее вообще никаких не было, только в угоду матери. Об этом она нисколечко не тужила и вполне была довольна своими отметками. "Ну не двойка же", - говорила она, и радостно смеялась, всегда имея хорошее настроение и жизнерадостность. Несмотря на плохую учебу, в классе Люба пользовалась определенным авторитетом, так как каждый год, летом выезжала с матерью и сестрой в южные края на море, о чем  большинство других  учеников, могли только мечтать. Мать девчонок, как хорошего специалиста, каждый год посылали от ее предприятия работать в детские пионерские лагеря - когда на Кавказское побережье, а когда в Крым. Для Любы эти места были близки и знакомы. Дочки, как дети сотрудницы, имели привилегию бесплатно жить, загорать и купаться в теплом море. У Любы был легкий характер и это к ней привлекало.

           В этой их квартире с "залой", мне довелось побывать еще один раз. В первый раз - в связи с радостным событием - днем рождения. Второй в связи с трагическим событием - поминками.  Это было через пятнадцать лет после первого визита. После нашего переезда из первого барака, мать Любы и Гали - Наталья,  родила еще одного ребенка - Леню. Он появился на свет уже не в бараке, а в благоустроенной квартире, хотя и небольшой. В южные края Наталья стала ездить уже с тремя детьми. Леонид с детства привык к путешествиям, и свое последнее путешествие совершил в девятнадцать лет. Летом 1979 года он один отправился на отдых к морю, в черноморский город Евпаторию. В этом южном городе, он бывал неоднократно с матерью и сестрами, но в этот раз поехал один, и осенью должен был отправиться на службу в Советскую Армию. Отец их к этому времени уже умер от цирроза печени, которая не выдержала чрезмерного употребления горячительных напитков, к которым он был неравнодушен.

          У Любы было уже двое детей. Она родила рано первую дочь, еще не было и восемнадцати лет, но с отцом ребенка отношения не сложились, и через два года вышла замуж за приезжего парня  из Казани. К 24-м годам у нее были две дочки, старшей было шесть лет, а младшей - три года. Работала Люба санитаркой в Стоматологической поликлинике. Это обстоятельство служило тем, что я к ней не один раз обращалась с просьбой помочь достать номерок к зубному врачу. Тогда это была непростая задача и Люба всегда помогала.

             Так, вот, к истории с Леонидом. В Армию осенью ему, увы, не суждено было пойти. Накануне отъезда из Евпатории он был жестоко убит. Убили его местные жители - парень и девушка с целью ограбления. С ними Леня познакомился в день отъезда и зачем-то прихвастнул, что у него-де, как у северянина, много денег. Это была бравада. На самом деле, за три недели в Евпатории, он уже все прокутил, и имел только билеты на обратный путь. Его хвастовство стоило ему жизни. Молодые убийцы были осуждены и надолго отправились в заключение. Забирать Леню ездила Люба, и позвала меня на поминки. Так я еще раз побывала в квартире с "залой". Сама Люба с семейством, к этому времени, проживала в другой квартире, но поминки проходили, где жил Леонид.

          Трагически сложилась жизнь и другой семьи из первого барака, с которой отец и мать также поддерживали отношения. А семья Любы и Гали с ними находилась и вовсе в очень дружественных отношениях, и они вместе отмечали бывшие в то время в почете праздники: Первое мая - День международной солидарности трудящихся; День 7 Ноября - празднование Великой Октябрьской социалистического революции, которые в то время отмечались очень широко на государственном уровне, и  были нерабочими днями и в эти дни проводились в городах с утра праздничные демонстрации трудовых достижений, а в селах и поселках - праздничные митинги. Потом начинались застолья - попросту пьянки. У простых работяг столы были поскромнее, у партийных функционеров и начальства  - яства были побогаче и напитки более изысканные. Но упивались все одинаково. В крупных городах по вечерам устраивались - салюты-фейерверки.


ГЛАВА    3.2.              Масленица.      Пасха.

         Церковные, веками созданные праздники, официальной властью были устранены, и эти пришли на смену. Но несмотря на то, что официальная пропаганда была очень атеистическая, в начале 60-х годов, жители нашего, и близлежащих бараков, В День Праздника Пасхи, все выходили на улицу, сердечно, от души, приветствовали друг друга, трижды целовались и восклицали: "Христос Воскрес"!  - и в ответ слышали - "Воистину Воскрес!". Это был настоящий праздник! Всегда красились яйца луковой шелухой, пеклись куличи, и люди угощали друг друга. Вера в народе не была уничтожена, как ни стремились большевики! И даже партийные функционеры в этот день, чтили Пасху! Храма не было, куда бы люди могли прийти  и помолиться Богу - Иисусу Христу. Храм, настоящий, с куполами был открыт в 2015 году. Строился он девятнадцать лет. Слава Богу! Жива вера в стране, значит, Господь будет хранить ее!

           Во второй половине ХХ века официальные демонстрации были красочными. В майские все шли с надувными, разноцветными шарами и с бумажным цветами. Прямо на площади устраивали пляски под гармонь и люди, не стесняясь от души плясали. Потом, позднее уже в семидесятых, народ стал более закрытым, и в хоровод уже не выходил. На Седьмое Ноября - было больше агитации о трудовых достижениях, несли флаги и  транспаранты - яркие фанерные плакаты с надписями "Слава Труду!", "Слава Народу" и тому подобное. В первых рядах шеренги шли - коммунисты с красными повязками на руках. Самые важные в городе коммунисты были на подиумах и приветствовали шеренги демонстрантов. Обычно это выражалось в постоянном помахивании рукой. Этим выражалась отеческая любовь и забота о народе. Ну все было нормально. Все были в общем-то довольны. Эти шествия казались будут всегда. Но еще раз оказывается истиной поговорка: "Ничто не вечно под луной". И вот столько не лет, а десятилетий это продолжалось, и как будто бы и не было.

         Еще, в 60-е годы широко в городе, в марте, отмечали "Масленицу". На улицах еще было много снегу, но всегда в этот день светило яркое солнце, и уже вполне в воздухе чувствовалось приближение весны. Снег на солнце ярко блестел, и сосны и ели выглядели не серыми, как в декабре, а вполне зелеными. Небо голубое и на душе - радость.  Для детей это был любимый, веселый праздник. Обязательно были катания на лошадях.  Прямо к баракам подъезжали повозки, в которые были впряжены кони. Повозки и кони были  украшены яркими бумажными цветами и атласными, разноцветными лентами, что создавало праздничное настроение. На телеги сажали всех детей из бараков и, находящихся рядом частных домиков, и долго катали. Это было очень радостно прокатиться на лошадях. Детей угощали горячим чаем с блинами, взрослые мужчины тоже что-то пили из граненных стаканов. Всем было весело. Потом, уже в семидесятые, все стало постепенно сходить на нет, стало больше официоза и лживых обещаний. Но в моем раннем детстве, еще люди были проще и радовались тому, что давала жизнь.

          И, вот, еще что примечательно и очень хорошо сохранила память - обязательно отмечали Пасху. Хорошо знали день, когда она наступит. Это был всегда не рабочий день, так как приходилась на воскресенье. В Северном в эти весенние дни еще, иногда, лежал снег, но люди были очень счастливы и веселы. Казалось бы удивительно - совсем безбожная страна - ни Храмов, ни икон, ни священников - ничего не осталось, но память народная была жива, и жива была Православная вера в народе. К Пасхе готовилось большинство населения очень основательно. Закупались в большом количестве яйца, которые красили в разные цвета. Мать всегда красила луковой шелухой, а некоторые другие их делали - разноцветными. Пекли "Пасху". В самый праздник все выходили из бараков на улицу в самом радужном, счастливом настроении- поздравляли друг друга, обнимались и трижды целовались, обменивались яйцами, и звучало неизменное приветствие : "Христос Воскрес! и  следовал - незамедлительный ответ - "Воистину Воскрес!"  И все это было в самый разгар, со стороны хрущевских властей - борьбы с Богом и религией. Но и коммунисты (пусть тайно, а кто и вполне явно) - отмечали Пасху - светлое Воскресенье Христово!


ГЛАВА    3.3.             Вожди-сатанисты.      Советские  праздники.

             Народ, столько веков живший Православием, и благодаря чему сохранился, начал забывать первую заповедь Бога - Чти Господа Бога твоего, и вторую - не сотвори себе кумира. Забыв эти Богом установленные заповеди, касающиеся всех людей, русские стали прославлять не Творца, а людей, что мерзость в глазах Бога, так как Он своей Славы не отдавал никому из живущих. Народ ослеп!  Без почитания Бога - Христа - обязательно Культы личностей. Так было со Сталиным, Хрущевым и Брежневым, так, в какой-то мере продолжается и сейчас. Почти столетие продолжалось обожествление такого антихриста-сатаниста, как Ульянова - Ленина.  И вполне символично, что его мавзолей по архитектуре похож на храм-капище, в котором обитали бесовские духи, из древнего города Пергама. Капище было перевезено фашистами в Берлин, и Гитлер надеялся с его бесовской мощью стать властелином мира.

           Но Господь Бог никогда такого святотатства не допустит, Свою Славу никогда дьяволу на откуп не отдаст, и вся сатанинская идея Гитлера, была Всемогущим Господом Богом сметена. В праздничные дни играла бравурная музыка, создавая иллюзию счастливой жизни, Но без Бога - это всегда химера и суррогат. Праздники, некоторые, были нерабочими днями, некоторые оставались рабочими. С 1965 года стали широко праздновать День Победы -  9 Мая, и стали проводить парады с демонстрацией военной техники, в колонне шли фронтовики, которых в то время еще было немало. До этого времени этот день был рабочий и больших торжеств не было.

           Также отмечались - обязательно - День рождения вождя революции В.И. Ленина - 22 апреля, День Пионерии - 19 мая. В День Пионерии у солидного, гранитного памятника вождю революции - Ленину выставляли Почетный караул из пионеров в красивой форме - белые рубашки, кроем похожие на военные и синяя юбка у девочек и синие брюки у мальчиков. На шее - красный галстук. Предполагалось, что там стоят самые лучшие представители городской пионерии. Рука у них была поднята в салюте. Они старались стоять ровно, безо всякого движения. Я обучаясь в это время в школе, и также бывши пионеркой, очень им завидовала, и имела мечту быть на их месте. Но, увы, по каким-то параметрам я никогда не подходила для этой почетной миссии, хотя и училась не плохо. Мы, дети, конечно не понимали, что для того, чтобы там стоять надо было иметь  "правильных" родителей. Это было почетно. Также всегда была торжественная линейка у детей с рапортами о достижениях пионерии в делах помощи коммунистам. Ну и всем известные  праздники - День 8 Марта и День 23  февраля - День Советской Армии и Флота.

            Как-то я, Марина, намного-намного позднее, когда уже все эти праздники были сметены, как корова языком слизала, хотя в детстве они казались незыблемыми, будучи во вполне очень даже почтенном возрасте, прогуливаясь со своею взрослой дочерью по одному из городов нашей Центральной России, и оказавшись с ней у памятника Ленину, вспомнила свою эту давнюю мечту и рассказала дочери. Мы долго над этим смеялись, и дочь, имея острый ум и образное мышление, тут же дала совет: "И что тебе мешает осуществить эту мечту?  Вот - ты, вот - памятник, галстук найдем. Встань и стой, - карауль. Стой, хоть сутки напролет, если, конечно, не  заберут в дурку." В нашей жизни всегда есть место юмору!


ГЛАВА   3.4.          Малышевы.        Второй барак.

          Ну, я Мариночка, не на шутку ударилась в воспоминания о различных празднованиях, и в лирические отступления, а о своем повествовании - забыла. Наверстываю упущенное. Конечно Новый год, как всегда был вне конкуренции. И вот в один из Новых годов, в середине 60-х годов, семьи Любы и другой семьи, Малышевых, -  также бывших наших соседей из первого барака, сдружившего не одну семью, -  решили вместе отмечать этот праздник. Взрослые - отец и мать Любы и Гали пошли в гости к этим Малышевым отмечать вместе этот праздник, которые к тому моменту тоже переехали с Пионер-горы в другой более комфортный барак, где были более приемлемые условия проживания. А своих детей, тоже двух дочек -   11  и 14 лет, отправили наоборот в квартиру Любы. Подразумевалось, что дети будут отмечать отдельно, а родители в квартире Малышевых - тоже отдельно от детей.

          Мать Малышевых звали Тамара. В квартире у Любы и Гали стояла красиво украшенная елка. Наталья приготовила для детей прекрасный стол, где было и горячее и  салаты, много сладких блюд и газировки. У взрослых также салаты и выпивка. Четверо девчонок в красивых, легких, воздушных платьях, как могли веселились. В разгар веселья в детской компании случилась беда. Дети стали зажигать бенгальские огни и искра попала на нарядное платье старшей дочери Малышевых - Люси. Ее платье моментально вспыхнуло. Растерявшиеся дети, оставшиеся без взрослых, не знали, что делать, потом решили поливать, но ожоги были очень сильные, пока бегали за подвыпившими взрослыми в другой дом, девочка сильно пострадала. Ее с матерью отправили на самолете на лечение в Москву, но врачи уже сделать ничего не могли, и Люся недели через две умерла.

               Конечно, это было сильное горе и обе семьи сильно скорбели. Года через два после этой трагедии, семья Малышевых немного оправившись,  решила родить еще одного ребенка. Роды были тяжелыми и Тамара родила мертвую девочку и сама умерла в роддоме от кровопотери. Остались убитые горем отец и средняя дочка. Их дальнейшая судьба мне не известна, говорили, что он начал топить свое горе в вине.  В нашем семействе сохранилась старая фотография с похорон, на которых присутствовала моя мать. В одном гробу лежала Тамара и крошечный сверток - новорожденная девочка.
 
           Родители, прожив в этом первом бараке один год, надолго, до конца дней сохраняли отношения с соседями по дому. Мне сейчас трудно это понять, но такие были времена и такие были люди. Когда были помоложе ходили в гости, в более пожилом возрасте - перезванивались, узнавали как жизнь, как дела, как здоровье. С Натальей - матерью Любы и Гали, моя мать до последних дней своей жизни, когда уже плохо ходили ноги и одолевали болезни, - поддерживала связь по телефону. И это было в течение пятидесяти лет. Наталья умерла позднее моей матери, которая ушла в мир иной в 2010 году. Еще с одной семьей поддерживала мать связь из того дома, и тоже до конца дней. Надежда была портнихой, работала в ателье, шила легкую одежду. Когда, в результате длительной работы, стало садиться зрение, стала работать дома, принимала заказы и шила платья. Мне также в юности шила одежду по знакомству с матерью. Душевная теплота - это большое богатство, которое теперь почти утрачено. А жизнь в бараках, совсем не богатая, сближала людей на долгие десятилетия. Люди в то время были более душевными, и проще в общении, ценили соседей и взаимовыручку.

       Во втором нашем бараке, который находился в другой части города, и куда наша семья переехала в 1959 году, комната была уже побольше - метров пятнадцать площади. Если первый барак и саму комнату я не помню, как они выглядели,  так как была достаточно мала, то жизнь во втором - вполне осознанная,  и память сохранила большинство событий тех лет. От первого дома остались только отдельные разрозненные эпизоды. При переезде мне было уже четыре года и многое из этого периода я могу поведать осмысленно.  Пятнадцать метров - это была уже приличная жилплощадь и прожили мы на ней почти четыре года. Позднее был еще один наш барак - третий по счету, который также находился в совершенно другом месте, чем первый и второй. Это были все разные районы или вернее - разные ОЛПы. Там была уже целая квартира. Две комнаты, кухня и прихожая, но удобства, как и у двух первых - на улице, и также за водой ходили на колонку. Размер площади составлял метров сорок и это мне казалось достаточно много, и нам на четверых вполне хватало. Что касается удобств, то зимой, конечно, было холодно и мороз нередко достигал минус 40 градусов, и чтобы посещать "места общего пользования", надо было тепло одеваться, так как находились они далековато - метрах в пятидесяти от жилых домов. Но в детстве, золотом времени, с этим проблем, мы не ощущали никаких.

            Мы росли "дикими" детьми, то есть не посещали детских садов, а целыми днями были предоставлены сами себе. Дети начальственных родителей чаще были организованы в детские дошкольные группы. Садов было, как всегда, мало, на всех не хватало, и те из детей родители который не сумели достичь определенного социального уровня, должны были довольствоваться тем, что предоставляла им улица. А улица предоставляла много. Это не был однообразный день детсадников. Хотя я не бывши знакомой с их детсадовским бытом, честно признаюсь,  им завидовала, глядя из-за забора с улицы, как они копошатся со своими лопатками в песочнице, и за ними внимательно наблюдают воспитатели.

             Я не понимала, что они испытывают соответствующее чувство ко мне, как свободной птице. Это только те, которые пользовались этими благами распределения,  - наглые  "коммуняки", как любила выражаться покойная  Валерия Новодворская. Сейчас некоторые говорят, как в те времена было все разумно и справедливо, и испытывают ностальгию по тем временам, потому что сейчас у кормушки не они, а другие. Не было никакого равноправия, а было, как и теперь: "Кто смел, тот и съел!", кто еще более смел и нагл - съедал - два.

            Одно из самых ранних воспоминаний детства. Мне четыре года. С этого времени началась осознанная жизнь граждански СССР (Союза Советских Социалистических Республик  -  Сентябревой Марины Александровны). До этого рубежа оставались в памяти  кое-какие разрозненные факты биографии. Эпизоды. В неполные три года ярким пятном осталось Крещение в Русской Православной Церкви. Позолота и красота Храма в Вологде запечатлелись в памяти. Всегда покладистая бабушка, мать отца, поставила жесткий ультиматум моей матери: "Неокрещенных детей никуда увозить не позволю", - в тот год мать и отец собрались переезжать на Север. Помимо убранства Храма, кричащих младенцев, было некоторое понимание важности момента,  и я готовностью исполняла все указания священника во время крещения. Было ощущение радости и праздника.

          После крещения нам с братом повесили на шею серебряные крестики на тонкой веревочке.   Еще воспоминание, как эпизод из кинофильма. Мы дети гуляем на деревенской улице в окрестностях Вологды.  Я, мой брат, ему года четыре и двое или трое других соседских детей нашего возраста. И, вот, кто-то из них разбил брату лоб камнем.  Брызнула кровь. Его вопль на всю деревню. На крик выбежала бабушка: "Ох, что наделали изверги!"  Она пулей метнулась в дом, схватила сахарницу с сахарным песком и густо намазала брату лоб сахаром. Кровотечение быстро прекратилось, брат успокоился.


ГЛАВА   3.5.       Бабушка  №  1.    Новые  знакомства.    Бабушка  №  2.

            У бабушки была сложная, тяжелая жизнь, как и у большинства русских в то время, впрочем, как и сейчас. Она родилась в конце девятнадцатого века в крепкой, зажиточной,  купеческой семье  - Собакиных. Детство и молодость прошли в спокойной, размеренной, обеспеченной жизни в большом селе под Вологдой. Выйдя в 1920 году замуж за моего деда, по тем, давним меркам крепкого середняка, имевшего дом, скотину и большой надел земли,  родила пятерых сыновей и одну дочь. Деда в 1937 году осудили, по политической статье, как врага народа, и отправили на Север в лагерь, где он и неизвестно как погиб,  через два года. Деревенский мужик-работяга, ломовой извозчик, послал на три нехороших буквы партийного сельского активиста-бездельника,  агитировавшего за вступление в колхоз и передачу, имевшейся живности, в лоно колхоза.

              Активист сделал донос в госорганы. В этот же день дед был арестован,  и осужден на 8 лет лагерей. Был посмертно реабилитирован в 1993 году  "Из-за отсутствия состава преступления".  Было ему 37 лет. Бабушке, когда его забрали было немного больше - 39 лет. Она осталась одна с шестью детьми на руках.  Старшему, -  нашему с братом отцу было 15 лет, младшему только исполнилось полгода.   Мой отец взял на себя обязанности главы дома. Пошел работать и кормить многочисленное семейство. Вера бабушки в Бога, в Иисуса Христа помогала жить и претерпевать невзгоды жизни. Твердая уверенность в вечную, загробную жизнь все тяготы этой временной, эфемерной жизни позволяла преодолевать и не роптать. Она понимала, что без воли Божьей и волос с головы не упадет.

         Но возвращусь в свои четыре года в Северном. На улице весна. Переезд в новое для нас жилище совершилось. Начался новый, осмысленный период жизни. Новый дом - второй наш барак в Северном. В этом доме два подъезда. В подъездах -  длинный общий коридор, разделенный на два крыла. В каждом крыле подъезда по шесть комнат. В нашем подъезде всего двенадцать комнат, где живут двенадцать семей. Мне все нравится. В подъезде вкусно пахнет древесиной. В нем крепкий деревянный неокрашенный пол и оштукатуренные стены. Все чисто и пристойно. Недостаток площади в комнате - замещает достаточно длинный и широкий коридор. По приезде, я тотчас выхожу из комнаты в коридор - знакомится с окружающей обстановкой. Напротив меня в дверях своего крыла, стоит девочка. Мы с интересом смотрим друг на друга. Есть желание познакомится, но обе робеем. Девочка примерно моего возраста, но она маленького роста и худенькая. На голове у нее повязанный по-старушечьи линялый, клетчатый платок, куцее пальтецо, чулочки, собранные в гармошку на совсем тоненьких ножках, обутых в черные, резиновые сапожки.

         Как выглядела я, мне неизвестно. Но одно могу утверждать смело, что на голове у меня - шапка. Мать не любила платки и покупала мне шапочки, хотя мне хотелось брать пример с соседки и иметь платок. Мне казалось, что так красивее. Она сердилась на такую мою прихоть и говорила: "Ну, ты, что деревня какая-то что ли,  платки носить? То ли дело шляпка!" Сама она носила в ту пору маленькую черную, изящную шляпку с черной ажурной вуалью. Это было красиво. Выходя на улицу и зимой и летом надевала перчатки. Летом - легкие.  Даже для летних платьев были свои перчатки. В этом был какой-то шарм.

         Вкус у матери - прекрасный. Не имея большого гардероба, у нее всегда было все необходимое для каждого дня. Вкус и манеру одеваться им, трем сестрам, из которых моя мать была - средняя, им привила моя бабушка, - их мать. Отданная в  1911 году, одиннадцати  лет от роду в услужение к состоятельный петербургский  барыне, обучавшейся в юности в Смольном институте, бабушка переняла  у нее некоторые  манеры поведения и манеру красиво одеваться. Этому она обучала и своих дочерей.

           Бабушка, приехав в Петербург из  большого села, находившегося на границе Петербургской и Вологодский губерний, встретилась со своими двумя старшими сестрами, которые приехали в Питер несколькими годами раньше. Старшей - Маше было в то время семнадцать лет, другой - Тане  - пятнадцать лет. Маша прожила сначала в Санкт-Петербурге, а  потом -  в Ленинграде до самой своей смерти, покинув этот мир, почти что в девяносто лет. Таня умерла совсем юной, застудившись после бани, заболела воспалением легких и умерла в семнадцать лет, -  в год празднования Трехсотлетия дома Романовых. Это событие происходило в 1913 году. Бабушка, прожив в Питере шесть лет, во время страшных революционных событий семнадцатого года, сбежала со своим женихом в Вологду, где и прожила всю последующую жизнь. Она любила вспоминать, как ей довелось, во время жизни в Петербурге, быть свидетельницей выступления Ленина с броневика. В годы ее жизни, вплоть до 1971 года, -  Ленин в стране был непререкаемый кумир.

          Страна, которая была веками хранимая Богом, чтила его, знала существующие законы духовной жизни - если не служишь Богу, то обязательно будешь служить сатане. Это и произошло в стране, которая постепенно стала отходить от Божественных заповедей, от духовных законов жизни. В 19-м веке верить в Бога - это уже у интеллигенции считалось ересью и невежеством. Над немногочисленными верующими, которые не предали веру и, которые впоследствии,  под дулом пистолета не отреклись от Христа, насмехались и унижали. Появились во множестве какие-то "нигилисты" которые отрицали все и вся. И если видимость веры еще сохранялась, - еще стояли великолепные храмы, и проводились Богослужения, еще отмечали церковные праздники, но это уже был суррогат веры, только видимость, а искренней, спасительной веры в душе уже не было, не стало "страха Божьего", то есть внутренние тормоза людей были расшатаны.

          Истинная - загробная жизнь, которая ждет всякого приходящего в этот временный, краткий мир, стала приниматься за химеру, как за что-то несуществующее. Еще Достоевский писал, когда со всею силой уверовал в Бога, в Иисуса Христа, поняв, увидев, обладая мощнейшим интеллектом, куда, в какой кошмар катится страна: -  "Если Бога нет, то все позволено". Пей, ешь, веселись, убивай и воруй - все можно, ведь, Бога нет и чего бояться?  Живешь - один раз - не упусти момент. Кто узнает и кто увидит?, - забыли, что Бога обмануть невозможно, и за каждое праздное слово в вечности придется держать ответ перед Господом Богом.

              Понятие греха стало размываться - с верху и до низу. Уже люди перестали бояться украсть, убить, обмануть, донести. "Не обманешь - не продашь" - поговорка расцвела махровым цветом. Духовный уровень народа упал очень низко, а жизнь материальная при царе становилась лучше. Люди стали думать, что это они такие хорошие, сами свою жизнь устраивают, а Бог тут вообще ни при чем. Бог терпит очень долго отход народа от веры. Но Его терпение - не бесконечно. И семнадцатый год - страшный итог утери духовности, искреннего покаяния человеческих душ, и неимоверное служение падшему ангелу - Сатане, который опутал все сферы жизни страны - России.

          И как закономерный итог отступничества от Бога - большевики. Свято место пусто не бывает. Народ отказался от Силы Любви - Господа Бога, и на освободившееся место тотчас ринулся дьявол. Место битвы - души людей. Большевики - сила сатаны - безжалостная машина убийства. Образ самого дьявола. Эта сатанинская сила проникла во все сферы жизни, опутала своей паутиной всю страну. Кровь полилась рекой. Вчерашние псаломщики и звонари и простые миряне - богатые и бедные, с кровожадностью набрасывались на храмы, круша все на своем пути, и вместо Творца, стали прославлять людей, продавших душу дьяволу. И как апогей бездуховности народа - убийство последнего православного царя, как оплота веры в России. Но царь, как и последний нищий, мало помышлял о Боге и вере.

        Убийство его - это как символ - убийства Бога в себе и Бога в стране.  Но это было предрешено значительно раньше, зрело в теле страны уже века и нарыв прорвался в начале 20-го столетия. Страна вступила в новый период свой истории - жизни с дьяволом, отрекшись от Бога. Насильно мил не будешь - не нужен Я вам - Иисус Христос - вот вам ваши новые герои. - садисты и убийцы. И стали им служить. Имя им - легион. Города и улицы страны, которые изначально носили имена православных святых, стали носить имена этих дьяволов во плоти - Свердловск, Калининград, Сталинград, Ленинград, Куйбышев, Киров, Молотов, Орджоникидзе и масса других, которых народ возвел на пьедестал. Названия иногда менялись, в зависимости от ситуации, когда одни большевики начинали поглощать других, то и названия менялись.

           Чехарда была с городом Луганском. Сначала он назывался Луганск, потом ему дали имя Ворошиловград, затем, посчитав, что у Ворошилова недостаточно заслуг, снова переименовали в Луганск, с приходом  какого-то другого лидера, снова стал  Ворошиловградом и сейчас опять - Луганск. Уже на моей памяти были переименования - город Брежнев, город Черненко, город Андропов, но просуществовали эти названия не очень долго, но все-таки несколько лет, так города в центральной России - назывались. Коммунисты (большевики) стремились увековечить себя в наименованиях городов. И когда пришли страшные годы расплаты за неверие - 1917, 1918, 1919  и последующие кровавые года, и страшные 1937  и  1941 годы, -  люди и тогда задавали вопрос "За что?", а вопрос насущный  - "Почему?" не задавали. Так и не поняли, что пришли времена платить по счетам - за всемерное отречение от Истины - Христа и Православия, чем веками жила Россия, и ретивое, рьяное служение лже-богу дьяволу, в котором нет милосердия и сострадания. А одна только цель - поглотить души людей, которые сами навстречу к нему бежали с распростертыми объятиями.




                Ч А С Т Ь         Ч Е Т В Е Р Т А Я.


ГЛАВА   4.1.       Второй барак.      Валя.      Наша семья.

               Мать ко мне не очень ласкова. На ее характере сказались суровые годы, выпавшие на ее долю, как и на долю  миллионов  других людей, живших в тот период. Закончив с прекрасными отметками в Вологде в 1941 году семь классов, она подала документы в медучилище, где была, по результатам аттестата, на зачисление одной из первых. Но, начавшаяся война оборвала ее планы, и вместо учебы и получения профессии, мать пошла работать на завод, который  в годы войны был переведен на военные рельсы. Она стала  работать на станке и производить снаряды для фронта. Ей было пятнадцать лет. Суровая школа жизни отложила свой отпечаток на всю дальнейшую жизнь. Время было голодное и очень жестокое. Они сами не получили достаточно ласки,  и не могли передать ее нам, детям. Поколение взрощенное,  и отрекшееся от источника любви - Бога, - не могло и не умело любить.

          Итак, я Мариночка Сентябрева четырех лет от роду,  стою в коридоре второго барака, и молча смотрю на соседскую девочку, она на меня. Я про себя размышляю: "Как ее зовут?", - спросить не решаюсь, и почему-то мне на ум приходит имя - Валя. Когда все-таки мы,  прервав долгое молчание,  решаем познакомиться, то я даже почти не удивилась, что она действительно - Валя. Это было как бы само собой разумеющееся. И сейчас для меня в этом кроется какая-то загадка. Она меньше меня ростом и немного худее. Я тоже никогда ни в детстве, ни в юности полной не была. Но, как оказалось Валя меня старше на целый год. Ей тогда уже шел шестой год, а мне едва исполнилось - четыре года.      "Маленькая собачка - до старости щенок",-     говорила моя мать в таких случаях.

          В семье Вали трое детей. Кроме ее, в их семье, еще есть двойняшки - сестра Надя и брат Колька. Им по три года и они для меня - мелюзга, а с Валей мы дружили на протяжении всего времени проживания нашего семейства в этом, втором бараке. Конечно, были и ссоры и даже драки, но больше было дружеских игр во дворе. Это продолжалось почти четыре года, до нашего следующего переезда. Надя и Колька совершенно не похожи внешне, хотя появились на свет в один день. Что у них одинаковое - оба обуты в кирзовые стоптанные сапоги, - обувка, которая довольно крепкая, и не надо часто ее менять. В этих сапогах они и зимой и летом. Зимой, с толстыми носками, связанными их матерью из шерсти коз, которых разводит их отец Тихон - не замерзнут, летом - не вспотеют - очень выгодно.

         Ни Валя, ни ее брат Колька и сестра Надя, также как и мы с братом, не посещали детских садов, поэтому часто время проводили вместе. У нас, уличных, были свои прелести. Во-первых, нам не надо было рано вставать и с утра, с ревом тащиться в госучереждение, что впоследствии, я испытала на своих детях, когда сонных надо было будить, поднимать и  чуть ли не на себе тащить в детсад, где с деланной улыбкой их встречают чужие люди, которым эти детки, как комок в горле. Но им также надо зарабатывать на свой кусок хлеба и вымещать на детях свою неустроенность. Во-вторых, мы имели возможность спать сколько душе будет угодно, и принимать пищу не по часам, а когда захочется, и когда она будет, что, иногда, было проблематично. Впрочем, у нас всегда было в наличии толокно. Этот порошок оставляла нам мать уходя на работу.

             Отец также был на работе, а мы с братом целый день находились одни -  или в комнате, а больше на улице, во дворе. Толокно мы научились заваривать и есть. Это была овсяная мука, которую надо было залить кипятком и - готовая каша. Я толокно очень любила. Возможно, потому что другой еды мы знали немного. О существовании фруктов я даже  и не подозревала, - я их никогда не видела и поэтому нужды не испытывала.

            Только потом, летом этого 1960 года, и мне было пять лет, у матери и отца был отпуск, и мы всей семьей поехали в Вологду на их родину, и поселились в небольшом частном доме, - где родился и вырос отец, и который построил мой дед, когда был молодым и только женился в 1920 году, а в 1937 году, по ложному доносу, был репрессирован и сгинул в северных лагерях, - а теперь проживали с семьями его младшие братья и его мать - бабушка Валентина, я впервые увидела в ее палисаднике кусты крыжовника, попробовала эти ягоды и необыкновенный их вкус, не испорченный ни какой химией - запомнила на всю жизнь.

          Вечером, приходя с работы мать варила на печке, которая была в комнате и топилась дровами -  или щи с куском говядины,  или жарила камбалу. Иногда была треска. Другой рыбы я не знала. Но и этой было вполне достаточно. Еще мы ели вареные яйца и мать часто делала картофельное пюре. Я эту еду любила, но боялась, так как яйцами и картошкой я постоянно давилась. Желток застревал в горле, и также я не могла проглотить пюре. Мать делала его очень густым и оно в детском горле застревало. Она делала на своей вкус,  не подозревая о моих страданиях, которые объяснить я еще, по малолетству, не умела. Щи не могла переносить из-за вареного лука, от которого меня тошнило. Я просила варить без лука, на что мать отвечала: "Какой суп без лука? - ешь, что дают". У меня была важная задача - выловить из тарелки, плавающий лук, тогда щи - съедались. Лук никогда не пережаривался, но когда мама увидев, что другие пережаривают, несколько раз пережарила, - щи, - оказались еще противнее и труднее было выловить лук из тарелки.

              Отец продолжал работать на своем Механическом заводе, как и устроился по приезде в Северный - токарем.  Мать, в связи с переездом, оставила работу в бойлерной бани, так как это было далеко от нового места жительства, и устроилась работать, по причине отсутствия каких-либо протекционных связей, в контору торгово-закупочной базы УРСа (Управления рабочего снабжения) города - уборщицей. Мы же  с братом, проснувшись должны были обеспечить себя горячим питанием,  и исполняли заученную обязанность - заваривать толокно. Еще в обеденное время была радость - на один час прибегала мать с работы и приносила нам горсть наших любимых конфет "Кавказских". Не зная других, дорогих, мы были этим дешевым конфеткам очень рады, и принимали их за шоколадные.


ГЛАВА    4.2.              "Шестой".          Толян.      

            Это было, как ритуал. Приходила мать - приходили конфеты. Но однажды она пришла и не принесла заветный кулечек. Для меня это было непонятно, и я сильно была огорчена этим обстоятельством. И даже не отсутствием конфет, а нарушением установленного ритуала, к которому мы приучились.  Потом, примерно через год, мать нам стала оставлять по двадцать копеек в день и мы с братом стали сами ходить в магазин и покупать себе конфеты. Иногда я, Марина, ходила одна. Я очень любила ходить летом в магазин одна. Это была прогулка. Магазин был в расстоянии с  пол-километра от нашего дома. Небольшой магазинчик, отдельно стоящий от жилых зданий,  аккуратненький, в котором однако же все всегда было.  В магазине несколько отделов - и мясной и рыбный, хлебный  и, любимый, -  кондитерский.  Это тот отдел, к которому я всегда неизменно устремляюсь. Хотя мне, еще не исполнилось семь лет, но я отлично знаю, сколько стоят "Кавказские" и покупаю всегда  - сто граммов. Это - шестнадцать копеек. Килограмм стоит - один рубль шестьдесят копеек.
 
           Магазин  был под номером  - "шесть". Его так все и называли :   -  Куда идешь?  -   в      ШЕСТОЙ.  -    И мы также, дети,  если говорили в  "шестой", то все прекрасно понимали о чем идет речь. В окнах магазина, как в витрине, -  наставленные горкой друг на друга, очень красиво, банки со сгущенным молоком. Плитки шоколада выставлены в окне большой горой, что также привлекает наше внимание. Но шоколад  -  это только для витрины.  Мы его не покупаем - дорого. Один раз только нам купил отец плитку шоколада, когда вышел в отпуск, и получил отпускные деньги.  Шоколад был великолепного вкуса, Московской фабрики с орешками. Я до сих пор помню этот неповторимый вкус, настоящего шоколада. Все необходимые ингредиенты, какие были положены по рецептуре,  были в этой плитке изумительного шоколада. Тогда еще не "мухлевали",  и все делали строго по рецепту. Никогда позже, я не ела такой вкусный шоколад. В семидесятые годы, уже активно "мухлевали", и заменяли продукты на более дешевые и некачественные, и вкус был совершенно другой. Его нельзя было сравнивать с прежним, настоящим шоколадом, имевшим не только отменный вкус, но и незабываемый запах.

              Я покупаю "Кавказские", но с вожделением смотрю на конфеты под названием "Кара Кум". Пока мать приносила сама, мы о таком разнообразии конфет, даже не предполагали, а тут я увидела разные названия и разные красивые фантики. "Кара Кум" из всех - самые дорогие. Цена их - шесть рублей двадцать копеек за  килограмм. Я перевожу на сто граммов - это получается - шестьдесят две копейки. Я понимаю, что это мне не потянуть, но мечтаю, что скоплю и все-таки куплю. Один раз  мне удалось скопить такую сумму. Три дня я не покупала "Кавказских". Конфеты были очень вкусны, но имели какой-то специфический запах. Каждая конфета в трех обертках.  Наши Кавказские совсем без оберток, зато подходящие по цене. В конце семидесятых наш "шестой" снесли, о чем я очень сожалею.

             Однажды, когда мне уже было шесть лет, отец с соседом по подъезду, который жил в другом крыле - Толиком решил пойти в лес за грибами.  Толян, как звал его отец, еще совсем молодой мужик. У него молодая жена и годовалая дочь. Моему отцу тридцать девять лет,     ТОЛЯНУ   - двадцать пять. Он красивый, крепкий и его постоянная, белозубая улыбка к нему очень располагает. Отец был его наставником - обучал работе на станке, то есть Анатолий был его учеником, это их сблизило. Живет в доме он совсем недавно,- около двух месяцев. Мы в этом доме проживаем уже более двух лет. До этого в его теперешней комнате жила другая семья из пяти человек, которая переехала в другой дом, и освободившуюся жилплощадь получил Толик. Мать его не любит, так как считает, что он спаивает отца и называет его не иначе, как Шишкин, - по фамилии, и к этому обязательно прибавляет - "Шишкин-култышкин". В доме часто звучали фразы типа:"Мы с Шишкиным пойдем..., мы с Шишкиным выпили, с Шишкиным работаем в одну смену..." и так далее. Мать по возрасту старше Толика на десять лет. В жизни отца Толян играл заметную роль, и, несмотря на разницу в возрасте, они как-то сдружились.

         Ранняя молодость отца пришлась на очень трудные годы. С восемнадцати лет с 1941 года, он на войне, на передовой в лыжном батальоне - в грязи, холоде, голоде под пулями на кровопролитном Карельском фронте. Молодость оставил в окопах, поэтому, в душе сохранил нерастраченный юношеский запал. Не видя молодости, в душе остался молодым парнем. Семья, которая до этого жила в комнате Толяна, переехала в другой район города, также барак, но большей площади. Про них еще будет место в  моем повествовании позднее.  У каждой семьи - своя история, свои драмы, трагедии и свои радости.

           На улице август. Анатолий (я звала его дядя Толя), отправляется с отцом в лес за грибами. Но у Толика возникла проблема. Ключ от комнаты у него с женой Женей был - один на двоих. И он, не зная когда вернутся из леса, боялся, что жена придет с работы, а он еще в это время будет в лесу, и она останется под дверью. Дочка, белокурая Наташка, - чудный, красивый, упитанный ребенок, с большими голубыми глазами и обворожительной улыбкой, уже была отдана в ясли. Я, иногда,  заходя в комнату к Толику любила играть с Наташкой, и она, стоя в детской кроватке, на своих крепких ножках, как живая кукла, узнавала меня и радостно мне улыбалась. Я целовала ее и говорила ласковые слова, на что Наташка в ответ смеялась и счастливо гулюкала. Толик с Женей иногда приглашали меня приходить к ним поиграть с Наташей, и я с радостью принимала это приглашение. Без спросу в чужие жилища мы не ходили, это было не принято, только по приглашению.

            Мне уже приходилось, до приезда Шишкиных в эту комнату, бывать в ней раза два-три. Там до них жила семья из пяти человек - матери - Марии и троих ее детей. Ее дети были старше меня, но мы изредка общались. Одна дочь Марии, Рая была на пять лет старше меня, другая - Лида старше на семь лет. Самый старший брат Виктор учился где-то в училище и жил в общежитии. В комнате бывал редко, ему было лет семнадцать, и он мне казался очень взрослым. Мне было у них очень интересно. О них рассказ впереди. Комната та самая, а обстановка совсем другая и ничего не напоминает о прежних жильцах. Мне хочется взять Наташку на руки и поносить ее, но мать - Женя не разрешает. Наташка тяжелая, а я для своих лет худовата. Я старше ее на пять лет.

           В этом году был осуществлен в апреле, за день до моего Дня рождения, полет Гагарина в космос. Грандиозное событие, про которое мы узнали из газет и по радио, телевидение тогда было - редкость  Именно в то время мы с братом стали просить родителей, чтобы они "купили" нам еще брата или сестру. Тогда это была мое сильное желание. Я хотела носить младенца на руках, целовать его, катать в коляске, купать его. Но у родителей были свои планы, и они говорили, что нет денег. Позднее это желание прошло, и когда спустя шесть лет у нас, все-таки,  появился брат, это не было уже идеей фикс. Хотя я брата очень любила.

           Комнату  Анатолий закрыл на ключ, и был в растерянности, не знал, что делать. Куда пристроить ключ от комнаты? Посовещавшись с отцом, они пришли к консенсусу - доверить ключ мне. Это была - честь. Они принялись растолковывать мне ответственность принятого решения, оказание мне доверия и несколько раз напутствовали:     "Не потеряй!   Почаще проверяй на месте ли ключ. Ты поняла?"     -     Я с готовностью киваю, что, дескать, оправдаю доверие, не переживайте. Важность распирает меня, и мне лестно, что выбор пал именно на меня, хотя в нашей уличной компании были ребята и постарше. Все с завистью и, даже со злобой, смотрят на меня. Все любят справедливость и равноправие. Выделение из общей массы никому не нравится.



ГЛАВА     4.3.              Труба.
 
            Я чувствую отчуждение и мне это немного неприятно и доставляет дискомфорт. На мне штапельное, короткое, зеленое с белыми горошинами платьице, перешитое матерью из своего. В тот год была совершена грандиозная покупка. Существовала такая услуга -   "Товары - почтой",   и отец с матерью решили ею воспользоваться, и заказали швейную Подольскую машинку. К прибытию товара готовились, подыскали подходящее для важности покупки место, куда поставить машинку, и мать была очень рада приобретению. Мы с братом, также чувствовали важность момента и тоже ожидали посылку.

            Швейный азарт у матери постепенно сходил, но, по-первости,  она еще что-то шила, а чаще перешивала. Швейная Подольская машинка - замечательная вещь. Уже умерли и отец и мать, а машинка работала  и работает прекрасно, вот, уже шестьдесят лет, и я, иногда,  что-либо шью на ней, и менять на новые, современные,  накрученные - не собираюсь. На подоле, сшитого матерью платья, - небольшой накладной карманчик. Отец дает мудрый совет: "Маришка, - вот туда и положи ключ".  Шишкинский ключ отправляется в карман моего горохового платья. Бесхитростные отец с Толяном, также посчитали вопрос вполне решенным, и беззаботно отправились в лес собирать грибы.

                Я горда и готова к выполнению ответственного задания. Ключ в кармане несколько раз проверяется. Ребята злобу на меня уже не держат, и уже забыли об этом, их влечет новая забава. Я же со своей стороны руку держу в кармане, хотя испытываю от этого неудобство, и уже пожалела, что мне вручили этот предмет. Я уже сообщала, что в основном вся наша жизнь проходила на улице, а не в тесных комнатенках. В этот раз исключения не было. Двор у родных бараков нам знаком и обжит, но вот, кто-то из ребят, чуть постарше, предлагает совершить путешествие подальше. Это уже - подвиг. Надо пройти метров четыреста от нашего дома. Мне немного боязно. Но так как вся ватага отправляется, то и я не отстаю. Нас человек семь-восемь. Это я,  Валя, мой брат Владимир, Колька с Надей, Славик Голованов из другого подъезда и еще были ребята.

          Славик самый старший, ему восемь лет, и он уже много, где побывал. От дома отходил на более дальние расстояния, где мы еще никогда не бывали. Славик сделал заманчивое предложение - идти лазать в трубу. От этого отказаться невозможно.     ТРУБА    была проложена под проезжей дорогой, не самой близкой от нас. Нашу дорогу мы знали и любили. Машин в те времена было мало и, в основном, только грузовые, и очень-очень редко вдруг проезжали легковые "Победы", и мы частенько развлекались тем, что подходили к дороге и ждали, когда вдали покажется машина. Иногда ждать приходилось минут по  15-20. Когда расстояние от машины до нас заметно сокращалось, мы, проявляя друг перед другом геройство, перебегали на другую сторону дороги. Кто-то не решался, а кто перебегал чувствовал себя героем.

        Это было экстремальное занятие и поднимался адреналин. Я - бегала. Конечно, это была глупость и безумие, но остановить нас было некому. Взрослые все были на работе, а мы развлекались, как умели. Песочницы, как в детском саду, где бы мы лепили пирожки у нас не было. Но это для нас было бы и не интересно. Сейчас на этой дороге движение непрерывное, и долго надо ждать, когда можно перебежать на другую сторону. Грузовые, легковые автомобили заполонили город. Дорога в нашем детстве была грунтовая, сейчас давно на ней лежит асфальт, и это одна из самых оживленных магистралей города. (На снимке, конца 50-х - начала 60-х годов 20 века, наш барак и наша дорога). Бараки были полностью снесены к концу 70-х годов  ХХ  века.

            В этот же раз Славка нас повел на новое место и к новой дороге. Под нашей дорогой такой трубы не было. Труба диаметром сантиметров семьдесят. Мне в ней очень комфортно. Я в трубе почти что в полный рост. Не страшно - из одного конца трубы виден дневной свет в другом конце. Ощущение новое и захватывающее. Брату и Славику приходилось сильнее наклоняться - они старше и выше. Вале, Коле и Наде, можно было бегать в полный рост. Мне все же приходилось немного наклоняться, - я их ростом повыше. Долго находились в этой трубе. Несколько раз выбегали на простор, а потом снова возвращались в таинственную трубу, где и бегали и ползали, - в общем получили массу положительных эмоций. Странное чувство - находишься в темноте, но есть свет в конце туннеля, и это вселяет радость и надежду.


ГЛАВА    4.4.              Шишкины.      

             К вечеру пришли грибники и подняли вопрос о ключе. "Ну, Маришка, принесли грибов, давай ключ". И я вспоминаю  о ключе. Рука лезет в карман, но он, увы, - пуст. Мне стыдно, я готова провалиться сквозь землю. Доверие не оправдано. Толян очень недоволен, и что-то бурчит. Дверь вскрывается с помощью топора. На следующий день отец с Толяном поменяли замок. На протяжении нашей жизни в этом бараке, отношения родителей с Толиком и его женой Женей назвать очень дружественными нельзя, это были скорее приятельские отношения. Иногда справлялись вместе праздники и дни рождения. Летом во двор дома выносился большой стол, ставилась различная еда и алкоголь. У Толика оказалось немало родни в этом городе, но жили они в другом районе, в частном доме. У него была родная тетка по фамилии   Подиногова,   двоюродный брат, двоюродная сестра Тоня, имевшая мужа и малолетнего сына, мать мужа Тони и еще какие-то родственники. Отца и матери ни у Анатолия, ни у Жени - не было. Они были сироты, потерявшие родителей в войну, и из одного Детского дома, из-под Архангельска. Я, услышав фамилию тетки от матери, очень долго смеялась. Мне показалось, что фамилия звучит как   Подниминогова.  Мать сердилась:     - "Прекрати, дурочка, смеяться,  ничего смешного нет",     но я мысленно проговаривая, опять заливалась хохотом.  Мама называла, как надо, но мне это было непонятно, и казалось неправильным, усеченным, чего быть не может. Подниминогова - в самый раз.  Чтобы угодить ей, я в ответ говорила:    -    "Ладно, пусть будет - Опустирукова",   -   так я острила.   Мать махнула рукой:   -    "Что с дурой говорить?"

             Эта родня всегда приходила на праздники. Женщины - Женя, моя мать, Тоня в красивых, нарядных платьях. Я ими всеми любуюсь. Они необыкновенно красивы. У Тони и Жени толстые  русые косы, обвитые вокруг головы, у моей матери - короткая завивка. Были еще какие-то женщины, но они мне не знакомы. Мужчины также принарядились. Особенно хорош Анатолий. В костюме с галстуком,  - хоть в кино. Для женщин выставлялось вино. Мужчины пили самогон, который тетка Подиногова, умела очень хорошо гнать. Захмелев, начинали петь песни, в потом плясать русского, цыганочку. Закуски были не как в ресторанах, но все были очень довольны: квашенная капуста, соленые и маринованные грибы, отварной картофель, делали винегрет и ставили блюдо с моченой брусникой, клюквенный морс. Тетка и сестра Антонина, очень ловкие в приготовлении и оборотистые. У них все горит в руках. Дети к столу не допускались.   "Ешьте свое - дома".   Мы могли только наблюдать за игрой на гармошке и танцами. Тогда такой моды еще не было - ставить два стола, один детский, другой - взрослый. Дети знали свое место.

         Жена Толяна, Евгения, - необыкновенно красивая. Я никогда привлекательнее женщин не видела. Это была красивая пара. У Жени длинная, тяжелая, светло-русая коса, легкая челка, от природы, завивалась в  кольца, красивые черты лица. Она очень милая и  доброжелательная, настоящая русская красавица. К моей матери Женя относится очень хорошо, и ко мне приветливая. Работала Женя в поликлинике медсестрой. Я ее называла тетя Женя. Евгения всегда помогала, если надо было достать какое-нибудь редкое лекарство. Когда мы, через два года из этого дома уехали в наш третий барак, семья Шишкиных еще жила в нем.

         Снова встреча произошла с этим семейством уже через пять лет. Во время нашей жизни в третьем бараке до меня долетали фразы матери к отцу: "Говорят, что Женька спилась. Правда это?" - отец от прямого ответа уходил. Я тогда про старых соседей уже забыла, и эта фраза  брошенная матерью, относилась как бы к каким-то далеким, чужим людям, но все равно вызвала какое-то неприятное волнение. Так вышло, что когда отцу в декабре 1965 года дали первую нашу благоустроенную квартиру, и мы из третьего барака оказались в новом кирпичном доме, то и Шишкины получили квартиру в этом же доме, но в другом подъезде.  Мы жили на первом этаже, Шишкины - на пятом. Но тогда уже общения между семействами практически не было, несмотря на то, что жизнь снова столкнула. Отец, работая на заводе, после нашего переезда в третий барак, виделся с Анатолием, но отношения между ними тогда уже были чисто служебные, приятельства, как прежде - не было. Этот новый благоустроенный дом, куда мы в очередной раз переехали, принадлежал Механическому заводу, на котором мужчины работали, и многие работники завода получили в нем квартиры.

             Один раз только я побывала в квартире Шишкиных после заселения в этот новый дом. С Анатолием, Евгенией и Натальей, я не виделась - почти пять лет. За это время в семье Толяна многое изменилось. Женя родила еще одного ребенка, - Виктора. Наталье было уже шесть лет, Вите - три года. Наташа меня не помнила, и мне она была уже совершенно не интересна. Мне было одиннадцать лет, и в этом возрасте разница между нами была больше, чем когда ей был один год, а мне шесть. И самое ужасное, то что произошло с Женей. От той красавицы за пять лет, что я ее не видела, мало что осталось. Женя пристрастилась к алкоголю и стала настоящей алкоголичкой. Она почернела и подурнела. От нее пахло перегаром. Косы у нее уже не было. Дети -  и Наташа и Витя, стали заброшенными. Частые праздники с родственниками мужа плохо сказались на Евгении. Алкоголь стал ее страстью. Она уже не работала медсестрой в поликлинике, а работала санитаркой во вновь построенной детской больнице. Мне казалось, что меня она не узнавала, а может делала такой вид. Я тоже при виде ее быстрее проходила мимо.

         В городе в середине шестидесятых годов был открыт большой женский магазин, где торговали одеждою, обувью, косметикой и галантереей. В молодые годы, в конце семидесятых, когда я еще работала машинисткой в научном институте, я любила заходить в этот магазин, и в обувном отделе любовалась на очень красивую белокурую, кудрявую юную продавщицу. Глаза от нее оторвать было трудно. И только потом я узнала, когда ее уже не было в числе работниц, что это была дочь Толяна (Анатолия) - Наташка, с которой в раннем детстве, я любила проводить время.  Она вышла замуж и уехала из города. Больше я ничего ни о ней, ни об Анатолии, ни о Жене никогда не слышала, тем более, что прожив, в том благоустроенном доме десять лет, мы в очередной раз переехали, и старое
знакомство оборвалось окончательно.



ГЛАВА    4.5.            Грибы.       Красивая  дама.

            Отец заядлый грибник. Грибы мы любим. Не было случая, чтобы он приходил пустой. Леса отец не боится. Это его стихия. Как он ориентируется в лесу безо всякого компаса и прочих штуковин - мне непонятно. Даже в самые мертвые годы, когда в лесу мало чего нарастало из-за неподходящей погоды, отец умудрялся приносить корзину грибов. Он их хорошо различает. Мне Марине, так и не удалось постигнуть эту науку, хотя отец рассказывал о названиях грибов, и их особенностях. Только однажды он заблудился, и пришел к позднему вечеру, и единственный раз - пустой, было не до  грибов, - искал дорогу. Грибы все выкинул по дороге, чтобы не было груза. Обычно отцу хватало часов пять, шесть и он приходил. Один раз только отсутствовал чуть ли не сутки. Конечно, мы переживали. Пришел усталый, мокрый, голодный. Принося грибы сам их разделывал, чистил, мыл. Мать заниматься грибами не любила и не умела. "Не носи, ради Бога, если носишь, чисти сам", - что отец и делал. Сортировал, - подосиновики к подосиновикам, маслята к маслятам, грузди к груздям. Раскладывал в аккуратные кучки, любовался ими. Крупные - к крупным, меленькие крепыши - к маленьким. "Это на жареху, - говорил он, - это на продажу".

          Утром следующего дня мать собирает узел с грибами. У нее договоренность с одной дамой, которая согласилась купить грибы. Мне пять лет. Меня мама берет с собой, ведет за руку. Путь не близкий. Я оказываюсь в совершенно другом мире. Это тебе не бараки, среди которых мы, как рыбы в воде. Прекрасный, новый кирпичный трехэтажый дом с лепниной, эркерами и отдельными входами в каждую квартиру, расположенный среди сосен, и имеющий ухоженный двор. Это не из тех домов, в которые мы в последующие годы переезжали, и которые получили название "хрущобы". Я, думаю, что незаслуженно и лицемерно. Люди, переезжая из бараков, были очень счастливы, получить отдельное жилье с ванной, кухней и туалетом. Но этот дом нечто другое. Огромные комнаты, лепной высокий потолок. Комнат много, я такого еще не видела. У нас в бараке всего одна - метров пятнадцать. Она же и спальня и кухня, и, извините, иногда, - туалет. Рядом с входной дверью - стоит ведро.

               Красивая   дама.

                Дама красивая и приветливая. На ней платье из тонкого шифона, нежно-голубое с розовыми цветами, и она сама, как роза. Я прячусь за материн подол, стесняюсь, но все замечаю. В обширной прихожей находятся большие, полированные, напольные  часы - от пола и чуть ли не до потолка, с боем и качающимся в разные стороны маятником. Дама приглашает в одну из комнат. Мать отнекивается, но все же заходит. Она также немного подавлена, как и я. В комнате красивые инкрустированные шкафы, комоды, мягкие диваны, и еще - не сбыточная мечта - черное, полированное пианино. На потолке красивая сверкающая люстра. На стенах комнаты объемные картины в золоченых рамах.

          Грибы проданы. Мама просит "трешку" (три рубля), дама дает "пятерку" - (пять рублей). Это хорошие деньги. Мать уборщицей в месяц на руки получает шестьдесят рублей. Уходить из красивой комнаты не хочется, а надо. Тут дама замечает меня. "Какая славная девочка. Как тебя зовут? - Марина, - выдавливаю я". Даме скучно и она рада также поговорить с нами. "О, Мариночка, вот, тебе конфета",- дама достает из резной хрустальной вазочки конфету в яркой обертке, и подает мне. Я ее благодарю и улыбаюсь в ответ. Говорить "спасибо" нас приучила мать. Сама она никогда без спросу чужого не брала и приучила нас. Она очень честная, для нее лучше умереть, чем взять чужое, ей не принадлежащее. Отец тоже такой.

             Сталинский режим, пришедшийся на их молодость, хоть и был суров, но воров было много, и кто крал, тот о чести не думал, и никакие наказания вора удержать не могли. Честность - это черта характера. Для родителей чужое - табу. Конфета, предложенная дамой, не похожа на наши любимые и знакомые Кавказские, которые нам приносит мама в обед. Дама заводит беседу. Рассказывает о своей жизни. Она немного моложе моей матери. Матери тридцать пять. Дама  вальяжна и безмятежна. Она жена крупного нефтяного начальника. В городе много крупных предприятий, на которых много разных начальников. Этот начальник из первой десятки. Дама сообщает, что они собираются к переезду в Москву, где мужу готова солидная должность, и кабинет с мягким креслом. В конце беседы дама приглашает еще приходить, сообщает, что она готова покупать у матери грибы.

            Мы уходим.     Я прошу:      -      "Мама, давай еще придем, так красиво, -  но мать очень гордая.   Ноги моей больше в этом доме не будет.   Подыхать буду, а на поклон к богатеям - не пойду." -     таков ее  вердикт.      Я понимаю, что больше красивой дамы мне не видать. Мать, начав рано трудовую, тяжелую деятельность на станке в годы войны, вытачивая снаряды для фронта, и работая на победу по двенадцать часов в день, испытала немалые тяготы этого военного времени, и не могла смириться с тем, что кто-то, в стране социализма (равноправия) живет по-барски, не зная ни забот, ни безденежья. Дама, бывшая года на два по моложе ее, вызвала в ней неприязнь и отторжение. В моей  же памяти осталось блестящее, новенькое пианино, как неоспоримый признак достигнутого материального благополучия. Пианино - это вещь!



                Ч А С Т Ь              П Я Т А Я.
 

ГЛАВА    5.1.         Приемник.        Роза  Абрамовна.      

            Но и у нас в семействе в это время также произошло одно приобретение культурного назначения. Радио у нас уже было - черный кирпичик на стене. Радио - окно в широкий мир. Оно никогда не выключалось, поэтому я хорошо знала все события того времени, музыку и песни, бывшие в то время в ходу. По радио звучали не только песни советских композиторов, но и арии из опер, которые своей громогласностью меня пугали.     "Люди гибнут за металл, сатана там правит бал..."       - неслось из кирпича со всей мощью баса из Большого театра.

             Я при этих звуках содрогаюсь. И почему-то эти пугающие арии звучали всегда поздним вечером, когда я уже была в кровати, и вместо колыбельной, леденящие сердце звуки. "Ха-Ха-Ха - за металл!" - громовой сатанинский смех звучал из уст талантливого певца. Или строчки ариозо: "И мальчики кровавые в глазах", что тоже наводило ужас, из оперы Бородина по произведению Пушкина "Борис Годунов". И еще очень жалобный голос Юродивого из оперы: "Мальчишки отняли копеечку, обидели юродивого", исполненный пронзительным голосом Ивана Козловского тоже наводила страх. Днем чаще звучали эстрадные песни. Часто пел, восходящая звезда, - Кобзон, свою песню "А у нас во дворе, есть девчонка одна", из певиц чаще других звучала Людмила Зыкина с песней   "Из далека долго, течет река Волга"   и   "На побывку едет молодой моряк - грудь его в медалях ленты в якорях..."    Также запомнился своеобразный голос популярной тогда, хорошей певицы - Гелены Великановой.

          Все песни я знала и подпевала, потому что многие звучали по многу раз. Из политических событий по радио бесконечно обсуждался какой-то Карибский кризис, и велись разговоры про какой-то Панамский канал. Мне про Панамский канал нравилось слушать, у меня тут же возникала ассоциация с головным убором - панамкой. Я представляла себе синее море, какое видела на картинках, белые пароходы, и что все люди, нарядно одетые, носят на голове белые панамы, похожие на ту, какую мне купила на лето мать. И только не совсем понимала, почему голос у диктора, в это время звучал грозно-тревожно, - это было противоречие с тем счастливым образом, какой я видела, представляя людей в белых панамах, - радостных и беззаботных. Через много десятилетий, я выяснила, что оказывается в то время, - время правления Хрущева, из-за этого Панамского канала, едва не началась Третья Мировая,- атомная война.

               Теперь же, помимо радио, появился еще приемник, за бутылку водки приобретенный отцом, у какого-то его приятеля, которую они вместе, на берегу речки, и распили. "Обмыли покупку"! Приемник - это не маленькое радио. Его на стенку не повесишь. Было забавно крутить ручку приемника и извлекать звуки. Мать по такому случаю принесла с базы деревянный ящик из-под овощей, накрыла его салфеткой,  и на него торжественно водрузили этот приемник.

              Отец, в свободное от работы время, примерно в течение месяца просиживал у приемника. Мы с братом также, когда родители были на работе что-то пытались крутить, слушать, но раздавался только какой-то треск. Без отца у нас не получалось настроиться на волну. Отец, приходя с работы ругался, что сбили волну, снова крутил ручку - искал подходящие рассказы и мелодии. Забава скоро всем надоела, надоел его  бесконечный треск, и приемник, вместе с ящиком был выброшен на помойку.

                Роза    Абрамовна.

              Мать, проработав в конторе Торгово-закупочной базы около года уборщицей, получила новую должность. К работе она всегда относилась добросовестно к - любой. Уборку в помещениях конторы производила очень тщательно, и ее трудолюбие было замечено. Теперь она стала работать в конторе табельщицей. У нее появился свой стол и свой стул в плановом отделе конторы. Я этим очень горда. Когда мама убиралась, брала меня иногда с собой на работу, где я с удовольствием бегала по длинному коридору конторы. Брат пошел в первый класс и я дома по утрам оставалась одна. Это была причина, того что я стала часто бывать на базе. До школы мне еще почти целый год. Это целая вечность.

           Я понимаю, что моя мать почти начальник, хотя это в их отделе, куда ее взяли, - самая низкая должность. Мне это ничего не говорит. Она сидит за столом, культурно одета, и пол больше не моет, значит, начальник. Действительная начальница - Роза Абрамовна, -    "плановичка",   - как говорила мать,  как-то  заметив, что мать очень грамотная, пригласила ее на эту освободившуюся должность. Мама действительно очень грамотная. Закончила семилетку с Похвальной грамотой, хорошо знала немецкий язык, и безошибочно, красиво и грамотно писала на русском. Она всегда очень много читала книг и любила это занятие. Роза Абрамовна заметила ее эрудицию и способствовала тому, что мать стала работать в конторе. Зарплата у табельщицы была повыше, чем у уборщицы. В отделе кроме матери-табельщицы,   "плановички"   Розы Абрамовны,  есть еще нормировщица - Галка Тараскина, как ее называла моя мать. Мне обидно, что по статусу эта Галка оказывается выше матери, и я ревнуя, старюсь себя и ее убедить, что табельщица, - это очень даже хорошо. Они с матерью почти одного возраста и быстро сдружились. Еще в помещении есть один мужчина. Он оказывается тут самый главный. Начальник планового отдела. Но я его серьезно не воспринимаю. Ко мне он совершенно равнодушен, но не злой.

              Я своим детским чутьем понимаю, что здесь всем верховодит всемогущая Роза Абрамовна. Я хорошо выучила ее имя и отчество, что ей очень льстит. "Ты Мариночка, приходи всегда, ничего не бойся. Вот тебе карандаши, вот блокнот - рисуй, что хочешь". Она поставила мне к материному столу еще один стул - для меня. Я рисую, но мне это быстро надоедает, и я отправляюсь опять в коридор, где можно бегать. Коридор этот я люблю и считаю его своим - мне он очень хорошо знаком, - много раз, когда мать, уборщицей, приходила на работу, а я с ней, она мыла именно этот длинный коридор, и я с радостью носилась по его чистому полу, тщательно вымытому моей матерью.

             Когда мать ежедневно обходит все склады и следит за посещаемостью рабочих мест, что входит в ее обязанности, и записывает кого нет на работе, я с удовольствием хожу с ней по территории базы.  Но не все посещаемые места мне нравится. Есть склады откуда мне хочется поскорее уйти. Это - овощные грязные и холодные склады. Там картофель, капуста и лук, а также рыбные и мясные. Мне это неинтересно. Там мужчины и женщины в толстых ватниках - крикливые и грубые. Впрочем, меня они уже узнают и улыбаются. Я канючу:  -   "Мама пойдем отсюда скорее",   но ей надо обойти все, и записать все досконально. И, вот, праздник - мы на складе игрушек. Здесь чего только нет. Все игрушки, которые потом будут в магазине. Это мне нравится и я долго рассматриваю игрушки. Еще я люблю ходить в склад одежды и посуды.  В этих складах теплее и кладовщики одеты более прилично. Вместо телогреек на них аккуратные, чистые халаты. Самый любимый склад - где конфеты, шоколад и другие вкусности. Иногда мне дают конфетку.

              Потом мы возвращается. Роза Абрамовна у меня все подробно расспрашивает:      "Где была и что видела",    а я ей все подробно рассказываю.  Она достаточно обеспеченная дама. Уже не молодая и одинокая - полная еврейка с крашенными, темно-каштановыми волосами. Носила она дорогие черные или темно-бордовые платья из панбархата. На пальцах у нее крупные золотые кольца, на руке золотые часы с массивным браслетом. Драгоценности также в ушах и на шее. Как она появилась в этом городе, я не знаю, но что-то слышала от разговора матери с отцом о лагере. Отсидев свой срок, как троцкистка, Роза Абрамовна осталась в Северном. Ездила в Одессу, откуда была родом только в отпуск. Какая у нее была статья?  Какое это имеет значение.    "Был бы человек, а статья - найдется", -  такая поговорка еще в то время была в ходу. К матери, она также благосклонна, не смотря на то, что льстить и лебезить мать не умеет. Это хорошо получается у Галки Тараскиной. Мне бы хотелось, чтобы мама была более приветливой с Розой Абрамовной, я боюсь, что та рассердится на что-нибудь и отправит мать снова мыть полы, и склада с игрушками мне больше не видать. Я стараюсь как-то сглаживать острые углы.

         В конторе мама проработала год, потом на территории базы открыли большой холодильный склад, и мать, имея допуск работы по бойлерной на такие работы, была принята оператором на холодильное оборудование. Хотя работа в конторе и имела некоторые преимущества, но матери с ее неуживчивым характером, трудно было находиться среди конторских. Надо было уметь угождать, вовремя подать стакан, поддакнуть, и постоянно выказывать благодарение Розе Абрамовне.  Она этого делать не умела и не хотела, поэтому когда выпал случай поменять теплое место на более приземленное, и где контингент был более грубым, она не задумываясь покинула насиженное место. И платили на холодильном складе - больше. О Розе Абрамовна уже было забыто. Она в своей конторе, - мать на "холодильнике".


ГЛАВА    5.2.           Семеныч.

         Проработав там на "холодильнике" два года, мать перешла работать в открывшуюся новую котельную на газовом топливе, находящуюся также на территории базы. Мать всегда говорила - "кочегарка". Работать стала - кочегаром, хотя тогда уже их стали официально называть по-модному, красиво  - оператор котельной на газовом топливе. Из холода - в жару. Это имело для всей семьи, помимо того, что получать мать стала больше денег, некоторые положительные моменты, а именно, - мы получили возможность в вечернее время: - я, отец и брат приходить и мыться в душе, который был в котельной. Это было большое преимущество.
 
          Проживая в то время уже в третьем нашем бараке, где не было воды, а в поселковой бане был для женщин отведен для мытья, лишь, один день в неделю, и для мужчин также, в котельную можно было ходить мыться значительно чаще. Всегда была в наличии холодная и горячая вода. Я долго не могла научиться регулировать струю воды. Горячая была - настоящий кипяток. Душ, а также бушующие синим пламенем печи - на первом этаже, а все оборудование, многочисленные приборы, манометры, вентили, трубы, трубки и трубочки на - втором, куда мать поднималась по узкой металлической лестнице, чтобы проверять давление и другие показатели. Это называется - эстакада. Она среди этого обширного, беспокойного хозяйства, как рыба в воде. В помещении котельной было очень шумно из-за работающих агрегатов.
 
          В штате десять операторов (кочегаров), из которых женщин больше. Они круглосуточно сменяют друг друга, и один начальник - щуплый, неказистый мужичок, но суровый с лица  - Семеныч, (так называют его за глаза подчиненные, и между собой подсмеиваются над ним, или еще -  Чапаев, за внешнее сходство с киношным героем Гражданской войны, воплощенным актером Борисом Бабочкиным, и за одинаковое имя). В лицо - уважительно и с почтением, и даже подобострастно - Василий Семенович. Он наслаждается своим положением начальника, любит давать указания, хотя в деле операторов смыслит не много. "Мастер смены", как называет его мать. У него много обязанностей. Он сам важно ведет табель, составляет список отпусков, ведет в толстом журнале всю кочегарную документацию, подписывает справки и отправляет вышестоящим начальникам базы рапорта на работающих сотрудников.

             Он здесь - царь и бог. Только, когда в кочегарке появляется начальство из конторы, Семеныч делает на своем лице улыбку, показывая вставные, металлические зубы. У него здесь свой, всегда захламленный стол с полной пепельницей, и свой, с засаленной, грязной накидкой на сиденье, - колченогий стул. У остальных - скамейки. Когда Чапаев в добром расположении духа, он любит поиграть с подчиненными в карты или в домино. Еще у Семеныча в столе лежит одна потрепанная книга, подаренная ему ко дню его рождения, которую он читает уже несколько лет подряд, и прочитав из нее страниц 15, он считает себя интеллектуалом и знатоком литературы. "Я особенно люблю читать  "дютюхтивы", -  разглагольствует он.

           Книга в мягкой обложке, с заломленными страницами и с отпечатками грязных пальцев Чапаева. Автор книги - Артур Конан  Дойль и название ее "Записки о  Шерлоке Холмсе". За "его" стол свободно садятся, когда Семеныча уже нет, после его ухода домой. Я его побаиваюсь, так как он свои куцые мысли привык выражать исключительно матерным языком, и тон у него всегда крикливый. "Чтобы никаких детей в котельной не было. Здесь опасное производство. Такую вашу мать.." - кричит он, применяя сильно трехэтажные выражения, не обращая внимания на присутствие женщин. Для него это только контингент, над которым он поставлен, ввиду своей принадлежности к членству в КПСС (Коммунистической Партии Советского Союза), - руководителем. Я приходя к матери в дневное время, стараюсь не попадаться на его глаза, что не всегда удается. Он исполняет свои начальственные обязанности только в дневную смену. В вечернее время - вольница. Поэтому и мыться мы ходим вечером, - после его ухода с работы, - в смену матери. Уходя домой со своего трона, он дает многочисленные наставления и указания. Он думает, что без него все развалится. Но, по правде сказать, вообще-то, его не очень-то кто и боится, - больше делают вид. Но ему это приятно, и всем хорошо.

           Спустя несколько лет, я уже будучи подростком, полюбила ходить в имеющийся в городе хороший книжный магазин. За большим, массивным кассовым аппаратом, который сейчас можно увидеть разве что в музеях, как раритет, пробивающим товарные чеки, сидела грузная, пожилая женщина. Она, никуда не отходя от кассы, беспрерывно курила папиросы - одну за другой. В день, наверное не менее трех пачек, а то и больше. Курила она крепкие папиросы - "Беломорканал". Это была Роза Абрамовна. Выйдя на пенсию, имея протекцию, она стала работать кассиром в книжном магазине. Не столько из-за денег, которых у нее и так было много, а чтобы не быть в одиночестве в своей квартире. В магазине она постоянно была среди людей. Сидевшие в лагерях всегда курили много. Работала она там до своей смерти - в середине семидесятых годов. Конечно, сравнить Розу Абрамовну времен моего раннего детства и ту, которая была на кассе нельзя, но узнать было можно. Это была уже неопрятная старуха, беспрерывно дымящая. Я ее узнала, она меня, естественно, - нет.


ГЛАВА    5.3.            Отец.           Деды.      

                Отец любит выпить. Из-за этого между ним и матерью происходят настоящие баталии, - с битьем тарелок, запуском их друг в друга, и изредка бывают побоища. Уступать никто не собирается. Мать бывает воинственна и агрессивна. Тогда мы с братом, как и положено, забираемся под кровать (спасительное место) и ждем развязки. Но, вот, пары выпущены, все "красивые" слова друг другу сказаны - можно вылезать, хотя воинственный дух матери, еще долго витает в воздухе. Но потом она смиряется и к ней даже можно подойти. Отец тоже разный. Когда чуть "навеселе" - добрый, и с нами общается, и даже качает меня на своей ноге. Таким я его люблю. С братом воюем за ногу. Он тоже хочет использовать момент, пока отец расположен с нами повозиться. Это бывает не часто. Трезвый он чаще суров и неразговорчив. Я также, как и мать, бываю неуступчива, и, хотя младше брата, но в обиду себя не даю. Родители редко встают на мою сторону. "Ты - девочка и должна уступать". Мне это не понятно. Я чувствую несправедливость, и понимаю, что защиты ждать нечего, поэтому надеюсь на себя.

         Еще мне нравится ловить колечки дыма от его папирос. Мне нравятся эти голубоватые кольца и я смеюсь, стараясь их поймать. Суровость трезвого отца можно понять. У него тяжелый труд в три смены и он нуждается в отдыхе, но его как раз и не хватает. В летнее время он находит отдохновение в лесу, где его никто не тормошит и не ругает, - собирает или грибы или ягоды. Мать тоже любит собирать ягоды, но делает это не часто. Отец любит лес. Выросший в Вологодской деревне, которая, впрочем, совсем недалеко от города, километрах в трех, а сейчас это уже давно часть города, он с детства привык к лесу. Ему очень рано пришлось повзрослеть. Пятнадцать лет было моему отцу, когда его отца, моего деда, в декабре 1937 году забрали в УНКВД (Народный Комиссариат Внутренних дел) города Вологды, и отправили в лагерь на Север, как оказалось в то место, где волею судьбы, в 1957 году, через двадцать лет, оказался и мой отец, и следовательно, все мы - мать, я и брат.


                Дед.

                Если отец с нами в Северный приехал сам, то дед был доставлен по этапу. Совсем молодой мужик! Тридцать шесть лет было деду, когда его арестовали.   Осужден по документам   "За контрреволюционную деятельность"   21.04.1938 года   Военным Трибуналом   Северного Военного комиссариата по статье  17-58-8   УК   РСФСР на 8 лет  исправительно-трудовых лагерей.

          Дед работал возчиком вологодской артели  "Красный Транспортник",  и какого-то незначительного партийного начальника, и даже бывшего какой-то своей дальней родней, дед повздорив с ним, обозвал некрасивым словом. Тот донес в органы НКВД и, вот, этап, конвой и расстрел в лагере, через два года, а может и не расстрел вовсе, а умер сам от побоев, голода и холода или тяжелейшего труда на радиевом промысле, который в те годы существовал в этом районе. Через месяц работы на этом производстве человек истлевал. Заключенный - не человек, чтобы о нем сожалеть, а трудовая единица. Уйдет один - на его место пришлют троих. Осужден дед был по политической статье, погиб в 1939 году.  Заключением прокуратуры Вологодской области от 27 апреля 1993 года реабилитирован, - "По отсутствию состава преступления". Сколько таких мужиков не досчиталась Россия, сколько не родилось детей. А которые родились какая их ждала участь?

           Так вот, отцу в 1937 году было 15 лет,  и он был старшим из пятерых сыновей деда. Второму Гурию было 10 лет. Он сгинул в годы войны, когда был уже подростком, когда мой отец еще был на фронте. Ушел из семьи и больше никогда не возвращался. Есть было в семье нечего. Что с ним случилось и куда пропал никто не знает. Но особенно и не горевали - одним ртом меньше. Георгию (дяде Юре) - 3 года, Михаилу (дяде Мише) - 2 года и самому младшему - Сергею было на тот период пол-года. Отцу-подростку пришлось стать им за отца, и идти зарабатывать на хлеб насущный. Удивительно, что все дети выжили и выросли, если не считать пропавшего Гурия. У всех родились дети. Только сейчас, по прошествии многих лет, я понимаю, что  пришлось испытать в своей жизни моим родителям, сколько им досталось.

                "Тебя  молодого, красивого
                Схватили и в "воронок",
                И только кобылка сивая,
                Смотрела с тоской на восток.

                Схватили в расцвете жизни -
                Фатальный срок - тридцать семь лет,
                Как будто родной отчизне,
                И без тебя мало бед.

                Расширил и ты список скорбный,
                Ненужных и подлых смертей,
                Покинул сей мир покорный
                Злой воле безбожных властей.

                Суд быстро решение вынес -
                Без переписки семь лет,
                Лежишь ты в сырой могиле,
                Над ней даже холмика нет.

                Никто о тебе не поплачет,
                Забрал тебя Север навек,
                И только верная кляча,
                Слезой омочила снег.

                И пять сыновей,
                И жена молодая   -
                Остались под Вологдой жить,
                На милость Божию уповая,
                В безмолвии память хранить.

                Через пол-века пришло известье -
                Оправдан вины на нём - нет,
                Но сердце моё, как вчера изнывает,
                Любимый, не встреченный дед.

                (Стих. написан автором повести)

         О дедах я уже и не говорю. Это просто страдальцы, настоящие жертвы. Отец матери Николай (мой второй дед), в 1941 году в Вологде был призван на фронт. Было ему сорок два года и в 1943 году он умер в госпитале от ран. Похоронен в Вологде в братской могиле. Ни одного из своих дедов, я не видела, но они не забыты! Дед Николай в 1913 году закончил обучение в Церковно-приходской школе. Это был год празднования Трехсотлетия Дома царей династии Романовых.  Мероприятие отмечалось широко. Дед закончил школу с круглыми пятерками, и ему была вручена Похвальная Грамота, где были изображения всех царственных особ, начиная с первого Романова  - Михаила, избранного в 1613 году на царство. Я помню о дедах и молюсь об их бессмертных душах!

        Неудивительно, что психика родителей была нарушена. Весной 1941 года, отца в восемнадцать лет, призвали на срочную службу в Армию. Ему пришлось оставить попечение о своих младших братьях, - детях войны! Летом, 22 июня началась война и отца отправили воевать на Карельский фронт, где бои были очень тяжелые, кровопролитные - рядовым, в лыжный батальон. Песня на стихи Михаила  Матусовского -    "Пушки молчат дальнобойные, залпы давно не слышны. Что ж, мне ночами спокойными снятся тревожные сны?  Молнией небо расколото, пламя во весь горизонт. Наша военная молодость Северо-Западный фронт. Где ж эти парни безусые, с кем в сорок первом году, где-то под Старою Руссою, мы замерзали во льду?  С кем по жаре и по холоду, шли мы упрямо вперед - наша военная молодость - Северо-Западный фронт".

           Это описание войны, вполне отражает службу моего отца! Восемнадцатилетний, безусый в лыжном батальоне по морозу - зимой, по кочкам, болотам, грязи, тучам комаров - летом. Только молитвы его матери к Богу, сохранили ему жизнь, которая была на волоске. Молодые солдатики рядом с ним гибли сотнями, и он не прятался от пуль - было некуда прятаться. А ранения, естественно, были и одно очень серьезное - в правую руку летом 1943 года, после двух лет на фронте, отца списали с войны по ранению в руку. Долго лечился в госпитале. Рассказывать о войне отец не любил, а книги читать любил. Ему нравилась Трилогия Константина Симонова о войне   "Живые и мертвые".  Имея неполных  5 классов образования, в связи с арестом своего отца, моего деда, отец, повзрослев, любил читать, и чтение развивало интеллект. Ему была близка военная тематика. В полевых условиях, где он находился, лечить было невозможно и разбираться с ранами некогда. Оказавшись в санбате, отец получил приговор - ампутация!  Ему, деревенскому, двадцати одно летнему, это загадочное слово было незнакомо.  "Дурак!  -   отреагировали сослуживцы, -   тебе руку оттяпают и все дела".  Услышав о такой  незавидной участи, отец на утро, с температурой под сорок градусов, пешком, через лес, километров за сорок отправился в госпиталь, где ему руку спасли. Тут ему пригодилась деревенская закалка,  и походы пацаном в лес. По окончании войны отец проработал на станке, почти двадцать пять лет, до своей пенсии. А безрукий, что бы он делал?


ГЛАВА    5.4.           Орден.           Мать.
   
        Самые тяжелые годы войны  1941-1943 под пулями - это, конечно, подвиг!  После госпиталя, был в санатории, потом работа, работа. Песни о войне - это реквием для этих парнишек. После войны уже отцу были вручены многие награды - медали. И самая  первая  и главная  8 мая 1965 года  - "За Отвагу!". Этой медалью награждали далеко не всех подряд участников войны, а только тех, кто совершил подвиг. Цена, значимость этой медали - выше цены ордена. Много позже, уже проживая в областном средне-русском городе, через интернет, в год 75-летия окончания Великой войны, когда были опубликованы списки всех награжденных этой медалью, я нашла там и своего отца, и за что конкретно была ему присуждена эта медаль - он    ПРИКЛАДОМ   уничтожил двух немцев и одного, живого, притащил в штаб,    "как языка",    и данные полученные от этого немца имели ценность. Было отцу тогда  -  21 год.   И еще записаны какие-то другие заслуги.   "За личную храбрость и проявленную смекалку"  -  такие строчки остались от в приказе от 1943 года.  Найдя это и прочитав, я была поражена, что сведения сохранились в военном архиве, и обрадована и горда.  Сам отец никогда об этом не рассказывал, но мы в детстве и не интересовались, только, все-таки, память запечатлела, когда отец, изрядно выпив, что-то сам себе говорил,  что был в разведке,  и брал "языка".

     Мы, конечно, - девяти-десяти лет значения этому не придавали, считали пьяными бреднями, тем более, что мать на пьянку отца всегда ругалась, кричала и мы ничего не знали о военном прошлом отца. "Брать языка" - про это нам говорили в школе. Это было далеко и из другой жизни. Это - кто-то далекий и посторонний, совершал такие героические поступки, но - конечно же не наш папа, простой работяга-станочник, которого мы видели каждый день. Это были герои, которые нередко приходили тогда в школу, и с упоением, рассказывали о своих героических фронтовых буднях, как они сидели в засадах и сколько повалили фрицев, или из книг, которые нам читали в классе. Одна из которых была на внеклассном чтении (тогда был и такой урок) - это Валентина Катаева - "Сын полка". Мы обсуждали эту книгу, и восхищались участниками, литературными героями, этой в общем-то пустоватой книги, а что родной отец, которого никогда не приглашали ни в какую школу бренчать медалями, и сочинять свои геройские дела, находился рядом и действительно был достоин уважения и почестей - об этом мы не догадывались. Герои - это где-то там, высоко - недосягаемые. Тем более ценно для меня было (уже в достаточно зрелом возрасте) узнать о подвиге своего родного отца. Подтверждение - в Государственном военном архиве. Это - документ!

         Прочитав, тут же позвонила взрослой дочери, художнику-мультипликатору в системе  3D  -  в Питер, она также нашла в интернете строчки об этом событии, и также была обрадована, горда и сказала:   "Какой у меня оказывается был шустрый дед-молодец".  Особенно ее взволновали, заставили улыбнуться строчки о том, что двух немцев, мой отец, ее дед, видимо не имея патронов, прикончил прикладом, а возможно, но это не было указано в приказе - сделал специально для того, чтобы не производить лишнего шума. Думаю, что будучи в разведке - именно поэтому. Отец внес свой вклад в Победу!

           Именно с 1965 года стали  широко праздновать День Победы и этот день был объявлен не рабочим и состоялся Первый Парад Победы. Но у отца был и орден, полученный в 1944 году. И, он, распорядился им, как наверное никто никогда так с орденами не распоряжался. Отец, двадцатидвухлетний, находясь в санатории, на реабилитации в 1946 году, где были разные люди, проиграл свой орден в карты. Были ушлые мужики. Госпиталь - это госпиталь, Это не поле боя, но и тут свои баталии - игра в карты. Игра захватывает. Ставки растут. Но что у них есть? Не знаю, как у других, а у отца - вот, - новенький орден. Все проиграно вместе с документами.

          В пожилом возрасте сожалел:  "Дурак был, проиграл орден".  Но что было сделано, то сделано. Говорил, что тогда на это никто особенно внимания не обращал. Остался жив, и - ладно. У многих фронтовиков были ордена, а в материальном плане, они  тогда ничего не значили, но аферисты так не думали, и у молодых, выживших, умели выманивать их награды, полученные за пролитую кровь. Слезы наворачиваются у меня на глазах, при воспоминании о юных, безусых солдатах, отдавших свои молодые жизни, в большинстве своем - безымянных, но подвиг их не зря. Перед Богом,  и для вечности нет большей любви, чем отдать свои жизни за "други своя". Это не от наркотиков, и не от пьянки замерзнуть под забором.

          Матери тоже досталось в то время. Везде было тяжело, но не всем одинаково. Про голод в Ленинграде всем известно, но и там были люди, которые ни в чем в те годы не имели нужды. Партийные боссы и другой начальственный контингент себя не обделяли. Такова природа человека. Моя же мать к лету 1941 года закончила семилетку, получила свидетельство об образовании и снесла документы в медучилище, чтобы получить профессию. Тогда обязательным было семилетнее образование. Благие намерения - поступить в Вологодское медицинское училище, где уже обучалась старшая сестра, и перешла на последний курс. Аттестат позволяет - троек нет, только четверки и пятерки. Старшая - та, вообще была круглая отличница, как и, впоследствии, ее дочь - закончившая в Вологде среднюю школу с золотой медалью, и поступившая в 1970 году в Ленинградский государственный университет учиться на искусствоведа.

             У матери - Похвальная Грамота и проблем с поступлением не предвидится. Но 22 июня началась Великая Отечественная война и мечты об учебе забыты. В пятнадцать лет мать пошла работать на завод - делать снаряды для фронта. Вологодский Паровозо-вагоно-ремонтный завод в годы войны был переведен на военные рельсы, и трудился для фронта и для Победы. Мать тоже внесла свою лепту в дело освобождения Родины. Через год и младшая сестра, которой исполнилось тринадцать лет, стала работать на этом заводе, где уже трудились их мать (моя бабушка) и моя мать, ее сестра. Старшая сестра была мобилизована и пошла на фронт. Служила в Мурманске радисткой. Всю войну мать на станке, Труженица тыла, после восьмидесятых годов, им дали какие-то льготы по оплате коммунальных услуг и медали. Не было бы тыла - не было бы и фронта. На фронте - мужчины, в тылу - женщины и девочки!


ГЛАВА    5.5.              Семья.
 
            Как-то, лет через пять после смерти матери, году примерно  в 2015,  разбирая старые бумаги, я нашла один удивительный документ - пожелтевший от времени, почти истлевший листок. Выписка отца из госпиталя. Листок датирован 1943 годом. Все как положено -  подпись  полковника - военврача и печать. Отца к тому времени уже не было в живых тридцать лет, а листок еще существовал.   "Годен к труду - не связанному с физическими нагрузками".

          Эта запись была нарушена. Отец вплоть до своей пенсии в 1977 году работал на станке токарем, и еще после этого несколько лет грузчиком. Уйдя совсем с завода, устроился работать в ЖЭУ (жилищно-эксплуатационный участок), где и проработал до самой смерти в 1985 году - сантехником. На легкой работе не был ни дня. Трудовая деятельность с пятнадцати лет - 48 лет. Умер в 62 года. Без работы отец не мог.   Так и говорил:    "Буду работать до смерти". Что и выполнил.

          Мама - несостоявшаяся медсестра, в школе очень любила литературу, и любовь к чтению сохранила до конца своих дней. Она уходила в этот искусственный, придуманный мир от скудной действительности. Круг ее чтения был очень широк. Читала и французских классиков - Дюма, Золя, Жюль Верна, Флобера, Бальзака. Были и американцы - Драйзер, Купер, О"Генри, Майн Рид. Англичане - Диккенс, Стивенсон и еще какие-то другие. Очень любила русских классиков - Толстой, Тургенев, Чехов, Достоевский, Гоголь, Пушкина знала наизусть много стихов, Лермонтов. Читала и советских авторов. Любила книги Каверина. Была постоянной читательницей библиотеки.

            В памяти - мать с книгой в руках. Я завидовала тем, кто умеет читать. Для меня эти значки были недоступны. В книгах мы с братом с удовольствием рассматривали иллюстрации, которые тогда были очень хорошего качества. Мне казалось, что научиться читать - это очень сложная наука. Я часами рассматривала картинки в книгах, которые мать приносила из библиотеки. Я любила туда с ней ходить. Там была совершенно особенная атмосфера. Библиотека размещалась в прекрасном сталинском доме, и в помещении библиотеки было очень уютно. Мать на работе, я долго рассматриваю книгу "Евгения Гранде", в которой много прекрасных рисунков. Я с большим трудом разобрала название книги, написанное крупными буквами. Помогал брат обучавшийся во втором классе, и мне очень интересно, о чем там написано, но читать я не умею. Мать считала, что отец ей не пара, что он мало образован. Они вместе прожили 33 года, до смерти отца. После этого мать прожила еще ровно 25 лет. Но чтение отца тоже увлекает. У него свое чтение. Он любит книги о войне, о разведчиках, о шпионах. Сам о войне вспоминать не любит. Слишком тяжелы были эти воспоминания. Много страшных смертей довелось ему увидеть в совсем молодом возрасте.

                Голова  в  окне.

               Ну, были родители, а были мы с братом. Дружбы между нами никакой особенной нет, наоборот часто деремся. Но жизнь под одной крышей, накладывает свои обязательства. Между нами полтора года разницы. Проснувшись хотим идти гулять на улицу. Лето, погода хорошая, но дверь заперта на ключ с другой стороны. Мы заперты до обеда, пока не придет мать проведать нас. Мне шесть лет, брату семь. Он закончил первый класс. Я моложе и легче, объем головы у меня меньше. Решаем лезть в окно, в форточку. Идею подал брат. Он старше и хитрее: "Лезь ты первая, а я потом.". Он решил на мне проверить замысел. Я более бесхитростная, поэтому сразу соглашаюсь на такую затею.

             Окно в комнате одно, но в бараках, на окнах крепкие металлические решетки - заключенным не выбраться. Окна низкие, поэтому вылезть можно. Мы придвинули к окну стол, Я сначала залезаю на него, ложусь на живот и двигаюсь к форточке, которая как раз на уровне высоты стола, ногами вперед. Сначала просовываю ноги, а потом все туловище на улицу. Ногами упираюсь на завалинку, крепко держусь руками за окно, почувствовав под ногами крепкий упор, просовываю голову. Решеток в форточке нет. Я худенькая, и тело я быстро перебросила на другую сторону, - на улицу. Я - на воле, мне радостно. Теперь, по моему образцу, лезет брат, также перелез, ногами уперся в завалинку, но не может вытащить голову. Ноги на улице, а голова в комнате, и он не может ее вытащить. Голова прочно застряла в форточке.

               Он умнее, у него голова больше. Я со своей стороны даю разные  "полезные" советы, которые ни к чему не приводят. Голова в форточку не проходит, прочно вросла.  Мне брата жалко, хотя он меня и поколачивает. У него начинается истерика, - от моих советов - больше. Я пытаюсь его вытащить, но моих усилий недостаточно.  Стоит громкий рев. К счастью, вскоре пришла мать, и ей удалось высвободить брата со стороны комнаты, открыв ее ключом. На меня мать долго кричала, что я провокаторша, и виновна в беде с братом, но потом стали оставлять ключ. Привязали к нему веревочку, повесили на шею брата и он гордо ходил все лето с ключом на шее, и открывал дверь, когда считал нужным. Почему-то в детстве с ним часто происходили неприятные вещи. Один раз он надел себе на голову кастрюлю. Надеть - надел, а снять не смог. Не получалось и у отца, который пришел с работы с приятелем - распить бутылку вина, пока мать на работе. Каким-то образом этот приятель, сумел стащить с головы брата этот "головной убор". Мы были очень рады. Ему все хотелось знать, все попробовать, иногда это заканчивалось печально.

           Вечерами в комнате топилась печь, становилось уютно. Рядом с печкой стоял крепкий, деревянный, самодельный стол, выкрашенный синей масляной краской. Стол был многофункциональным: и обеденный, и рабочий для приготовления пищи, а также на нем мать гладила белье и шила ни швейной машинке, на нем же брат  делал уроки. Стульев не было, мы сидели на табуретках, таких же самодельных и прочных, как и стол. Мне стол казался очень большим, но в четыре-пять лет, что кажется маленьким? Я сижу на табуретке и ноги удачно входят в перекладину стола между его ножками. Мне очень удобно так сидеть, прочная перекладина хорошо удерживает их в горизонтальном положении. Едим вареные яйца. Отец предпочитает всмятку, а то и вовсе сырые. Он ловко подсаливает их прямо в небольшое отверстие в скорлупе. "Маришка, давай и ты сырые". Я пробую, но мне больше нравятся всмятку. По прошествии двух или трех лет, я замечаю, что сидеть мне уже не так удобно. Ноги испытывают дискомфорт.

           Сейчас я понимаю, что я росла,  а стол оставался все таким же. Это было, как с той трубой, в которую мы лазали, когда мне было шесть лет. Потом, переехав в третий барак, мне приходилось каждый день ходить по той дороге с трубой в школу. Один раз я попыталась, уже года через три залезть в эту трубу и не понимала, почему я в нее не вхожу. Память подсказывала, что мне там было вполне удобно. Ума не хватало понять, что я сильно выросла, и что было возможно в раннем детстве уже, увы, никогда не повторится. Нам с братом часто покупали детские книги. Это были замечательные книги: красивые, прочные, с интересными картинками. Мы любили их рассматривать. Были раскладные книги из картона, которые из страниц превращались в различные фигурки, домики, деревья -  исходя из текста книги.

           Это было интересно, телевизоров не было, о мультфильмах мы ничего не слышали, но раскладные книги были как мультфильмы. Много было у нас книжек-раскрасок. Мы любили раскрашивать их цветными карандашами, а то и красками. Но с красками было много возни и грязи, а карандаши - очень удобно. Книги для детей тогда стоили очень дешево - две-три копейки. Коробок спичек стоил - одну копейку. Так что ущерба детские книги бюджету не наносили. В хорошем переплете книги, конечно, были дороже, но тоже вполне доступны. Игрушки у нас были, но быстро ломались. У кукол часто облуплялся нос. Целлулоидных игрушек тогда еще не было. Но игрушки были качественные, красивые и интересные. У брата была большая, металлическая машина-самосвал, у которой, когда крутили ручку поднимался кузов. Еще у него была машина - подъемный кран, тоже любили ею играть. Но все-таки больше любили рисовать или лепить из пластилина.


                Кукла. 

                В 50-е годы ХХ века, начался бурный рост города и были построены красивые многоквартирные дома-сталинки для элиты города. Из таких домов был выстроен целый большой район. В первых этажах располагались различные магазины. В городе в одном из таких домов открылся магазин игрушек. В большом окне этого магазина выставлена огромная кукла, чуть ли не с мой рост. Никогда прежде и никогда потом, ничего красивее я не видела. Сердце замирало при виде такой  красоты. В самом магазине, конечно, было много разных хороших игрушек, и кукол в том числе. Но такая, какая была выставлена на всеобщее обозрение в окне-витрине, - была одна. Крупные длинные золотые локоны, атласное нежно-голубое платье с кружевным воротником и со множеством различных рюшечек и бантиков. На ножках красивые туфельки. Красивое лицо.

           Я стала специально приходить и подолгу смотреть через окно на эту куклу, любуясь ею. Мне было уже лет семь, и я стала изучать город. Отходить от дома все дальше. Конечной точкой был игрушечный магазин.  Мне, конечно, очень хотелось иметь такую куклу, но я понимала, что люди даже с более высоким достатком, не могут позволить себе такое приобретение, поэтому даже и не заикалась о покупке. Я приходила и смотрела в окно и думала, что она там будет стоять всегда и радовать своим видом. Кукла стояла в витрине, действительно, достаточно долго. Но как-то, придя в очередной раз к привычному месту, я обнаружила, что куклы в окне-витрине нет. Я даже сначала не поняла, почему ее нет на своем месте. Я зашла в магазин, думая, что ее переставили в другое место. У меня была на это большая надежда, но где-то в глубине души закралась тревога.

             Я внимательно осмотрела весь магазин, но куклы нигде не было. Это был удар. Я побрела назад, испытывая горечь потери. Я, пусть на расстоянии, но сроднилась с этой куклой, и воспринимала ее как свою. Глядя на нее, я представляла, как я гуляю с нею, катаю ее в коляске, раздеваю ее, и снова одеваю красивое платье. И, вот, ее  на привычном месте не стало. В окно выставили другую, но она даже отдаленно не напоминала мою дивную красавицу. Какой-то девочке досталась моя любимица.



                Ч А С Т Ь          Ш Е С Т А Я


ГЛАВА    6.1.           Паровозик.       Философские  размышления. 

             Еще в магазине была одна очень интересная игрушка, на которую мы также приходили посмотреть, так как о приобретении и речи не было. Стоила она очень дорого - рублей сорок, - половина зарплаты матери. Это была заводная железная дорога - со множеством пересекающихся  рельсов, расположенных по кругу, в диаметре не менее двух метров, паровозиками, со множеством вагончиков, шлакбаумами, домиками смотрителей, тоннелями и другими железнодорожными принадлежностями. С деревьями и человеческими фигурками. Продавцы дорогу заводили и мы смотрели, как эти паровозики бегают. Были даже гудки. Но потом и ее купили, и этого следовало ожидать. Но здесь горечи у меня не было. Это не была вожделенная вещь. Было просто очень интересно наблюдать за движением поездов, и их регулировкой. Впоследствии, мне брат рассказал такую историю.  Как-то его пригласил к себе в гости его одноклассник-второклашка, который жил неподалеку от нас, но в хорошем, кирпичном, недавно построенном двухэтажном доме. До этого там стояли несколько бараков, но их снесли и построили четыре небольших кирпичных дома. Дома были еще сталинской архитектуры. Массовые "хрущевки" только-только начинали появляться, но их строительство велось на необжитых землях, там где стояли леса.

            Мать одноклассника сытно их накормила, и они пошли в детскую комнату. В той квартире была такая комната. Невероятно, но факт, у одноклассника оказалась та самая дорога, на которую мы несколько раз приходили смотреть в магазин, как она работает. Как рассказывал брат, - они долго играли, паровозики бегали, гудели, проезжали мосты и туннели. Одноклассник оказался сыном  директора того самого завода, на котором работал наш отец токарем, - инвалид Великой Отечественной войны, внесший свой вклад в дело освобождения страны от фашистских захватчиков. Почему одноклассник пригласил брата к себе, мы так и не поняли, то ли ему хотелось похвастаться приобретением, то ли играть одному было скучно. Впрочем, это было один единственный раз - друзьями они не были, но, таким образом, мы узнали дальнейшую судьбу "нашей" железной дороги. А в помещении, где в годы моего детства находился магазин игрушек, давно торгуют другими товарами. Чего там только не продавали за последние десятилетия. В 80-90 годы, когда в свои права, стала вступать частная собственность, - там продавали и мебель, и инструменты и был какой-то офис. Сейчас там торгуют рабочей одеждой.

              В годы моего детства вся торговля была государственной. Хорошо это или плохо, я не знаю, но, вот, пришел момент, когда к власти снова пришла буржуазия, которая была изгнана в 1917 году. И, на перепутьи, на стыке формаций, появляется огромное количества разных экстрасенсов, магов, прорицателей, ясновидящих, астрологов с их гороскопами, что есть мерзость перед Богом, и прочих чародеев. Все это верные слуги сатаны или дьявола, как вам будет угодно. Появляются разные Ванги, Кашпировские, Глобы (имя им - легион). Идя сами в преисподнюю, им надо забрать с собой, как можно больше душ. И всегда эти прислужники темных сил, выдают черное за белое, и им многие верят. Такова тактика дьявола и его бесов. Конечно, среди капиталистов-буржуев старой формации, были и порядочные люди, но, как всегда, была масса эксплуататоров, любящих дешевый труд, и цель всегда одна - извлечь как можно больше прибыли, хотя зачем она им была нужна, они и сами не знали. Как не знают в своей массе и нынешние, новоявленные банкиры, заводчики, фабриканты и лавочники. Деньги - ради денег. А жизнь такая короткая и с собой ничего не захватить,- это конечно обидно, что в гроб не кладут им ,их средства накопления, - цена обмана, воровства, предательства, убийств. Когда народ, после государственной собственности, стал иметь свою, то наступило какое-то массовое безумие.

                Лозунг -  "Обогащайтесь",  - стал целью и смыслом жизни.  Любой ценой! Про ваучеры, я уже писала, народ у нас дурить всегда умели, Конечно, верхушка обогатилась, и некоторые даже достигли в этом больших вершин. И казалось бы, вот, он выход на широкую дорогу счастья и богатства. Закрома наполнены - живи и радуйся.      "Веселись душа моя и пой, хватит, как и в холод, так и в зной".   Но, вот, в как казалось достигнутое полное благополучие, внезапно вмешивалась смерть.  Кто ее звал?  Зачем она явилась, когда столько положено сил к обогащению?!  Через ложь, трупы,  и еще через массу всяческих других преград, можно наконец-то вздохнуть спокойно.  Определенный запас сделан. Конечно, еще маловато, - надо еще и еще, но какую-то передышку в погоне за богатством сделать можно, так сказать, - отпустить поводья.

       Путь к цели намечен, впереди ясная дорога к вершинам материального благополучия.  Он прям и незыблем - обогащение! Но пришли нежданные гости - болезни, и сама Госпожа - Смерть.  А они-то как раз в расчет и не положены, ату, - их!  Им во дворце не место, пусть идут в лачуги.  Но, оказывается, что смерть - беспристрастна, и ей абсолютно безразлично кто перед ней  -  большой вор (олигарх),  или маленький (нищеброд)  -   и толстые, тучные для нее даже предпочтительнее, в адском огне - лучше горят.  И  взятки она не берет, и откупиться от нее - невозможно!   И здесь, уже, торжествуют те, кто полагал свою надежду и упование, не на тленное серебро и золото, а на нетленного, вечного Бога.


             "Душа, оставившая тело, -
              Освободилась от оков.
              Царь-птицей -  плавно ввысь взлетела,
              Взяв курс к Создателю Основ!
              А тело бренное осталось,
              Лежать во гробе - почивать,
              И на челе его усталость,
              И тленья на губах печать.
              Еще, не облеченное могилой,
              Бездвижно тело в саване лежит.
              О, сколько раз оно грешило,
              Свои хотенья обнажив!
              Но час пришел и кровь застыла,
              По  жилам больше не течет,
              И тела жизнь остановилась,
              И  червь свою добычу ждет!
              Но счастье, что душа - вольна и вечна,
              И птицей может ввысь вспарить:
              Безудержно, неутомимо и беспечно,
              Путь себе в вечность проложить!
              По воле Всемогущего Творца
              Летит она к основам мирозданья,
              И  сонмом ангелов окружена,
              Оставила земные чаяния.
              Небесный Иерусалим   -
              Ждет радостно принять Христову душу.
              Обитель вечную Господь нам сотворил,
              И  Свой Завет, - Он - не нарушит!"

         Стихотворение   -  автора повести  Подосеновой  И.А.,  написанное   в минуты вдохновения.  Да, выбор всегда есть у каждого человека, - как ему распорядиться кратким мгновением своей жизни, дарованной Богом!


ГЛАВА    6.2.           Детство  в  бараке.      Колька.      Надя.

             Детские годы продолжаются. Самые близкие друзья - это Валя, и ее брат с сестрой - двойняшки Коля и Надя. Но они, конечно, меньше. Двойнята младше Вали на два года, которая старше меня на один год. Мне шесть лет, Кольке с Надей - пять. Валя для них авторитет, со мной же они не церемонятся. У Вали, действительно, характер железный. Она ни в чем отказа не терпит, и умеет всегда настоять на своем. Я часто поддаюсь под ее влияние, хотя она на вид совсем маленькая, и на свои года не тянет ни ростом, ни весом. Я к ней привязалась, так как больше подруг у меня нет, и когда ее не отпускают на улицу, мне скучно и тоскливо. И это стало происходить чаще, когда Валя стала учиться в школе, а я еще нет. Валя в одном классе с моим братом Владимиром. У них появились общие интересы и заботы. Они делятся друг с другом опытом -  как лучше писать палочки, крючки и нулики. Оба очень важные. На нас они смотрят свысока: "Нам бы ваши заботы", - говорит все их существо.

               Ощущение собственной  значимости их распирает. Мы с Колькой и Надей осознаем свое ничтожество, и тихо им завидуем, понимая насколько они теперь выше нас по своему статусу. Писали в те годы ручками с металлическими перьями, которые вручную насаживали на деревянную палочку - ручку. Писали фиолетовыми чернилами, макая ручку с пером в чернильницы. У брата и Вали новенькие портфель, пенал, тетради и книги, от которых исходит волнующий, незабываемый запах учености. Также у них новая школьная форма. У брата - мышиного цвета брюки и фирменная школьная гимнастерка, под цвет брюк. К вороту гимнастерки, мать пришила брату белый, накрахмаленный сатиновый воротничок. Еще к костюму обязательно полагалась фирменная фуражка, такая же серая с большим черным околышем.
 
           И, как обязательный атрибут, - черный, твердый блестящий ремень с золоченой металлической бляшкой. Это полный комплект первоклассника образца 1960 года. Ну и конечно же  - новенькие ботиночки. За внешним видом учеников следили очень строго. Еженедельно проверялась чистота воротничков. Мать тщательно следит за их чистотой и вовремя стирает воротник. Брат аккуратно подстрижен. За длиной волос тоже тщательно следит учитель и директор школы. У Вали коричневое платьице и черный фартук для каждого дня. Для праздников - белый фартук.

            Мы изнываем от зависти к школьникам. Но это будет осенью. А пока на дворе лето, и у нас на улице много дел. Для игр, тем более в летнее время, всегда находилось место.  Колька маленький, но горазд на выдумки. Он совершенно не страдает брезгливостью. То найдет дохлую крысу и размахивает ею и за всеми бегает с ней, так как мы разбегаемся в разные стороны. То как-то раз, в жаркий летний день, когда мы всей компанией (ребят постарше, так как мелюзгу игнорировали), мы играли в очень интересную игру - "резались в ножички". Играли с упоением. Нас человек шесть.

          Суть игры - очерчивали во дворе дома большой круг, примерно метра два в диаметре. Асфальта у нас нет - земли много - можно играть. У всех в руках домашние, кухонные ножи. У некоторых, на зависть другим - специальные, индивидуальные складные ножички. Впрочем, иногда нож был один и передавался по кругу. Играющие -  на корточках, за  чертой круга. Надо было постараться бросить в круг нож, как можно дальше, чтобы он прочно вошел в землю, и прочно в ней стоял. Тогда, сколько хватает вытянутой руки, отрезать себе ножом  клочок земли, и уже стоять в круге на "своей" захваченной земле. При броске соблюдалась очередность - по кругу. Некоторые были очень искусны в бросании ножа. Подбрасывали его вверх, как бы жонглируя, и нож у таких умельцев, прочно, ровно входил в землю. Но это был уже форс. Все-таки, нож часто падал, так как в земле были и камни, и не у всех была одинаковая сила броска. Если не понятно упал нож или все-таки еще держится, то это скрупулезно, тщательно измерялось, и выносилось общее решение. Эту игру мы любим, и часто играем. Она очень азартная. Выигрывал тот, у кого захвачено больше земли. Кольку с Надей не включали в игру по причине малолетства. Он завидует и злится, принимает решение - отомстить.

             Надя, сестра Валентины, из той редкой породы людей, которые всегда всем довольны. Это счастливое качество. Имея малое, она благодарна. Я никогда не видела Надю без улыбки, чем-то раздраженной, в противовес капризной Валентине, которая редко была чем-либо довольна. Угодить ей сложно. А Надежда, плохо одетая, кое-как постриженная Тихоном - вкривь и вкось, никогда не унывает. Донашивает за Валентиной стиранные, перестиранные платья и рада этому. Но чаще она одета в видавшие виды шаровары, поверх, - далеко не новое, - перекошенное по крою платье.  С одной стороны подол по бокам выше другого на десять сантиметров, на платье Надежда натягивает тонкий, давно изношенный Валентиной, такой же перекошенный от времени свитер. На ноги - кирзовые, истоптанные сапоги  маленького размера, голенище - гармошкой, в которые заправлены шаровары. Все от времени серое, неяркое.  Но Надя вполне довольна своим видом. Нисколько не смущена и смеется.

           Из верхней одежды на Наде и Кольке - ватные, детские телогрейки. Пальто покупалось  только  исключительно Валентине. Не выразительное, плоское, как блин лицо, всегда улыбается. Грубого, крикливого слова я от нее никогда не слышала, она вообще говорит немного и тихо. Она ко всем доброжелательна и это к ней привлекает. Колька же  - противоположность сестры, хотя родились в одно время. И вот в момент азарта, когда мы, кроме завоеванной земли, ничего не видим, незаметно он подобрался к нам. У Кольки изо рта торчат большие черные усы. Усы шевелятся, мы в страхе и ужасе разбегаемся кто куда. Оказывается Колька набрал себе в рот целую горсть жуков-дровосеков, и пошел нас пугать. Брезгливости у него нет и в помине. Он геройски предлагает: "Кто хочет попробовать?"  Желающих не нашлось, номер удался, авторитет завоеван, уважение достигнуто. Колька рад произведенному эффекту.


ЛАВА    6.3.         Тихон.
 
            Отец у Вали и Кольки с Надей - дворник по имени Тихон. Невысокого роста мужичок. Он добросовестно относился к своим обязанностям - двор у нас всегда был чистый. Тихон мужик очень хозяйственный. У него в сарае много всякой живности. Сарай располагался рядом с бараками. К каждой комнате в бараке полагалась своя часть сарая. Сарай вообще-то, такой же длинный, как и барак - один, но разбит перегородками на много комнат. На каждой комнате висит замок жильца барака.  У отца там дрова и какой-то хлам.

               У Тихона  - полный порядок. Там он хранит сено. У него в сарае сделаны клетки, в которых он содержит кроликов. У Тихона две свиньи, есть коза, и есть куры. Во дворе дома у него ухоженный огород, где Тихон выращивает картофель. Это большое подспорье для семьи. Свое мясо, молоко, яйца и картошка. Колька тоже приучен ухаживать за кроликами и свиньями. Закончив свои дела по уборке двора, Тихон остальное время пропадает в сарае. Мой отец в наш сарай заглядывает редко - чтобы набрать дров. Когда приходило время резать свиней, то приходили мужики и из других бараков. Это было целое событие. Целый ритуал! Запах паленой шерсти далеко разносился по улице. Горела паяльная лампа и дикий визг поросенка, в которого вонзали нож, разносился также далеко по округе. День забивания сообщался заранее. Тихон запасался спиртным - ждал мужчин-помощников. Мужики, собираются с раннего утра. Хлопочут, дают друг другу советы, как лучше справить это дело. Опыта у них немного. Впрочем, всегда находился один опытный, который руководил всем процессом. Его приглашали все у кого было хозяйство.

           Некоторые из жильцов бараков  также держали в сараях кое-какую живность. Тихон - один из самых образцовых хозяев. Потом на огромной сковороде, во дворе дома жарилось свиное мясо, почки, печень, сердце, легкие. Собирался весь дом. Угощения хватало всем. Я съедаю кусочек мяса. Больше не хочу. Я привыкла, что мясо - это кусок вареной говядины в щах, принесенный матерью  из магазина. Мужики водку запивают горячей кровью. Дети Тихона также не брезгуют и пьют кровь из алюминиевой кружки. Кровь еще дымится. Я на это смотреть не могу. Тихон дает попробовать и мне: "Мариночка, выпей. Очень вкусно и полезно. Не бойся - это томатный сок. Пей, пей" - подначивает отец. Он помогает Тихону в забойном деле.  Я делаю маленький глоток, пробую и тут же выплевываю. Я это пить не могу. А жаркое вкусное. Запах одуряющий. Все мужики сыты и пьяны. Расходятся к вечеру.

             Как-то раз меня пригласили в комнату Вали в гости. Они проживают в другом крыле нашего подъезда.  Их комната по соседству с комнатой Шишкиных. Они соседи через стенку. Окна их рядом. В семье Вали на шестерых две проходные небольшие комнатки. Оказывается, что у них еще живет ветхая старушка - мать Тихона. Она никогда на улицу не выходит, и я не подозревала о ее существовании. Она в другой комнатке, - не встает с постели. Настя, жена Тихона, хорошо за ней ухаживает. Обстановка такая же бедная, как и у нас. На стене также висит радио, но по виду другое. Не такое, как у нас. У них - большая черная тарелка-радио. Как из фильмов о войне. Репродуктор-громкоговоритель. Он покрыт вышитой белой салфеткой.


ГЛАВА    6.4.           Настя.

               Настя - мать детей и жена Тихона наварила целую кастрюлю картошки. Картошка у Тихона своя и очень  вкусная. Крупная, белая, рассыпчатая - свои удобрения. Картошку запиваем вкусным молоком - своя коза. Еда очень вкусная. У нас такой нет. Наша мать покупает картошку в магазине, - полу-гнилую. При чистке половина уходит на отходы. Картофель дешевый, но плохой. - совхозный. Килограмм картофеля стоил девять копеек. Потом были прибавки и на две и на три копейки. Люди были недовольны. Мать Вали, Коли и Нади -  Настя, имела удивительную профессию, о которой я никогда прежде не слышала, не слышала и потом. Она - ассенизатор. Услышав первый раз от Вали такое название, я почему-то представила себе доктора в белом халате и белой шапочке-колпаке. Оказалось, что ассенизатор это совершенно другое, намного интереснее и романтичнее! Она ездила с водителем на машине, которую в просторечии называли "говновозка", и занималась тем, что чистила помойки, которые были в каждом дворе.

             Я завидовала этой работе. Каждый день Настя проводила на колесах в машине, которых в то время было мало. Все остальные издержки этой профессии пересиливал именно этот аргумент. Настя зимой и летом в ватных штанах, брезентовой куртке, резиновых литых сапогах, на руках брезентовые рукавицы. Она деловито достает рукава-насосы и откачивает нечистоты из помоек в кузов машины - овального большого, герметичного бидона на колесах. Делает все быстро и расторопно. У нее большой опыт. Когда Настя заканчивает свою работу: выключает моторы, складывает и убирает рукава-шланги, для меня наступает самый тоскливый момент. Настя широко, с шиком, открывает дверь машины и, с важностью герцогини, садится на свое место рядом с шофером. Ее путь лежит -  к следующей помойке. Я своей матери рассказываю, как называется профессия матери Валентины,  - хочу блеснуть эрудицией. У моей матери на все имеется свой взгляд: "Какой еще такой ассенизатор - говночист - она"! - резюмирует мать. Мне нечего ответить на это, я понимаю, что мать права!


                &&&&&&&&&&&&&&&&&&&


                Конец    1-й   -   6-й   частей.


                (продолжение  повести на новых страницах).