Живая и мертвая вода

      Ночь. Тишина. Все спят в доме. В каждой комнате старых железнодорожных казарм одна семья. И вдруг в окне одной из комнат вспыхивает свет. Потом загорается справа, потом слева, еще правее и левее и еще и еще, и даже человеку постороннему, наблюдавшему бы старый дом с улицы,  стало бы  понятно, что-то случилось. А это Дуся Антонова, выскочив в общий коридор в распахнутом халате, закричала:
-«Караул!»  На этот- то вопль и сбежались проснувшиеся соседи. А она, заикаясь, показывала пальцем на свою дверь и твердила
-«Там кто-то есть, там кто-то шевелится… »
-«Где там-то?» спросил  Василий Иванович, он работал в железнодорожной милиции и любил конкретные ответы на поставленный вопрос.
 -«У меня в комнате, кто-то под кроватью шевелится!»
 -«А где сын-то твой?»
-«На работе в ночную смену он». Соседи слушали ее и недоуменно переглядывались, никто вчера из посторонних в дом не заходил. Наконец всей толпой повалили в ее комнату. Кто взял кочергу, кто топор, кто веревку. Войдя первым, Василий Иванович махнул рукой на всю ораву
-«Да тише вы там! » и наклонился к кровати.  Из под нее действительно раздавались какие-то звуки, не то шипение, не то возня. Милиционер взял в левую руку кочергу, а правой направил в сторону кровати свою кобуру:
-«А ну, выходи, да не дури! -   Руки вверх, оружие на пол! - из под кровати ни гу-гу,  и опять возня.
-«Я кому сказал, а ну выходи! - Стрелять буду!» - опять тишина, и возня, сопит кто-то. Тогда Василий Иванович приподнял кочергой вязанный зубчиками белоснежный кружевной подзор кровати и, согнувшись в три погибели, заглянул под нее. Он сразу густо покраснел, сердито плюнул и швырнул кочергу на пол.
-«Да ну тебя к черту,  Дуська! -   Только на грех навела!» - он встал на колени и вытащил из под кровати две большие грелки, которые немного вздулись и шипели в его руках, как живые, казалось что они извиваются.
- «Ты чего, бражку в них завела что ли?» Соседи грохнули хохотом
-«Ну Дуся, напугала до полусмерти!» А та завыла:
-«Ой батюшки ты мои! - Как же я про них забыла, все перепрятывала, боялась сын найдет, выхлебает.
- А бражка бродит, грелки и шевелятся, вот и возня.
- А я так испугалась!
     Все смеясь стали расходиться. Коридор опустел. А Федор,  хлопнув Василия Ивановича по плечу спросил:
-«Ты что же это и на облавы с пустой кобурой ходишь?»
-«Отстань Федька! -   Без тебя тошно. -   Не положено нам дома оружие держать».
      Эх,  Если бы знали они каким боком им этот разговор выйдет! -   Кто написал донос неизвестно, а только Василия Ивановича через два дня уволили - «за поведение, дискредитирующее органы милиции». А Федора арестовали за клевету на Органы внутренних дел, долго допрашивали, били, и дали шесть лет. И все эти годы его жена Нюра ждала его, носила передачи, а потом плакала над редкими случайными его письмами. Она оглядывала свою комнату, которую так старательно украшала и убирала. Федя из одной комнаты сделал две маленькие, благо было два окна. Спаленка, в  которой и стояла-то только кровать, была беленькая, с вязаными крючком подзором и покрывалом. Столовая с буфетом, столом и полками и этажеркой, тоже была украшена ее вязанием - салфетки и скатерть, и даже оконные занавески все было отделано кружевами. Каждая вещь была воспоминанием о муже, всю мебель сделал он сам. Она вспоминала, как он приходил с работы, как она кормила его обедом, и как по вечерам они ходили в гости. Иногда, когда Федор задерживался на работе, он работал машинистом на Октябрьской железной дороге, она нервничала и начинала его ревновать - вдруг, мол, гуляет? И к его приходу набирала в пепельницу чужих окурков и ставила на видном месте,  в центр стола, на кипельно-белую кружевную скатерть. А он, вернувшись, бешено грохал кулаком по столу
- «Кто у тебя был?» И, ну ее гонять - Она бегом к соседке, Устинье Петровне
- «Спрячь меня!»
- «Зачем ты его дразнишь?» спрашивала та.
- «Проверяю, любит ли, ревнует ли? А он шуметь!» За время отсутствия мужа она научилась читать и писать, а кроить и шить ее научила та же соседка. Нюра шила одежду на заказ, брала заказы на дом. Но однажды донесли и на нее. И пропала бы Нюра ни за грош, да женщина фининспектор, пришедшая с проверкой, не представившись, сама заказала ей перелицевать пальто. И работой ее осталась довольна, и плату Нюра взяла с нее небольшую.
- «Сколько можете, столько и дайте». А когда инспектор представила ей свои документы горько сказала
- «Миленькая, да ведь и мне чем то жить надо. На работу меня не берут-муж репрессирован, а мне-то что же с голоду помирать?» И та пожалела ее. Слишком уж мало брала она за работу,  чтобы можно было придраться и дело против нее прекратили. Нюра все жалела, что не успели они до ареста мужа завести деток, не так одиноко было бы ей, без ее Феденьки. Молилась и надеялась:
-«Ничего, мы еще молодые, успеем». Но муж вернулся постаревший и совсем больной - на допросах ему отбили легкие, да и лагерь не курорт, язва желудка, больное сердце и туберкулез - вот и все, что он заработал у родной Советской власти. На измученном лице казалось, жили только глаза, поседевшие жиденькие волосы едва прикрывали голову, а надрывный кашель и днем и ночью выматывал силы. Прожил он всего год, и умер ночью, тихо, а Нюре сказали, что от сердца. Окаменев,  без слез сидела она около гроба, а соседка то воду ей подносила,  то терла нашатырем виски,  когда у нее закатывались глаза, и уговаривала поплакать. Но слез не было. Подошедшая к ней соседская девчонка лет четырех-пяти картавя сказала:
-«Не плачь тетя Нюя  -   Надо его полить мейтвой водой и съястется, а потом живой и оживет, мне папа читал, так в книжке написано»
-«Ох нет, не встанет мой Феденька, увезут его от меня, и закопают в сыру землю, и не увижу я его моего голубчика никогда и голоса его родного не услышу,  не пожалеет он меня горькую,  не приласкает,  и жить мне сиротой без него,  одинешенько - заголосила она захлебываясь слезами. Прижав к себе девочку она долго плакала, а потом погладила ее по голове и тихонько подтолкнула к двери
-« Иди домой детонька, не поможет ему ни живая вода ни мертвая» В комнату зашли мужики, прихватили гвоздями крышку гроба в изголовье и ногах, и вынесли его на улицу. Похороны двинулись своим чередом, а по длинному коридору бежала девочка и рыдая, кричала:
-«Мама, мама!!! -   Это непъявда!! Не помогает живая вода, никому не помогает! - В книжке написана непъявда, в землю закопают, если умей, и никто не увидит и не вейнется оттуда -   . . . »