Голый милиционер

Вообще-то ехать должен был не я,а Володька Истомин, но у него что-то случилось, причина какая-то случилась. Уважительная. И предложили мне. А у меня не было причин отказываться. Ну я и поехал. Вернее, полетел самолетом, потому что занятия должны были начаться через пару дней, и я мог опоздать, а начальство этого не любит.

   Попал я на улицу «1 мая», что во Львове, как раз вовремя, но все равно оказалось, что опоздал. В огромной комнате Средней школы милиции, где мы должны были пройти курсы повышения квалификации следственных работников, оставалась только одна свободная кровать да и та – у самого входа. Помещение походило на казарму, это меня изрядно огорчило: после шести лет, проведенных в армии, возвращаться в этот быт на целых шесть месяцев не хотелось.

   Пошел искать комнату за умеренную плату в городе, неподалеку от милицейской школы. День стоял солнечный,с минуту потратив на то, чтобы глаза привыкли к сумраку в парадной, я отыскал кнопку звонка. Вышла старуха, совершенно седая, в очках на огромном орлином носу и в пестром халате. Жить с такой под одной крышей – удовольствие ниже среднего, поэтому вопрос был сформулирован, как мне тогда казалось, очень дипломатично: «Бабушка, извините пожалуйста, вы случайно не знаете: кто может сдать комнату на несколько месяцев? Обедать я буду в городе...»
 
  Старуха, презрительно растянув свои тонкие губы в улыбке и скользнув по моим погонам цепким взглядом, ответила грубо, мужским басом: «Здесь вы не найдете себе жилья, не трудитесь напрасно». Повернулась ко мне своей сутулой спиной и захлопнула дверь.
   Побродив еще часа три и убедившись в справедливости ее слов, я вернулся в казарму и занял койку у входа. Позже я убедился, что к русским западные украинцы относятся чаще всего равнодушно, стараясь нас просто не замечать.
Поляки чувствовали себя, там, как дома, бойко торговали на всех углах, а что такое «спекуляция» во Львове не имели понятия уже в 70-е годы: плати участ- ковому милиционеру и торгуй, чем хочешь, хоть собой. За тунеядство тоже никого не привлекали, ты мог вести паразитический образ жизни сколько тебе взду-
мается. Есть на что жить, ну и живи.
   В то время мне это казалось удивительным, а сам Львов воспринимался, как «заграница», где я никогда не был.

   У нас, на Севере, организованной торговли женским телом тогда еще не было. Конечно, на вокзале всегда толкались грязные девочки, согласные на все, но они все были на учете в милиции, довольствовались тем, что перепадет.
   Были женщины, которые вели аморальный образ жизни, как правило – одинокие, спивающиеся, лишенные родительских прав, равнодушные к себе и своему благополучию.
   Помню, как-то попросила одна знакомая – судебный исполнитель –  поприсутствовать при  исполнении решения суда: надо было забрать у матери-алкоголички двоих детей и отправить их в интернат. Мы думали, что будет скандал, и заранее приготовились к нервотрепке, но мамаша, уже изрядно «подшафе», равно- душно обронила: «Да забирайте, я себе еще нарожаю». Так вот, львовские дамочки поразили меня изысканным вкусом, светскими манерами, красотой и образованностью. Подозреваю, что 20 лет спустя, наши питерские львицы ничем и ни в чем не уступают львовским, но тогда было интересно наблюдать за ними, это было ново и необычно. Ведь проституции у нас официально не существовало, поэтому изучать
то, чего нет – особенно приятно.

   Я получал на Севере 500 рублей в месяц. Приличные по местным меркам деньги.
Во Львове в то время самым элитным считался ресторан «Высокий замок». Название свое он сохранил от замка, который был построен в честь победы над польской шляхтой. Богдан Хмельницкий заставил пленных поляков в своих шапках носить землю и ссыпать ее в одном месте. Так образовалась гора, на которой и был построен этот замок.
   Во время Великой Отечественной войны замок был хорошей мишенью для вражеских самолетов. Его разбомбили, а восстанавливать не стали. На его месте построили ресторан с тем же названием. Это было единственное увеселительное заведение в городе, в котором можно было гулять до четырех утра.
   Тогда Театр оперы и балета находился на реставрации. Основной состав труппы гастролировал, а в ресторане пели артисты, оставшиеся во Львове. Пели они хорошо поставленными оперными голосами, но далеко не оперные вещи.
 
   Там я впервые увидел элитных путан. Надо сказать, что они ничем не отличались от светских дам, некоторые из них казались холодными и неприступными, но завсегдатаи этого заведения знали цену гордости каждой из них.
   В этот ресторан хозяева тогдашней жизни приводили своих любовниц. Кто – для того, чтобы просто отдохнуть и пощеголять друг перед другом породистыми шлюхами, а кто – чтобы избавиться от них. Избавлялись по различным причинам: жена стала что- то подозревать и пригрозила закатить скандал, содержать подругу становилось накладно (такие девицы, как правило, требовательны)... Но избавление происходило в высшей степени корректно.Он приглашал ее в ресторан и говорил, что хотел бы познакомить со своим старым приятелем. Это означало, что мадам ему надоела. Если приятель давал понять, что готов принять «эстафетную палочку», то провожал даму домой уже он, а не старый ее спонсор. Ну, а если он ее не устраивал, – пардон, тогда устраивайся в жизни сама, как знаешь.
   Помимо элитных и элитно-ресторанных шлюх, были еще и театральные. Они считались на порядок ниже, потому что сами должны были искать себе доброго дядю. Их никто не передавал из рук в руки. Они ходили каждый вечер, как на работу, в театр и там «случайно» знакомились с богатенькими «буратинками». Но сосватать тебя могли и... в бане. В номерах «люкс» были мужчины (не обязательно банщики), которые, присмотрев там подходящего кандидата, знакомились с ним и за бутылочкой пива предлагали познакомить с хорошей дамой, чистой, опрятной, хозяйственной, но одинокой. Ей нужно было давать на питание и за проживание у нее 200–250 рублей. Вот и все. Живи, пока не надоест. Свои комиссионные сводник получал уже от нее.
   Теперь можно только пожалеть о том, что в свое время я не воспользовался подобным предложением. Отучился бы себе спокойно при пухленькой заботливой хохлушке, которая ждала бы меня по вечерам, разогревая наваристые щи.
Но я продолжал ночевать на кровати у самого входа в нашу казарму, изучать судебную психиатрию и жизнь незнакомого мне до сих пор города Львова.

   А когда нам представили начальника кафедры криминалистики, и я узнал в этом полковнике милиции седовласую крючконосую «бабушку», то не сразу сообразил, какие последствия это может повлечь за собой. Интуитивно я чувствовал, что он меня тоже узнал и ждет подходящего повода, чтобы унизить. Но после того, как на всеобщем построении он придрался к моим неуставным лакированным ботинкам, я старался не давать ему повода делать мне замечания. А ботинки я купил другие в тот же день.
Учился только на отлично, вскоре стал старшиной группы. Учеба наша подходила к завершению. Нас уж считали «дедами», к местным «разборкам» не привлекали, и мы в свободное от занятий время гуляли по городу, в выходные спали сколько хотели и даже на завтрак дежурный по школе нас не будил.

   Приближались первомайские праздники. В нашей казарме остались только те, кто не захотел или не смог уехать на три праздничных дня домой.

    Моей грубой ошибкой было то, что я рассказал офицерам, с которыми учился, о том, как искал себе жилье в день приезда. За начальником кафедры прочно закрепилась кличка «бабушка». Вероятно, до его ушей это дошло...
...А до работы в милиции я служил на флоте. В тропиках чертовски жарко. На раскаленной солнцем палубе чувствуешь себя, как рыба на сковородке. По ночам в кубрике такая духота, что никакая вентиляция не спасает. Просыпаешься утром мокрый, как мышь. Любая одежда стесняет и не дает уснуть, поэтому многие спали совершенно голые, завернувшись, в простынь, которую утром можно было выжимать... Эта флотская привычка закрепилась, и теперь я сплю в чем мать родила в любое время года. Точно так же я спал и в тот злополучный день на улице «1 мая» в день 1 мая, решив, вечерком, как следует гульнуть. Мы даже не подозревали о том, что на дежурство заступила наша «бабушка». В общем, до сих пор никто не может понять: зачем потребовалось дежурному по школе начальнику кафедры устраивать нам побудку в праздничный день. Но когда над моим ухом, как гром, раздалась команда «Подъем!», я не сразу сообразил, где нахожусь и что происходит. Инстинкт, отработанный за много лет службы на корабле, подбросил меня с кровати. Окончательно я проснулся от хохота. Оказалось, что я стою голый перед нашей «бабушкой», у которой сначала шея, а потом и щеки стали покрываться красными пятнами. Что-то хрюкнув, «бабушка» резко повернулась и молча удалилась.
– Ну этого он тебе не простит, – отсмеявшись вдоволь, изрек один из капитанов, – доказывать, что ты не издеваешься над ним – бесполезно, не поверит. С точки зрения криминалиста – это уже не случайность.

   Я и сам прекрасно понимал это. Ни извиняться, ни объясняться не стал. А сразу же после праздников получил копию приказа об отчислении... «за нарушение дисциплины, выразившемся в неявке на вечернюю проверку».
   Конечно, никто в нашем отделе милиции не поверил, что в Школе повышения квалификации, следователей, отработавших в органах не один год и имеющих звание не ниже капитана, каждый вечер пересчитывали, как заключенных. Но и сказать правду я тоже не мог: неловко как-то, все-таки четыре благодарности имел лично от Щелокова (в то время министра МВД). На моем счету был ряд раскрытых серьезных преступлений и задержаний опасных преступников. И вдруг – голый перед полковником...

   Тогда по какой-то милицейской инструкции, те, кто не закончил курсы повышения квалификации, не оправдал высокого доверия, должны были быть уволены из органов. Учитывая мои бывшие заслуги, – оставили в следственном отделе, но ни очередного звания, ни повышения в должности в ближайшие годы мне не светило.
Вот я и думаю: согласись я тогда пожить у хохлушки за 250 рублей в месяц, – был бы сейчас, как минимум, начальником следственного отдела...