Последняя кража

          Моя неуемная энергия и молодость, не дававшие спокойно усидеть на месте, постоянно отдаляли возможность выйти по УДО. И только благодаря поддержке отца и его влиятельных знакомых, через четыре с половиной года, я  получил возможность сменить усиленный режим на колонию-поселение.
          Пройдя первую комиссию, я основательно занялся  подготовкой к предстоящей «командировке». Каждую отоварку в ларьке покупал чай, который обменивал у коптерщика на гражданские вещи, стараясь подобрать что-то современное, не очень поношенное и по размеру. Да, это была совсем не простая задача. Проще обстояло дело с зоновским обмундированием. За стограммовую пачку чая можно было выменять новенький бушлат, или костюм х/б, то же самое с ботинками и сапогами, которые где-нибудь на пересылке я собирался выменять на гражданские шмотки у зеков.
          Теперь, когда остались позади волнения связанные с комиссиями и судом, каждый день до отправки на этап, тянулся словно месяц. Этап, нас ждало шесть человек, среди которых я был самым молодым. В понедельник как обычно я со своим отрядом вышел на утреннюю проверку перед выходом в промзону, но дежурный офицер объявил по громкой связи: «Всем кто прошел суд на поселение, оставаться в жилой зоне и приготовиться к отправке». От таких слов в осеннем воздухе прямо запахло весенней «романтикой». Наша «шестерка» удальцов, обвешанная мешками и сумками столпилась у штаба, обсуждая долгожданный маршрут. От Самары до Челябинска у нас получилось лихо, а вот уже как мы доберемся до Ныроба или конечного пункта, никто не представлял, но мы не переставали шутить по поводу встречи в дороге с бурыми медведями.               
          В Челябинской пересылке поселенцев отделили от общей массы этапников, и присоединили еще двоих поселенцев из Воронежа. Олег и Толик были одного возраста со мной, и мы быстро нашла общий язык. Самый шустрый из них и представился.
- Привет! Меня Олегом кличут, вы тоже в Пермскую область, на поселок? Вот и отлично, а то мы с Толяном вдвоем из Воронежа катим – я, протянул Сергею руку. Бросив на нары большой вещевой мешок, подошел Анатолий и присел на лавку у стола. Камера была большая, но грязная, видимо ее только что освободили специально для поселенцев. Мы понимали, что лучше держаться вместе, дорога по этапам не из легких, а для поселенцев нужно и вещи сохранить, и по возможности выменять зоновскую одежду на гражданскую. Да и мало ли что в дороге бывает, вместе оно безопаснее. Всем нам было чуть за двадцать, крепкие и бойкие ребята, имеющие одну задачу - добраться до поселка, поддерживая друг друга. Только однажды случилась неприятность, когда поселенцы попали вместе с десятками других заключенных в «привратку», куда попадали все прибывшие в тюрьму.
                К Толику подошел мужичек и «предъявил»… Но Толик пошел в отказ и врезал мужику так, что он рухнул на пол и долго не поднимался, а когда поднялся, то больше никаких разговоров уже не заводил. Да и некогда было, дверь «привратки» открылась, и менты  стали раскидывать зеков по режимам и камерам.
          Вскоре мы добрались до головного поселка. Нас выгрузили из «воронка» у барака, в котором находилось Чусовское Управление Ныроблага. Какой-то начальник проверил всех по личным делам, предупредил о правилах, которым обязаны придерживаться поселенцы, и разрешил прогуляться по поселку. До вечера нужно было дожидаться дрезины, на которой нам предстояло проделать последние сорок километров по узкоколейке до самого поселения с названием Тумский.
          Головной поселок Чусовское представлял собой центральную улицу, на которой располагалось Управление, магазин, клуб и срубовые бараки, в которых проживали приезжие специалисты. Также на этой улице было несколько крепких домов с приусадебными участками, в которых жили семьи местного начальства. С одной стороны улица заканчивалась воротами и запретной зоной колонии строгого режима, с другой вырубкой и узкоколейкой ведущей в тайгу.
          Мы как стадо баранов бродили по улице или заходили в магазин поглазеть на прилавки с продуктами, военной и рабочей одеждой, и другим разным хламом. Я стоял у прилавка, держа руку в кармане бушлата, где в зажатом кулаке находилась пятерка, не решаясь ее потратить. И в этот момент в магазин вошла молодая и естественно «небывалой красоты» молодая женщина. Она о чем-то разговаривала с продавщицей, а я не мог оторвать от нее взгляда, впервые за много лет оказавшись так близко от своей мечты. Затем она вышла из магазина, а я как привязанный вышел за ней и мы разговорились. Вернее она о чем-то со мной говорила, а я только кивал и улыбался. И так разговаривая, мы пришли к ней в дом, где нас встретили ее мама и сестра, а по комнатам бегали какие-то дети.
           Меня усадили на табуретку, налили из литровой банки чифирю и, предупредив, чтобы я не беспокоился об отправке в поселок (нас всех соберут, объявив по громкой связи, но это еще не скоро) стали расспрашивать обо всем на свете. Мамаша выясняла обо мне буквально все, какая у меня статья, срок, из какого я города и кто мои родители. Под конец разговора я узнал, что Машенька очень хозяйственная девушка, хорошо готовит курицу в майонезе и вообще самая красивая девушка в поселке среди местных. Когда же объявили сбор новых поселенцев у Штаба, я был готов жениться на Машеньке сразу же по приезду на поселение и договорившись об этом с начальством.
          На поселение с Головного поселка мы приехали на дрезине уже поздно вечером. Встречал нас «хозяин» Тумского, молодой здоровенный старлей с веселым характером и явно под хмельком. На ночь определили в клубе, выдав матрасы, одеяла и подушки без простыней и наволочек. Помывку и постельное белье отложили на утро – как раз мы приехали под выходные, а распределение по бригадам назначили на понедельник. Поселок раньше был обычной лесной зоной, здесь даже забор не сняли до конца и его потихоньку разбирали для растопки печей в бараках. Ну, еще было несколько домиков для начальства и вольнонаемных.
          В барак нас троих определили на окраине, прямо у тайги. Я сразу понял, что верховодит в бараке тракторист и бригадир Семен. Это был крепкий парень лет 35 среднего роста, с тяжелым взглядом и кулаками как молоты. Два выходных мы, слоняясь между бараками, знакомились с ребятами, которые были выходными и слушали рассказы из поселенческой жизни. Но стоило мне завести разговор с новыми знакомыми о Машеньке из головного поселка, как я узнаю, что у нее трое детей от разных «мужей». А каждого освободившегося и ожидающего отправки с Головного на материк или в поселок мужика, ожидает встреча с семейством Машеньки на предмет жениться. Моя страсть и пламенное желание срочно жениться, потихоньку начали угасать…            
           Сразу с утра в понедельник новобранцев встречал в Штабе совершенно трезвый «хозяин» - здоровенный веселый старлей.  Он стал выяснять возможности и способности каждого, и направлял на работы, кого стропалем, кого толкачем, а кого учеником вальщика в рабочие бригады.
           Я не представлял, чем буду заниматься в тайге, а уж тем более кем работать. И первое же, что спросил у старлея, есть ли в поселке библиотека и школа. К чтению я пристрастился еще в начале срока на пятерке, а еще у меня было желание повторить одиннадцатый (или десятый) класс и получить Аттестат о среднем образовании с хорошими оценками. Эти мои вопросы прямо зацепили хозяина и заглянув в мое «Дело» он заявил, что я буду работать в жилой зоне. Вот так, совершенно неожиданно я был назначен «нарядилой». Ну, это работа сравнимая с моей прежней - учетчиком в мебельном цеху. 

           Жить мы с Олегом и Толиком попали в один барак и заняли койки рядом друг с другом. Начало жизни на поселении обещало прекрасное продолжение, но уже через несколько дней, я обнаружил, что из моей тумбочки пропали чай и некоторые вещи. Когда это произошло в первый раз, я подумал, что возможно сам отдал кому-то эту пачку чая и успокоился. Теперь я был слишком обеспокоен, чтобы молчать, и обратился  к бригадиру Семену. Тот сказал, что такого у них в бараке никогда не бывало и стал по одному зазывать к себе в проход ребят и о чем-то спрашивать. Через час в бараке собрались все не занятые на производстве ребята, человек тридцать. И Семен в полный голос заявил, что в отряде в последнюю неделю начались кражи. Леха вальщик добавил, что раньше такого не было и это началось с приходом новичков. Взгляды всех были направлены на Олега, Толика и меня. В воздухе повисла тяжелая тишина. Я сказал, что у меня украли дважды чай, и стало явно меньше конфет. Кто-то еще Семену сказал, что тоже заметил пропажу из тумбочки, чего никогда раньше не было. Олег с Толиком как-то нервно поглядывали по сторонам и друг на друга. Обстановка накалялась и Сенька задал вопрос новичкам, где они взяли чай, которым так щедро угощали бригадников на работе? Они стали что-то невнятно объяснять и тогда он приказал своим корешам вывести Олега в умывальник и задал тот же вопрос одному Толику. Тот не выдержал и заявил, что чаем угощал Олег, а он не знает, где тот его взял. Привели Олега, который стал говорить то же самое, но о том, что это Толик доставал откуда-то чай и конфеты. Со всех сторон на них посыпались оскорбления и угрозы, а они стали валить вину в кражах из тумбочек друг на друга. Между ними началась драка, которую разжигали своими выкриками со всех сторон. – Крысы, бей крыс – раздавалось вокруг дерущихся, усиливая их ярость друг к другу. Крысиный бой заводил окружающих, а когда они стали выдыхаться и еле держались на ногах, подключился Сенька. Он просто добивал «крыс», которые уже не могли подняться с полу и еле шевелили рукой или ногой. Сенька же только входил в раж, то нанося удары, то массируя свой член, торчащий из штанов. Меня настолько потрясло это зрелище, что я изо всех сил держался на ногах и заботился лишь о том, чтобы мое состояние никто не заметил. Такого я еще не разу в своей жизни не видел и таких чувств страха с отвращением не испытывал.

          …Работа нарядчиком меня радовала, избавив от тяжелой физической работы в тайге, и воодушевляла своей значимостью. Закончилась зима, наступила весна похоронив бушлаты и телогрейки в каптерках до следующих холодов. На мне все сверкало и лоснилось, не зря же я еще в колонии и на этапе так готовился к вольной поселенческой жизни.
          Свое двадцати двухлетие я впервые за пять лет отпраздновал с размахом, водкой и компанией. Был у меня, правда один случай в зоне на пятерке, когда я упился спиртом, но праздником тогда и не пахло.
          Лето прошло без происшествий, а вот осень началась с грандиозного события. В один из теплых солнечных осенних дней, я встречал дрезину с комиссией из Головного управления. Среди начальства были и две молоденькие врачихи. Так вот Татьяна зубной врач произвела на меня такое неотразимое впечатление, что у меня срочно заболели все зубы. Теперь-то я уже не был тем «немым» поселенцем первого дня, впервые общавшегося с женщиной. Да и вид мой теперь видимо вселял в молодых девушек надежду на прекрасное и сладкое будущее. Все свободное время этого дня я посвятил общению с Татьяной, и результат превзошел мои ожидания. Она не просто отвечала мне своей симпатией, но и рассказала, что живет в общежитии для молодых специалистов врачей на Головном. И не просто рассказала, а мы договорились о встрече.
          Я знал, что поселенцы бывают на Головном в больничке или по делам в Управлении или Штабе. Но были и другие случаи, когда поселенцы совершали  рейды за водкой, но тогда они очень рисковали, иногда даже свободой. Мне и самому приходилось проделывать этот путь, но это всегда было по распоряжению начальства, с пропуском, на дрезине туда и обратно в течение дня. Теперь этот путь я собирался проделать нелегально на лесовозах ночью. Пробираться предстояло через пост охраны где-то в середине пути, а обратно нужно было успеть к утреннему разводу.
          Проделать этот путь ради любви я был готов в любом случае и был уверен, что если это удавалось кому-то ради водки или барыша, то для меня пройти все эти преграды – сущий пустяк.
Тщательно подготовившись к утренней проверке, я договорился со своим шнырем (убирается в нарядной и выполняет мои простые поручения), что если буду опаздывать к разводу, то он подойдет вместо меня. Передаст готовые документы дежурным ментам и скажет, что я приболел, нахожусь в санчасти, но сейчас подойду.
Тепловоз с лесом уходил в двенадцать ночи, и я договорился с машинистами, чтобы меня подобрали сразу за поселком. Все складывалось по задуманному плану, ребята, заметив меня в лучах прожектора тепловоза, притормозили и помогли забраться в кабину. То же было и подъезжая к посту охраны. Ребята начали тормозить, когда в луче, возле постовой будки замаячили солдаты и помогли мне выпрыгнуть с другой стороны поезда. Пока солдаты формально досматривали состав с лесом, я обходил пост, чуть углубившись в тайгу. Ну и уже метров за сто от поста меня так же подобрали машинисты, а при подъезде к Головному поселку высадили. Разгружали состав зеки из зоны строгого режима, что на Головном, а затем отправляли порожняк опять к поселенцам в Тумский, для загрузки новой партии.
                Всю дорогу я только и думал о том, как будет проходить наше первое настоящее свидание, и очень волновался, думая, что же буду говорить Татьяне. Я  представлял как возьму ее за руку и не отпущу эту руку до конца свидания. А на последок, при прощании я смогу ее поцеловать, в щеку. Для первого раза и этого, наверное, было предостаточно.
                Если все обойдется без ЧП, то в пять утра ребята на обратном пути должны захватить меня за поселком, и до восьми к проверке мы точно будем на поселении. На все про все для свидания мне оставалось около двух часов. Барак с общагой находился сразу на краю поселка, и я постучал в окно, о котором говорила Татьяна. Выглянув из-за занавески,  она кивнула в сторону входной двери и я беззвучно, как тень провалился в темноту.
                Кромешная темень и меня тащат за руку от двери куда-то вовнутрь. Мы оказались на кухне. Через окно поступал свет от звездного неба. Как приведение в белой ночной рубашке до пола стояла Танечка. Вмиг я сам стал как приведение, только без ночнушки. Мы запутались в ее рубашке и свалились на пол, не чувствуя ни жесткость, ни холод крашеных досок. Затмение продолжалось час, минута или миг – да кто ж его знает. Вот только закончилось оно от резкого гудка тепловоза, прозвучавшего для нас обоих как команда, по которой мы вскочили...

                Теперь я ежеминутно ждал поездку на Головную как самое прекрасное мгновение в своей жизни. Время от поездки до поездки тянулось словно вечность,  но выезжать чаще раза в неделю я себе не позволял, прекрасно понимая, чем это может закончиться.
          В эти дни я ждал приезда отца, это должно было быть первое свидание с отцом за долгие пять лет моей «командировки». Возможно потому, что мне оставалось до освобождения меньше года и он решил наверстать упущенное, или режим на секретном заводе стал мягче и он уже не «стеснялся» сына уголовничка… Да и не важно по какой причине ко мне на свидание ехал отец. Он  организовал производственную командировку в Пермь, а там договориться о задержке было уже проще. Ради встречи с отцом я отложил поездку к Татьяне на несколько дней. Зато мне удалось организовать телефонный звонок из Штаба в общежитие, и я еще раз убедился, что Татьяна меня ждет.
Отец приехал на несколько дней и жил в комнате свиданий. Я показывал ему свой рабочий кабинет и рассказывал какими важными делами мне доверили заниматься. Мы ходили на прогулку в тайгу и фотографировались с моими приятелями. Уезжал он с представлением обо мне совершенно не таким, которое он у него было до этой встречи. Я даже говорил с ним о возможной женитьбе на девушке с высшим образованием, уважаемом враче на Головном поселке, но просить посодействовать в этом вопросе не стал. У нас с Таней всего-то было еще три встречи. Расстались мы очень довольные друг-другом.
                …Тепловоз притормозил, и я легко спрыгнул в первый снег. В этот момент из-за ближайшего дерева вышел старлей. Он поманил меня к себе и не торопясь пошел в сторону Штаба. И вид у него был совсем не весельчака, решившего поиграть со мной в прятки ехавшего с Головной в семь утра.   
- Послушай, Нарядила, я уже давно наблюдаю за твоими похождениями, но чтобы мне из-за тебя с Головной будут звонить, не ожидал. Ты что не слышал, что зубничка с гл.врачем зоны пожениться собираются? – и я вспомнил, что до меня доходили какие-то слухи о связи Татьяны с начальником медсанчасти Головной, но воспринимал это как сплетни и не обращал на них внимания.
- Сейчас пойдешь в наш штрафной изолятор на пару дней, но если прикажут с Головной тебя закрыть, то отправлю в ШИЗО на Головную и буду оформлять возврат в зону.
                Через пару дней «хозяин» вызвал меня из ШИЗО в кабинет. Он опять был весел и поддат. – В общем так, начальник из тебя не получился, пойдешь в рабочую бригаду сучкарубом или кем там тебя бугор назначит. А насчет Головной вот что: если только подойдешь к тепловозу, я буду уже знать – это раз! Задерживать тебя не буду – это два! С Головной ты уже не вернёшься, а останешься там на строгаче за побег – это три! Ну что стоишь как истукан, бегом в нарядку оформляться и что б я тебя больше не видел...
                Нарядилой вместо меня встречал мой шнырь и по тому как он меня встречал и смотрел, я почему-то вспомнил слова хозяина: «только подойдешь к тепловозу, я буду уже знать» и «я уже давно наблюдаю за твоими похождениями». Но я даже виду не подал, что у меня могут быть такие мысли и стал решать с ним вопрос о лесной бригаде.
                Одной поездки в тайгу мне хватило, чтобы понять – лесник из меня не получится. К такому же выводу пришел и бригадир, который сказал, что я могу из теплушки и не выходить хоть до весны, но платить нужно будет исправно. Но в этом я и не сомневался, «закон есть закон». Торчать в теплушке было скучно, оставаться в жилзоне пока рано и через пару дней я вспомнил свое увлечение картами.
                Поработав со своей книжкой и заказав несколько колод карт, теперь я раскладывал пасьянсы, привлекая к себе внимание ребят. Тут же нашлись «любители» перекинуться в дурака и потянулись в нашу теплушку. Собралась небольшая компания бездельников и началась не то чтобы игра, а прощупывание друг друга. Я разыгрывал «партию» новичка-любителя, изучая будущих партнеров. Очень быстро поступило предложение поиграть не на «щелбаны», а так, на небольшую копеечку. И началась игра на деньги. Рисковать было не в моих «правилах» и я поддерживал лишь игроков, выжидая удобного момента для безопасного выигрыша. Но не все придерживались таких же правил и теперь часто разворачивались целые баталии. Одним из таких сорвиголов оказался Тихоня, сучкоруб из соседней бригады. В возрасте он был лет сорока, а отхватил 15 лет по первому сроку за убийство по пьяни. Отсидев полсрока, попал на поселение и сейчас ждал свидания с заочницей. В картах он был вряд ли такой же профессионал, как сучкоруб и попал в игру скорее всего случайно, если это была не подстава.
                Ему вначале так везло, что он бросил свой топор и остался «рубить бабки». Мне уже стало понятно, что Митяй и Чалый просто заманивают его в игру, почуяв в нем своего будущего «раба». Объяснять Тихоне, что он рискует зря, было бесполезно и опасно. Он был уже так возбужден игрой, что не воспримет никакого предупреждения и будет буром переть до полной победы. А опасно тоже понятно почему, у игроков свои правила и законы: нарушишь – ответишь! И я с интересом сидел среди наблюдателей, ожидая развязки.
                Развязка стремительно приближалась. Уже через сутки измотанный Тихоня не только потерял весь свой выигрыш, но был основательно должен и постоянно повышал ставки, играя в долг. Его желание отыграться с каждым часом приводило к новым и новым проигрышам. Когда сумма его долга стала заоблачной Митяй и Чалый просто бросили карты и предложили рассчитаться. В таких случаях обычно говорят – Фенита ля комедия! Тихоня сидел ничего не понимая и просто молчал. Ни по выражению лица, ни по его молчанию, понять было ничего не возможно. Тогда Митяй и Чалый предложили ему пойти в их теплушку для переговоров. Он продолжал сидеть и молчать. Остальным пришлось выйти и оставить их троих в нашей теплушке. Мы вышли, но разговаривать никому не хотелось, нам уже было понятно, что хорошим это не закончиться. А какие могут быть варианты? Теперь весь оставшийся срок Тихоня будет пахать как папа Карло на этих картежников, и переходить с огромным долгом из рук в руки. Есть и другие варианты: например, сдаться ментам и одеть повязку. Ни о каких других вариантах даже думать не хотелось...
                За лесниками пришла дрезина, и я с поганым настроением возвращался в поселок. На следующее утро в промзоне  начались разговоры, что Тихоня не ночевал в бараке и в теплушке его тоже не было. К полудню разговоры разносились все громче, уже все знали, что он крупно проигрался. Кто-то сообщил по рации начальству и вскоре приехал дежурный по колонии-поселению и прапор.  Собрали почти всех работающих на участке, и ДПНК организовал поиск по тайге. В лесу уже несколько дней лежал снег, но не глубокий, а так до пол сапога. Снег не шел более суток, был чистый и следы в нем отлично видно. Через полчаса все поисковики вернулись к теплушкам. Только Тихоня остался висеть с ели на ремне от брюк касаясь сапогами снега. Двое поселенцев охраняли его покой до приезда с Головной оперативников. Через неделю за Митяем с Чалым приехали опера и увезли на Головную, в карты на Тумском еще долго не играли.

          Пришла весна, я все так же числился в лесной бригаде, но в тайгу уже не выходил, а платил нарядчику и бригадиру. На освобождение бухгалтерия откладывала ежемесячно небольшую сумму, на еду хватало, а на чтение книг и мечты о свободе деньги не были нужны.
 
            В последние дни апреля солнце палило во всю, но в тайге снег еще лежал. Когда в середине дня Семен со всей своей бригадой приехал из тайги, сразу можно было понять, что случилось какое-то ЧП. На тракторе Семена оторвалась стропа, крюком ударила по голове Сергея стропаля и сразу насмерть. На следующий день бригада вышла на работу, я оставался в бараке один. Вещи которые я подготовил к освобождению лежали в вещевом мешке в каптерке. Я зашел, чтобы достать из мешка книгу и взгляд выхватил чемодан Сергея. И я вдруг подумал, что у него остались какие-то вещи которые ему уже не нужны, их так или иначе разберут ребята. В чемодане сверху лежал аккуратно сложенный, новый и яркий свитер. Я не раздумывая схватил его и захлопнул чемодан. Свитер был яркий и красивый, Сергей надевал его несколько раз по выходным, когда собирались в клубе смотреть фильм и он всем бросался в глаза. Сейчас я положил его под матрац, но не как не мог успокоиться. То я убеждал себя, что в этом нет ничего страшного, и вещи достанутся кому-то из ребят. То вдруг я порывался положить его на прежнее место в чемодан, понимая, что каждый увидевший свитер у меня, узнает вещь Сергея. Тогда я засунул свитер в целлофановый пакет и выскочил из барака. Тайга начиналась в 15 шагах, я закопал пакет в снег под ближайшей елью и на некоторое время успокоился, пытаясь доказать себе, что все я сделал правильно и любой другой на моем месте поступил бы так же.

          Когда из тайги вернулись ребята, я лежал на своей кровати и «читал» книгу. В бараке началась какая-то суета, и я услышал, что бригадники собирают вещи для отправки родителям Сергея. Пропажа свитера обнаружилась почти сразу и Семен начал выяснять, куда он делся. Прозвучал сигнал отбоя, работяги укладываются, с утра опять на работу. И только Сенька ходит по бараку и скрипит зубами. Когда он проходил мимо меня, мне казалось, что у меня от страха стучат зубы и останавливается сердце. Я прекрасно понимал, если он заговорит со мной на любую тему, то сразу поймет, что свитер взял я – это было написано у меня на лбу крупным шрифтом.

          Ночь не спал, утром под стук зубов отсчитывал секунды до тех пор, пока все не уехали на работу. До свободы мне оставалось пять дней. Ничего не соображая, я схватил свой дембельский рюкзак и по тайге, перепрыгивая проталины и утопая в снегу пробирался к узкоколейке.

          Тепловоз гудел не переставая, пока не остановился. Я забрался в кабину и молчал, мне казалось, что машинисты знают о вчерашнем происшествии с вещами погибшего Сергея, а все что они спрашивают или говорят, это просто издевка. На посту я сказал солдатам, что еду на Головную в изолятор и что они пусть так и передадут начальству. Они по рации сообщили обо мне на Головную и пропустили состав.
           В Управлении я заявил, что до освобождения в Тумский не вернусь и меня отправили в ШИЗО. В камере кроме меня никого не было, к вечеру у меня поднялась температура, и я стал просить врача.
           Четыре дня до свободы – пришел зоновский лепила (осужденный - санитар) и дал таблетку.
           Три дня до свободы – мне еще хуже, я колочу дверь, и требую врача. Пришел лепила и дал две таблетки.
           Два дня до свободы - на шее вырос огромный фурункул. Из последних сил колочу дверь, и требую врача. Пришел врач и сказал, что завтра зарежет меня на операционном столе за Татьяну и ушел.
           Один день до свободы – сижу на бетоне у двери и «требую» начальника Управления.
           Выводят из ШИЗО и отводят в санчасть зоны.
Встречает врач, влюбленный в Татьяну и грозит зарезать, - Режь гад! - я сам лег на операционный стол. Руки мне держали санитары, а операцию на шее (вскрывал) без наркоза делал начальник мед. части Управления. В день освобождения меня не выпустили и задержали на сутки в санчасти.
           Освобождался я из санчасти зоны строгого режима – неужели это судьба? С такой мыслью я проходил через зоновскую проходную в Штаб, где получил документы об освобождении, Аттестат о среднем образовании с пятерками и четверками и причитающиеся деньги. Захлопнув за собой дверь штаба, я вышел на улицу и зажмурил глаза. Весеннее солнце обжигало и слепило. Теперь оставалось только попрощаться Татьяной и ждать вертолет на площадке с грузами пихты. Но я вдруг подумал, что со всеми здесь я уже простился, захлопнув дверь штаба. Настроение было по-настоящему весеннее и радостное, и так здорово пахло пихтой!

           Из Перми я ехал на верхней полке поезда и через открытую форточку теплый ветер трепал ворот моей рубахи. Все как в тот раз, когда мы с папой схали в Крым на Черное море.