IV

 Оказавшись в камере, Лавиния в отчаянии проплакала несколько часов, упав на жалкую подстилку из старой соломы, которая валялась в темном углу. Однако когда девушка немного успокоилась, она услышала шаги. Испугавшись, что это снова пришли стражники или, того хуже, палач, Лавиния забилась в самый темный закуток, точно мышь, надеясь, что ее не заметят. Но когда неизвестный силуэт возник напротив решетки, девушка услышала тихий женский голос:
 - Художница, ты здесь? Не бойся, подойди, я не причиню тебе зла.
 Немного осмелев, Лавиния вышла на тусклый свет. Из узкого коридора на нее смотрела странная женщина с копной черных волос, точно у цыганки, и с густо выбеленным лицом.
 - Ты не знаешь, кто я, верно? Я придворная художница, пишу картины для герцогини, те самые, что висят в ее покоях. Я не живу в городе, с меня взяли слово не покидать замок.
 - А что тебе от меня нужно? - грустно спросила Лавиния, - Ведь ты не сможешь меня освободить.
 - Увы, ты прогневала ее светлость, твои картины, которые, как я знаю, оставили здесь же, в твоей камере, тебя погубили. Их уничтожат, когда... когда свершится приговор, либо сожгут, либо просто бросят здесь в сырости. Но послушай: я могу сохранить их, спрятать втайне от остальных в замке. Если ты согласишься мне их отдать, я позабочусь, чтобы эти прекрасные цветы еще увидели дневной свет. Только торопись, иначе нас могут подслушать.
 Лавинии не слишком хотелось отдавать этой странной женщине свои последние сохранившиеся рисунки, но она решительно просунула их сквозь железные прутья. Буквально прижав небольшие холсты к себе, придворная художница улыбнулась:
 - Я сохраню их в надежности, клянусь. Прощай же!
 С этими словами она точно растворилась сквозь камни стены. А Лавинии вновь осталось лишь оплакивать свою готовящуюся скорбную участь.

 * * *

 Тем временем герцогиня заперлась в собственной библиотеке, где могла проводить часы, вновь и вновь перечитывая любимые книги. Она знала их все почти наизусть, но часто возвращалась к любимым главам. Одна из таких книг - небольшой томик в обшитым бархатом переплете - была особенно дорога для Лукреции. В ней герцогиня хранила цветок розы, давно высохший и с почерневшими лепестками, - но цветок розы. За всю жизнь ей дарили их лишь однажды: тот самый цветок вручил еще совсем юной Лукреции возможный кандидат в мужья, но увы, свадьбы не состоялось, поскольку он неожиданно вскоре умер от неизвестной болезни. Тогда у девушки и впервые случился нервный приступ, после которого она, и без того не слишком крепкая здоровьем, перестала выносить яркие цвета и громкие звуки: они напоминали ей о минувшем и каждый раз заставляли вновь и вновь переживать это отчаянное горе, что, конечно, влекло за собой новые болезненные припадки.
 Стараясь сдержать уже навернувшиеся на глаза слезы, Лукреции начала вновь вести шепотом диалог с самой собой:
 - Да, да, я тоже не бессердечна и не всегда жестока, как бы все они ни считали! Что с того, что у этой Лавинии открытая чистая душа, а я скрываю свою вместе с печалями и тоской от посторонних глаз? Это не значит, что я не способна чувствовать, не способна любить. О, я испытываю куда более сильные и глубокие чувства, нежели она и все прочие! Только я никому об этом не говорю. Я не способна, быть может, открыть свое сердце, потому всем и кажется, что его у меня нет. Но это не так. И кто бы знал... Даже мои родители... Они позволили мне жить... хотя обычно уродливых детей признают порождением Сатаны и умерщвляют при рождении... Но я не виновата, что родилась такой, что моя мать перед тем пыталась отравиться, узнав о неверности мужа, моего будущего отца... И потом, судя по всему, его измены еще продолжились.
 С этими словами Лукреция достала двойной портрет своих покойных родителей и провела по их лицам рукой.
 - Да, вот к чему привел ваш изначально обреченный брак по расчету! Потому я и не хочу повторять вашу судьбу, хочу найти спутника жизни по любви, но... Это невозможно. Надежды нет. Даже казнив всех женщин в городе, я не достигну желаемого. Я это понимаю. Увы.
 Герцогиня замолчала и просидела не двигаясь почти час, прежде чем в дверь библиотеки постучали. Это вновь был главный судья.
 - Ваша светлость, задержаны еще семеро человек, все молодые люди из города. Они требовали освобождения художницы и устроили бунт, мы их схватили и тоже посадили под замок. Прикажете их казнить тоже?
 Герцогиня молчала. Казалось, прошел еще целый час. Наконец она глухо спросила:
 - Среди них также не было... Его?
 - Сына портного? Нет, только его друзья.
 - Трус... - голос Лукреции опустился на самый шепот, - Нет, он настоящий трус. Такой мужчина меня не стоит...
 Затем она продолжила уже громче:
 - Завтра вечером объявишь Лавинии, что я ее помиловала и отправляю в монастырь, но никто больше об этом не должен знать. Тебе ясно?
 - Да, ваша светлость.
 - Прекрасно. А теперь пошел вон.
 Поклонившись, судья запер за собой дверь. Герцогиня вновь села за стол, глядя в одну точку, а затем уронила голову на руки и, намертво впившись пальцами в волосы, заплакала навзрыд.