Высказать, выплакать?..

--Тому, кто называл своей музой, душой и вдохновением--

Высказать, выплакать, выплюнуть, выбросить, - какое из действий лучше помогает в борьбе с внезапно появившейся болью, особенно если это не обычное и легко проходящее разочарование, а нечеловеческое горе, неоскудевающее с течением дней и грызущее душу?

Что облегчит мои страдания? Привычные средства забвения, бесцельные разговоры, острые ощущения?

Так думала она, между тем как дни текли и текли с того злосчастного вечера. Слишком много трагизма? Его никогда не бывает слишком много, а сердцу не прикажешь, от чего разрываться, а на что смотреть бесстрастно и безучастно, не проронив и слезинки. Разбиваются вдребезги самолёты, полные людей, выгорают гектары земли, штабелями падают в свежевырытые могилы ежедневно десятки, сотни, тысячи, - но что значит всё это по сравнению с минутной, но такой острой, такой злободневной, такой неиждиваемой скорбью? Пусть смеются в предсмертной агонии голодающие дети Африки, но Боже мой, все мы такие эгоисты, и нет ничего страшнее, чем вот этот один миг, когда что-то случилось именно у тебя, и даже если никто не умер.

Вечер, в который словно расступилась земля, готовая поглотить её, а она сидит, беззащитная, сжимая в руке письмо, и гримаса ужаса сковала черты; а дышать совсем невозможно, как это она дышала ещё полминуты назад, как это выходило у неё? Не помнит, не знает, не получается. Но нельзя же открыть правды, нельзя же выдать развернувшейся катастрофы, пускай сердце в одиночку ринется в разверзшуюся бездну, - материнскому итак достаточно беспокойства.
«Написал, значит, поздравление. Женский день, все дела. Ну и стихи у него эти белые, специфические!» - а буквы мешаются во рту, захлёбываются в нагрянувшей горечи: это слёзы ждут сигнала по щелчку, чтобы обрушиться на раздавленного новостью человека. Идеальная версия! – крутится мысль в голове. Не подкопаешься! Ну кто же догадается, что в начале марта пишутся еще какие-то послания, кроме невесомых и ничего не значащих поздравительных телеграмм – несовременных и не всегда уместных, - но всё-таки, радостных и радующих. Впрочем, будь это что-то вроде открытки, не так скребли бы по сердцу слова любви и преданности, последние слова, прихоть любимого друга. И это прощание горит в руках, так что пальцы не слушаются, кривыми и неловкими движениями откладывая в сторону конверт, пока закипает чайник, выставляются чашки, выкладываются сладости, - вся эта кутерьма, так ожидаемая ещё недавно, но теперь потерявшая смысл. Мама снова будет говорить, что она редко звонит, редко заходит, избегает встреч, но сейчас нужно взять вою в кулак, - максимальная вежливость и нежность, максимальная скорость. Небрежный зевок, проверка автобусов по приложению, отхлёбнутый чай, - и вон, вон, вон из дома, в котором обрушилась на неё эта чудовищная новость, вон, попирая всё сожаление от прерванной встречи в родительском доме, потому что невыносимо, невыносимо оставаться тут, с застывшей внутри лавой слёз, со спокойным сердцем, приберегающим колотящиеся и вздрагивающие удары для одинокой прогулки по холодным улицам.
 
И вот она – улица, нет больше никакой разницы, кто идёт навстречу, хоть папа римский, нет больше сил скрывать боль. И музыка почему-то не становится саундтреком к катящимся по щекам слезам – она лишь слабая попытка заглушить рыдания, прорывающиеся сквозь самые громкие песни, сквозь порывы ветра, сквозь темноту вечера. Как так вышло? «Ты ни в чём не виновата!» - нет ничего лучше для начала самокопаний, чем эта фраза! Безысходность и туман, переулки смешиваются друг с другом, и повсюду какие-то люди, машины, деревья, дым сигарет (это она курит или кто-то курит рядом?), ноги путаются, словно она пьяна, - и не помнит, когда в последний раз куда-то брела, не зная пути и не владея собой, может, ещё в школе, находя безысходность в насмешках одноклассников. А письмо развевается на ветру, - да, значит, она всё ещё держит его в руках, всё ещё держит, всё это время безумного пути. Жестокие строчки озаряются на миг вспыхнувшей сигаретой, она останавливается посреди дороги, вчитываясь в каждое слово, буквы плывут, поток слёз растворяет их, но память уже выхватила всё необходимое, ещё там, на кухне, и громкое рыдание разрывает тишину, ей кажется, что проще вот прямо сейчас упасть и погибнуть под этой тяжестью, чем жить и бесконечно вспоминать этот вечер.

Проходят дни, и в ясный субботний день она делится болью с подругой, хотя это и рискованно – подруги, друзья, - отдаёшь сердце, а они вырывают его с корнем, - хуже любви. Но проблески надежды озаряют её лицо, когда в междугороднем автобусе она слышит в трубке мудрые и успокаивающие слова. Может, не всё потеряно ещё, люди такие смешные – иногда заклинают не отвечать, потому что очень хотят получить ответ, и прощаются навсегда, чтобы человек вспомнил и оценил их, осознавая, как дорогу ему то, что теряет. Но она всё ещё в одном шаге от потери друга, - глупой, бессмысленной, ошеломляющей потери, и пока чёртово письмо жжёт душу, а дружеские слова приятно холодят, освежают, находится тот, кто бросает раскалённые угли на её неокрепшее сердце: разговор слишком громок, разговор слишком длинен. «Сядь и читай!», «Воспитали!», «Поделать нечего – тяжёлый случай!». Пламя вспыхивает с новой силой – со смехом она прекращает разговор: «Тут меня в тюрьму сейчас по-моему посадят, дорогая, я тебе перезвоню, только узнаю – что за закон такой вышел», но смех – показное, в душе только слёзы и злоба, набрасывается на тётку, хамит мужику. Стрелой пронзает: «Поверьте мне, у вас не такой уж и срочный разговор!», и тоже хочется пронзить стрелой, а лучше расстрелять из дробовика – мысль пугает и раззадоривает одновременно, доказывать что-то бессмысленно. Нужных слов не находится, только о том, что каждому террористу однажды вставила палки в колёса какая-то случайная тварь, считающая себя верхом правосудия и богиней мудрости: когда твой самый близкий друг напишет тебе без всяких объяснений, что ваши дороги отныне пойдут в разные стороны, я тоже схвачу тебя за воротник твоей безобразной шубы и буду сбрасывать звонки на твоём телефоне, потому что это несрочный разговор, поверьте мне! Когда тебе напишут, что всё было прекрасно, так прекрасно, как в сказке, но что теперь «наша эпоха» окончена, я спрошу тебе, каково это, и **** ли тебя уровень шума в общественном транспорте. Я обязательно уточню. Только все пассажиры автобусов и бабки в очередях поликлиник – по-моему, подставные утки, у них не бывает сердец. Так показывает практика.

Толпа выносит из автобуса рядом с метро – если б не бескрайние поля вокруг, она вывалилась бы ещё раньше, вне остановок, сорвала стоп-кран, или как там его, лишь бы бежать, куда глаза глядят. И вот ступеньки вниз, мелкие и неудобные, исчезающие под ногами, тающие в новой завеси слёз, а вокруг человек – один, второй, пятый, пятнадцатый, - все на одно лицо, безобразное лицо жестокого и тупого человечества. Снова теряющийся в боли путь, знакомая дверь, паркетный пол, - в метро так хотелось просто лечь на пол и рыдать, размазывая слёзы по грязным, истоптанным всяким сбродом площадкам, - теперь это желание наконец исполнится. Сапоги, куртка, слёзы - всё при ней. Сначала на спине, уставившись в потолок, отрешённо и бездумно, потом извернувшись полубоком, колотя кулаками по доскам пола, передавая им ритм своей скорби, невольно рассказывая о нём соседям. Она больше не будет советоваться с людьми, доверять людям. Больше не будет пить. Глупые средства борьбы с предательством. Всё – пустое. Ничего не помогает. Только бы что-то сделать. Чем-то занять руки и голову, и желательно, чтобы это было не убийство и не самоубийство. Что-то делать… Что-то сделать…

В полузабытьи её фигура поднимается с пола так резко, словно она не лежала на нём ничком, а притаилась, готовясь к прыжку рыси. Сапоги топчут паркет, а руки раскрывают дверцы, вываливают посреди комнаты вещи, в радостном исступлении выдергивают ручки и полки, комкают барахло в мусорные пакеты… На кухне мусорная эпопея продолжается – в ведро отправляются пропавшая еда, бесконечные пластиковые контейнеры, - взгляд на мгновение задерживается на бутылке финской водки, - его подарок. Глоток кажется настолько гадким, что ей еле удаётся побороть рвотный рефлекс, она бросает бутылку в мусор, возвращаясь к полупустым и уже частично обезображенным её раненым бешенством шкафам. Она итак достаточно пьяна своей ненавистью к миру и болью брошенного друга, но решает сделать исключение из фразы «Не пить». Из пафосных, найденных в посудном шкафу рюмок, неплохо «заходит» водка с фиалковым ликёром, - с драной овцы хоть шерсти клок! Допью! Всё разбомблю! Всё – от него, пол дома – от него, столько дарить и так оставить! Самый мягкий на свете плед – почему не можем накрыться им и смотреть вместе фильм? Фильм.. Его флешка! Полотенце! Коврик! Набор чая! Кулон! Всё – выбросить! Нет!.. Исступление растёт совместно с горой мусора, но письма и пледа там не оказывается. Только раскуроченные доски кроватей и шкафов, да старое барахло. А через горы перешагивать всё сложнее, и всё веселее, потому что всё пьянее. И всё легче, и всё прекраснее! И всё прекращает быть безысходным! Вот же оно – решение. Меньше лишних вещей – меньше лишних переживаний.

Потом ещё будут бесконечные блуждания по уютным старинным улочкам его района, покинутый и как будто бездомный взгляд в его окна, неуютность прежде любимой кофейни в соседнем подъезде… Но ни минимализм, ни странствия не стирают боли. Так что же всё-таки лучше? Высказать? Выплакать? Скомкать, подобно листу с кляксой и выбросить без сожаления?

Она скажет, что лучше, и тогда снова зайдёт в знакомую дверь, улыбнётся бариста, усядется на подоконник с бумажным стаканчиком в руках, без единого приступа боли глядя на его машину, выход из его подъезда, слушая их общие песни. Но пока блуждать по бесконечному лабиринту совместных воспоминаний – это как ходить по раскалённым углям, что может она рассказать о средствах борьбы? Может, просто ему надо было сказать, что она виновата, тысячу раз виновата, вытолкнуть вон из бара, где они виделись последний раз, разукрасить лицо кулаком (не по-мужски, ну и к чёрту!), прижать ногой к асфальту, как в милицейских этих сериалах про всякую дребедень, и спокойно уйти, слыша сдавленный хрип: «Спасибо! Хороший конец эпохи! Спасибо, что без смазливых и загадочных писем!»..

05.04.19