Голубая роза. Часть 1. Главы 1, 2, 3

                Голубая роза.
                Роман-фантазия.

                Предисловие.

         Мы пишем свои романы на бумаге, в воображении или в собственных сердцах.

После чего чаще всего сами же их и читаем (особенно в двух последних случаях, понятное дело), но почему бы не поделиться иной раз с окружающими.

Данное произведение адресовано в основном любителям историй про принцев и принцесс, как настоящих, так и вымышленных. Такие любители всегда находятся (и автор приносит добровольное признание, что также отчасти из этой категории). Хотя по ходу дела можно и еще о чем-нибудь вспомнить и поговорить. 

        Время действия – конец XVIII века, предреволюционное время в мире. Место действия – где-то в Западной Европе. Также предстоит заглянуть в Средиземноморье и не только. Действующие лица, сюжетная линия, суверенное королевство и соседнее с ним княжество – вымышлены, но имеют аналоги в действительности. Некоторые персонажи, встречающиеся на страницах романа и существовавшие в реальности, не названы намеренно. Некоторые главы сопровождаются подборками цитат, соответствующих содержанию, иллюстрирующих эпоху, нравы, обычаи, апеллирующих к конкретным событиям и т.д.
      
        В процессе работы над романом он носил иное название – «Незаконченная повесть». Конечно, если говорить в общем и целом, то применять эпитет «незаконченная» по отношению к событиям эпохи, отстоящей от нашего времени на добрых три столетия, представляется нелогичным в основном по той причине, что за три столетия ученые люди эту эпоху досконально изучили, описали и расставили в ней все возможные вехи и ориентиры на свои места, однако именно ученые-то люди отлично знают, что порою все-таки, так сказать, ничего не знают… Не потому ли все новые и новые исследователи обращаются все к тем же и тем же темам, доискиваясь до подробностей, порою весьма важных, которые так и остались до сих пор скрытыми.

С другой стороны, время бежит не напрасно, общество меняется, его взгляды и пристрастия тоже… Каждое новое поколение способно взглянуть на дела прошлого с иной точки зрения, подвергнуть переоценке то, что уже было оценено до них, но иначе, так что упомянутые выше ориентиры и вехи в данном случае – явления непостоянные и изменчивые.

В конце концов, ведь и у каждого отдельно взятого человека может быть свое собственное мнение относительно того или иного предмета, только далеко не каждый напишет об этом научный трактат. Так о какой же законченности тут можно говорить? Кроме того, героиня романа так и не дописала свой литературный опус, хотя честно трудилась над ним, начиная с первой главы, то есть существует еще одна ссылка на незаконченность.      

          Однако после того, как роман был завершен, и, разумеется, после некоторого размышления, причем весьма долгого, автором было принято решение, уж правильно это или нет, нацеленное на кардинальное исправление названия, хотя уже и ставшего привычным в ходе работы. После чего роман был неоднократно переименован, сначала с полной конкретностью: «О принцах и принцессах», затем он некоторое время назывался «Пленники крови» (весь, а не только первая глава), поскольку, помимо интриги, такое название подчеркивало один из стержней сюжетной линии, и, наконец, появилось окончательное название – «Голубая роза», как символ романтики и игры фантазии. Подобно всякому цветку, корни «Голубой розы» находятся в земле, но корона лепестков, поднимаясь над землею, возносится к голубым небесам…
07.04.2008
***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***
      
                Часть первая. ПЛЕННИКИ КРОВИ.      

Содержание:
Глава 1. Принцесса.               
Глава 2. Принц.      
Глава 3. Разговоры и размышления. 
***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***

                Глава 1.
                Принцесса.

«Они рождены повиноваться и должны своевременно научиться этому».   
       Императрица Мария Терезия о своих дочерях.



      «На территории одного из тех старинных маленьких королевств Западной Европы, каких в ней было немало в давние годы легендарной старины, до наших дней сохранился древний храм, выстроенный еще прежде, чем в обиход вошли летящие ввысь своды и башни готики, представляя собою образец раннехристианского, романского стиля.

Это массивное каменное здание за прошедшие века вросло в землю настолько, что все ступени его портала опустились ниже уровня улицы, и к ним в свою очередь надо спускаться по ступенькам.

Внутреннее убранство храма вполне соответствует его внешности. Невысокие стены, давящий низкий потолок, холодные и склизкие от без конца выступающей на них влаги, тяжелыми каплями стекающей вниз и порой срывающейся на пол. Вековой, давно устоявшийся здесь могильный холод, угрюмая тишина; мгла, скопившаяся в углах и еле разреженная робкими огоньками свечей, оплывающих перед потемневшими священными картинами с примитивной до наивности, но от этого особенно задевающей и леденящей душу живописью; черные ниши, из которых выступают очертания и формы обшарпанных, покалеченных статуй святых, и, наконец, запустение и грязь, - все это, вместе взятое, производит угнетающее впечатление. Мало найдется таких людей, кто почувствует в этих мрачных стенах поэзию их мощи и промчавшихся над ними столетий, и еще меньше окажется тех, кому это доставит наслаждение. Уж больно дикой, суровой и неприглядной представится здесь жизнь тех давно умерших людей, чьими стараниями был поставлен этот храм.

В глубине храма чуть возвышаются над полом несколько гробниц почивших здесь вечным сном королей и королев. На самой древней гробнице выбиты барельефы, из которых явствует, что здесь лежит основатель храма: человек в короне, преклонив колено, в обеих руках подносит миниатюрное изображение храма стоящей перед ним Богоматери.

За долгие годы своего существования храм неоднократно подвергался осквернению. Его брали штурмом, как последний оплот защитников уже павшей столицы, его разоряли и грабили. Нет сомнений, что немало событий и историй связано с ним. Но время стирает не только след на камне – оно порою стирает память. Предания складывались, повторялись, передавались из уст в уста, и наконец, никогда никем не записанные, забывались, так что до наших дней почти не дошло таких, что повествовали бы о прошлом старинной романской базилики. Храм пережил собственную историю. Теперь он похож на заброшенный и забытый обломок прежде гордого величественного корабля, выброшенного на сушу штормами эпох, и никто теперь не знает о нем столько, чтобы пролить свет на давние события, лица, судьбы.

Кроме стен, в храме уцелело очень мало старинных реликвий. Едва ли не самой ценной является небольшая статуэтка, венчающая крышку массивной дароносицы. Статуэтка изображает две сидящие рядом фигурки, судя по коронам на головах и жезлам в руках, короля и королеву. Статуэтка исполнена в традициях раннего Средневековья: в то время, как головы сделаны виртуозно и даже несут на себе печать возможного портретного сходства, тела, скрытые пышными складками широких длинных одежд, не пропорциональны и между своими формами, и по отношению к размерам венчающих их голов.

Лицо королевы с прелестным небольшим ртом и красивыми миндалевидными глазами под правильными дугами бровей кажется совсем юным, чело ее украшает тяжелая корона с железными отогнутыми от центра зубцами, а вдоль щек и шеи, обвитой ожерельем, спускаются на грудь две туго заплетенные косы.

Голова короля также увенчана короной, на плечи из-под нее спадают длинные прямые волосы. Судя по углублению спереди на обруче короны, на ней когда-то красовался драгоценный камень, но чьи-то дерзкие смертные руки вытащили его, и вор использовал добычу для собственных нужд, так что сокровище кануло в вечность, как и многое, многое другое.

Король и королева сидят на двойном кресле, у короля спинка повыше, у королевы – пониже. Кресло снабжено двумя подлокотниками и разделено третьим. Этот третий подлокотник украшен женской головкой. На спинке королевского кресла с оборотной стороны когда-то выбиты были три слова, вероятно, три имени, но выбиты столь небрежно, что время сумело окончательно стереть их.

Примерная датировка дароносицы и украшающей ее крышку статуэтки относит ее к эпохе так называемого «темных веков». Там след ее теряется. Нельзя установить с точностью даже то, какие короли и королевы правили в этот период в разных странах. Забвения избежал, пожалуй, один король Артур, но поплатился за это тем, что из реальной личности сам сделался легендой. Неизвестно даже то, является ли эта статуэтка собственностью храма, в котором она находится на сегодняшний день, или же она попала сюда издалека – может быть, из другой страны, из другого королевства.

Множество гипотез и просто легенд породило это наследие прошлого – да оно и не удивительно. Вот одна их этих легенд, поэтичность которой и глубокая, непреходящая человечность, заложенная в ней, сами по себе достаточно ценны для того, чтобы вопрос о ее правдивости утратил немного своего сухого педантизма…»       

        Красивая зеленоглазая девушка с золотисто-каштановыми волосами отложила перо, неторопливо перечитала только что набросанные ею на бумаге строки и улыбнулась. Ей понравилось то, что она написала. Творчество вообще давало ей ни с чем не сравнимое наслаждение, и она всегда считала часы и минуты до того счастливого времени, которое выпадало ей среди ее обычных повседневных занятий, чтобы можно было  посвятить его своему увлечению. Без того, чтобы она не написала хоть несколько строк, не проходило и дня. Если же все-таки проходило, сочинительница начинала испытывать душевный дискомфорт.

За своей работой, работой мысли и пера, она способна была забыть обо всем, и о себе самой также. Закрыв свою заветную тетрадь, она задумалась, будто улетев вслед за своей мечтой… далеко-далеко… Она грезила о той истории, которая все отчетливее складывалась в ее мозгу и которую она собиралась записать, создав новую легенду, свою собственную.

Сладкая волна жасминового аромата вливалась в распахнутое окно. За окном природа томилась и изнемогала в ленивых объятиях июльского зноя… Тут, однако, ее окликнули.

- Чем ты занята, Соня? – спросил поспешно обернувшуюся девушку привлекательный, хотя и несколько полноватый мужчина средних лет, входя в ее комнату упругой и стремительной походкой, несколько неожиданной, если иметь ввиду его тучность, возникнув, словно черное видение, у нее за спиной (поскольку одет он был во все черное). В его облике можно было сразу подметить несколько черт, сходных с ее чертами, что и не удивительно, поскольку он являлся ее отцом.

- Писала в дневнике, батюшка, - откликнулась на заданный вопрос Соня, и в качестве доказательства протянула отцу свою записную книжку, лежавшую тут же на столе. Тот присел на диван, стоявший неподалеку от стола, там, где на стене в резной раме был представлен прекрасный натюрморт, отвечающий общему изяществу здешнего убранства, открыл книжку и прочел последнюю запись, гласившую буквально следующее: «Вчера посланник передал мне миниатюру с портретом жениха».

- И все? – удивленно спросил отец, имевший обыкновение проверять время от времени дневник и тетради дочери, чтобы самому следить за ее развитием и образом ее мыслей. - Ты исписываешь целые горы бумаги, посвящая все свободное время своим фантазиям, а по поводу столь важного события набросала всего лишь две строчки.

             Девушка молчала, потупившись.
- Соня?
- Но что еще я могу сказать, - пожав плечами, произнесла она, и по ее виду могло показаться, будто эти простые слова с их простым смыслом она тем не менее выдавила из себя с трудом. - Ведь дело решено?
- Решено, разумеется, тебе сказали это вполне ясно. Ты станешь принцессой, а потом королевой. Разве ты не рада?
- Рада, - обреченно подтвердила девушка. - И благодарна всем, кто способствовал моему счастью.

             Ее отец вздохнул и покачал головой.
- Я знаю, ты была бы действительно рада, если бы тебе позволили жить в уединении и с утра до вечера писать свои сказки, - произнес он. - Соня, я не возражал против твоих увлечений, твое любимое занятие помогало тебе углубить знание языков, их грамматических правил и стилистики, оттачивая манеру твоей речи и твоего письма, являясь для тебя прекрасной школой, но… Но тебе пора расстаться с этими детскими пристрастиями, - продолжал он более мягко после легкой заминки, - Пойми, моя девочка, отныне твоя жизнь изменилась. Ты уже взрослая. Тебя призывает долг, долг перед твоей семьей и твоей родиной. Твое высокое положение, кровь, которая течет в твоих жилах: все это тебя обязывает.

- Я знаю и помню, батюшка, - ответила девушка-сочинительница, поднимаясь со своего места. Она подошла к отцу и села с ним рядом, прислонившись к его плечу, - Я знаю, - повторила она, - не сомневайтесь.      
- Не сомневаюсь, - произнес тот, но сразу же поправился. - По крайней мере, нельзя сомневаться, что я постарался заставить тебя запомнить эту простую и великую истину, то есть сделал все, от меня зависящее.
- Я все понимаю и всегда буду вам послушна.

Соня произнесла эти слова с полной искренностью. Данное ей воспитание действительно не оставляло ей возможностей для других мыслей и поступков, она и представить себе не могла, чтобы выйти из отцовской воли.

- Замечательно. Тебе выпадает счастливый жребий. Мы должны быть благодарны Великому королю за то, что он устроил для тебя этот брак… И себе самим, разумеется. Если бы мы не вынудили в конце концов Великого короля считаться с нами и не надоумили бы его пожелать наконец несколько приструнить наших соседей, дело бы повернулось иначе. Правда, знатностью и древностью рода короли из Маленького королевства похвастаться не могут, это просто потомки военных вождей германцев, отпрыски немецких рыцарей, и нам они не чета, так что в какой-то мере это неравный брак… Корни нашего рода, рода Владетельных князей, по одной из своих ветвей уходят в глубину давних веков, в Византию, в императорский дворец… Наши предки носили багряницу. Находясь на вершине преуспевания, они пользовались всеми благами утонченной культуры в то время, когда многие другие европейские племена оставались поистине варварами… Но это было давно, а времена меняются. На сегодняшний момент такой союз не смотря ни на что можно считать и почетным, и выгодным. Конечно, королевство на самом деле невелико, но свое место в мире оно тем не менее занимает… По сути дела, благодаря своему положению в точке пересечения многих торговых путей каждая горсть его земли идет на вес золота… Морские гавани, природные богатства, трудолюбивое и отважное население… Они богаты, Соня, хотя дело сейчас не в этом… Одним словом, повторяю, твоему уделу могут позавидовать другие знатные девушки, которым вряд ли удастся  сделать столь удачную партию.   

        Девушка молча слушала, наклонив голову, и солнечные лучи, словно ленты, вплетались в ее волосы, придавая им мягкий и насыщенный золотистый цвет. Ей повезло вырасти в семье не только богатой и знатной, но и по настоящему сплоченной, пропитанной духом искренней взаимной любви. Детей воспитывали и образовывали должным образом, старательно готовя к достойному исполнению той важной роли на политической сцене, которая была предуготована им с момента рождения, но также и баловали, и прощали им шалости и проступки.

Отец, человек энергичный и целеустремленный, твердой  рукой державший бразды правления над наследственными землями, почти все свое время посвящая делам управления, но находя все-таки возможность также заниматься семейными делами, разрешал своей старшей дочери отвлекаться от книг и бесед с наставниками на сочинение стихов и рассказов, а ее пьесы даже ставили в домашнем театре, - также как ее младшей сестре он позволял порой отлынивать от занятий, меняя грифельную доску на зеркало, а уроки математики и грамматики на общение с  портнихами. 

Мать, веселая, красивая, была несколько слабохарактерна и слегка ленива… может быть, не очень умна, зато очаровательна. Она вообще не умела быть с детьми по настоящему строгой. Спасаясь от гнева отца, если им не повезло вдруг этот гнев возбудить, дети всегда искали защиту у нее и всегда эту защиту находили.

Одним словом, детство княжеских отпрысков можно было смело назвать безоблачным и счастливым, а если его что-то и омрачало, то лишь мелкие ссоры да детские болезни. Но теперь все изменилось. Для старшей княжны, Софьи, искали жениха вот уже года три-четыре. Ей скоро предстояло отпраздновать свое восемнадцатилетие, а восемнадцать полных лет - не малый возраст для девушки, между тем ее отец (мать принимала в этой деятельности небольшое участие), - отец как будто не торопился расставаться с дочерью. Соня привыкла к бесконечным разговорам о своем предстоящем браке и перестала обращать на них внимание, ее жизнь текла по-прежнему, ее занимали все те же дела и увлечения. И вдруг все изменилось.
      
Во-первых, семья понесла тяжелую утрату – умерла мать. Отец облачился в траур и поклялся никогда не снимать его, печалясь о любимой жене. Во-вторых, политические осложнения и вызванные ими треволнения не оставляли места для слишком глубокой и продолжительной скорби. В-третьих, жених для старшей дочери был наконец найден… 

        Владетельное княжество, зажатое между большими и малыми государствами, на западе и севере граничило с европейскими, а на востоке и на юге с азиатскими народами. Юго-восточная граница испокон веков сочилась коровью и пылала огнем, здесь редкие месяцы не омрачались военными стычками, поэтому именно северо-западный рубеж должен был стать дверями в мир, где обрести помощь представлялось единственно возможным. Однако на самом деле опасны были и те соседи, и другие, ведь никто из них не отказался бы проглотить кусок чужой земли. Да с великой радостью! Но пока что это никому из них не удавалось сделать.

Один великий политический деятель однажды высказался в том смысле, что небольшое государство неминуемо погибнет, если крупное государство решит его захватить, но имеет шанс уцелеть, если таких враждебных захватчиков окажется хотя бы два. Балансируя между ними и становясь ареной столкновения их интересов, небольшое государство обретает таким образом реальный шанс уцелеть.

        Брак Владетельной княжны Софьи на настоящий момент являлся важным ходом в сложной игре на выживание. Она знала это, ей можно было не повторять прописные истины, однако ее отец, навестивший ее и прервавший ее занятия для беседы, которая представлялась ему весьма важной, продолжал говорить все в том же духе – о том, что княжна могла бы оказаться женой какого-нибудь захолустного князька, каких вокруг пруд-пруди, у которого, кроме старинного имени, уже давно почти не имелось ни средств, ни владений, но вместо такой незавидной участи ей суждено войти в семью настоящего суверена, хотя бы даже и не самого могучего на свете, однако не лишенного влияния.

- Мне останется только пристроить твою сестру, когда она тоже подрастет, и можно считать, что жизнь удалась… Ты видела портрет жениха? Ах да, ты же записала, что видела.
- Но разве можно судить о чем-то по портрету? – робко возразила Соня. - Когда женят или выдают замуж, портреты невест и женихов всегда красивы. А потом окажется, что жених маленького роста, что он толстый и что у него плохая кожа…

- Наш посол говорит, что этот принц красавец, - решительно отверг ее возражения отец, - а твоя внешность, Софья, бесспорно, ставит тебя в ряды самых привлекательных девушек и самых достойных и завидных невест. У тебя прекрасная осанка и величавые манеры, ты умеешь держать себя на людях, к тому же ты отлично образована и должным образом воспитана и подготовлена к той особенной роли, которая выпадает тебе в жизни – роли второй, а возможно, и первой дамы страны, роли королевы… Одним словом, вы с принцем составите прекрасную пару.
- Да, батюшка…

- Супруга нашего посла поговорит с тобою относительно ожидаемой свадьбы в дороге, я уже уполномочил ее это сделать. Сейчас я хотел побеседовать с тобой о более важных вещах. Тебе всегда следует помнить, кто ты, откуда ты родом и какую веру ты исповедуешь.
        Брачный договор предусматривает, что ты сохранишь веру, в которую тебя крестили при рождении и в которой тебя воспитали, а специально включенный в него пункт призван оградить тебя в этом вопросе от возможного давления, но даже если обстоятельства переменятся, тебе следует оставаться непоколебимо твердой. Таков твой первый, главный долг.
        Твой второй долг состоит в том, что ты никогда не должна предавать интересы своей земли, ни в коем случае… Напротив, всегда и всюду, где бы ты ни оказалась, что бы с тобой ни происходило, ты обязана ощущать себя до мозга костей частью своего народа, оставаясь верной дочерью своей родины, сохранив ее образ в своем сердце и в своем уме как самый светлый и возвышенный. Это для тебя должно быть свято, как Божья заповедь…
        Разумеется, женщина рождается для того, чтобы повиноваться мужу, так учит Святое писание. Однако ее женская сила может быть очень велика. Вызови к жизни все свое очарование, постарайся обворожить принца, чтобы он принял тебя в свое сердце, и используй свое влияние, свое женское влияние, моя дорогая, на благо твоим родным. Я думаю, со временем ты сумеешь в этом преуспеть, но предупреждаю, поступай с мудрой осмотрительностью, чтобы никто и не подумал, будто в браке верховодишь ты. Подобная ситуация тем более недопустима в случае, если твой супруг в самом деле со временем станет королем, ведь тогда ты окажешься не только его женой, но и его подданной.
        Сделавшись же вслед за ним королевой, а это, учитывая обстоятельства, весьма вероятно… во всяком случае, произведя на свет мальчика, ты определенно превратишься в мать наследника престола… и при условии любви и доверии к тебе твоего супруга… все это вместе взятое создаст для тебя чрезвычайно выгодное положение, сообщит тебе большое значение и, наконец, дарует настоящую власть.
        За все это ты и будешь бороться любыми доступными тебе средствами. Мы очень на тебя рассчитываем, Софья, мы возлагаем на тебя большие надежды, мы многого от тебя ждем.
        Правда, Речной вопрос не удалось включить еще одной отдельной статьей в брачный контракт, но я все же не устаю от души надеяться, что он будет наконец решен в нашу пользу.

Соня не хотела снова возражать, но все же не удержалась от вопроса:

- Однако если я в самом деле однажды стану королевой, разве тогда я не должна буду думать о благе моих подданных?

- Конечно, должна. Веди себя так, чтобы им понравиться, приспосабливайся к обстоятельствам, будь приветливой, учтивой, милостивой, по возможности прими и уважай традиции и обычаи твоей новой родины, во всяком случае никогда не говори о тех обычаях, которые были знакомы и дороги тебе прежде, тем более не утверждай, что они лучше, но не забывай своих корней. Слушай министров и королевских родственников, но никогда их не слушайся. Твоим первым советчиком станет наш посланник, через него ты будешь получать мои наставления и инструкции. Без моего одобрения не принимай безоговорочно даже наставления и инструкции твоего главного свата, Великого короля. Сейчас он благоволит к нам и обещает разрешить наши проблемы, но кто знает, каким образом обстоятельства сложатся в дальнейшем. И не верь никому, а меньше всего твоему мужу. Ни в коем случае не открывай ему не только свои мысли, но и свое сердце. Ты понимаешь меня?

- Да, - сказала Соня, отказавшись от попыток не только возражать, но и задавать вопросы.

На самом деле последнее время она очень плохо понимала своего отца. Куда делись его всегдашняя любовь, забота, внимание? Владетельного князя занимали сейчас только политические вопросы, личность девушки будто растворилась в них, так что Соне иногда приходило на ум, что она в качестве живого существа, со всеми своими чувствами и переживаниями, чаяниями и надеждами, превратилась для окружающих в подобие какой-то вещи, имеющей определенную стоимость.

И ее родные, и сваты, и соседи, могущественные и не слишком, оценивали ее, как неодушевленный предмет, как печать с геральдическим гербом, приложенный к договорам и соглашениям, вызванным к жизни намеченным брачным союзом. Ах, была бы жива сейчас матушка…

Она умерла год назад, тяжелая рана от ее потери уже немного поджила, но Соня все равно часто вспоминала о ней. Ей ее так не хватало. Ей казалось, что мать лучше поняла бы ее, хотя и являлась в свою очередь Владетельной княгиней, между тем как ее отец напрочь игнорировал чувства дочери, словно забыв о том, что у нее могут быть чувства.

Он выразил недовольство по поводу крайней лаконичности записи, сделанной ею в дневнике, посвященной заочному знакомству с женихом, но что же он хотел бы прочесть, в таком случае, какая реакция девушки, какое высказывание его бы удовлетворили? Соня видела, что в чем-то не оправдала его ожиданий, но тем не менее даже ради того, чтобы ему угодить, не могла себе этого даже представить.    

        Закончив наконец разговор с отцом (- Твое высокое предназначение делает тебя счастливейшей женщиной на земле. Принести пользу родной стране – лучшая и достойнейшая доля из всех, которые когда-либо выпадали представительнице благородного рода, - сказал тот напоследок с поистине царственным величием), и проводив его до порога, Соня вновь вернулась к столу и снова взяла было в руки заветную тетрадь, в которую недавно с таким удовольствием заносила свои «фантазии», но очарование ушло, оно отступило перед вторжением извне, оказалось развеяно, подобно лепесткам цветов от порыва ветра…

Да, все решено, она скоро уезжает. Покинет этот дом, этот сад, этот город и его окрестности, такие привычные ей с самого детства. Возможно, больше никогда не увидит крест над куполом главного городского собора, отражающийся в волнах реки, видной отсюда, из окна… Никогда не войдет в эту светлую, красивую комнату, не сядет за этот письменный стол, не взглянет на прекрасный натюрморт на стене над диваном, где так часто сиживала вместе с дорогими ей людьми…

Отец твердит о долге, о возложенных на нее больших надеждах, твердит так, будто она шпионка, лазутчица, которую засылают на территорию враждебного государства… Как можно притворно восхищаться чужими нравами и порядками, лелея в душе иные идеалы? Как можно полюбиться новым подданным и не упустить при этом интересы своей семьи? Как можно заставить принца открыть ей свое сердце, а своего сердца ему не открывать? Как можно при таких условиях стать принцу хорошей женой и хорошей госпожой для его народа? Увы, в данном резком противоречии, которое могло оказаться роковым, ей предстояло разбираться самой.   
 
        Взволнованно пройдясь по комнате и остановившись на миг перед зеркалом, княжна с минуту напряженно вглядывалась в собственное, привычное ей до мелочей отражение так, словно вдруг увидала себя впервые. И впервые подумала о том, что дарованная ей природой красота может означать отнюдь не пролог к будущему счастью… Не обладай она этой юной цветущей прелестью, этими пышными волосами и стройной женственной фигурой, ее, возможно, сейчас не ставили бы в утеснительные условия принять жребий невесты поневоле… «Твоя внешность ставит тебя в ряды самых привлекательных девушек и самых достойных и завидных невест…» Не исключено, что, будь она, напротив, некрасивой, ее бы оставили в покое.

        Временами ей приходила мысль уйти в монастырь, посвятив себя служению Богу, и однажды она осмелилась даже заговорить об этом с отцом, но реакция его была такого рода, что второй попытки она делать ни в коем случае бы не стала.

- Ты совершенно не представляешь себе жизнь за монастырскими стенами, - услышала она. - То, что ты воображаешь себе, ничего общего не имеет с реальностью. Ты дитя, витающее в облаках. Забудь эти глупости и сосредоточься на своем долге.

        Пока она размышляла обо всем этом, неприятно растревоженная беседой с отцом, за дверью снова раздались шаги: сегодня ее уединение нарушалось то и дело, ей не оставляли времени для того, чтобы успокоиться и обрести душевное равновесие, утраченное в связи с важными происшествиями, касавшимися ее и всей ее будущей жизни напрямую.

Следующим визитером оказался старший брат Сони. Правда, старшинство его исчислялось всего лишь годом и парой месяцев, к тому же из-за своего цветущего румяного вида, который вообще был свойственен всем членам княжеской семьи, являясь их семейной чертой начиная с Владетельного князя, выглядел он даже немного младше своих лет, так что брат и сестра относились друг к другу чаще всего как ровесники. 

- Дело-то слажено, я слыхал? – спросил он. Как всегда, близоруко щурясь, он сейчас довольно тяжело прихрамывал, поскольку вчера, садясь на лошадь, поставил сослепу ногу мимо стремени и упал прямо под лошадиные копыта. «Наездник-то я тот еще, - объяснил он встревожившимся родным, узнавшим про его увечье, - Да ладно, жив пока остался, это главное, а синяки заживут…» 

- Да, - кивнула Соня в ответ на слова брата. - Мне сказали, что я уезжаю на днях… Славчик, - вдруг против воли вырвалось у нее, - Тебе хоть немного жаль меня?

- Жаль? – Владислав (таково было полное имя княжича, которым окружающие люди никогда его не называли, так же как не называли и Владом) заморгал светло-голубыми глазами, расплывчатый в результате довольно сильной близорукости взгляд которых имел странную особенность смотреть в пространство перед собою, не фокусируясь на определенных предметах и потому напоминая взгляд человека, опьяневшего в результате приема лишней порции алкоголя,  что придавало лицу этого юноши, и без того не слишком выразительному, поскольку он в целом не унаследовал ни красоты матери, ни характерности отца, вечно рассеянное и какое-то сонное выражение.

Впрочем, сейчас и помимо этого обычного для него рассеянного вида княжич казался дополнительно растерянным, будто сам еще не знал, как отнестись к происходящему.

- Конечно, разлука и все такое… - заговорил он снова, пожимая плечами. - Я буду скучать… Надеюсь, у тебя все сложится хорошо… А вообще, знаешь, милая, что я тебе скажу? – вдруг неожиданно воскликнул он, и его румяные щеки прямо-таки запылали от охватившего его в этот миг внутреннего чувства, - Тебя не ждет ничего особенно противного. К тому же тебе хоть делать ничего не надо будет, лежи себе пластом и в потолок глазей. Мне больше жаль твоего бедолагу-жениха. Я прекрасно представляю, что он сейчас испытывает. Все ведь зависит от него, а не от тебя. Если у него ничего не получится, виноват окажется он, а не ты. Тебя пожалеют, а над ним посмеются. Скрыть-то ничего не удастся, обстоятельства королевских свадеб всегда на виду. Я отлично помню, как на мою голову свалилась моя женушка…

Девятнадцатилетний княжич, «неуклюжий Славчик», как его прозвали в семье, был женат уже больше года.
 
- Не успели познакомиться в церкви на венчании, как ложись с ней в постель и изволь показать себя мужчиной…
- Но она ведь приезжала вместе со своим отцом за несколько месяцев до вашей свадьбы, - справедливости ради напомнила брату Соня. - И вы были представлены друг другу.

- Приезжать-то приезжала, но тогда я еще понятия не имел о том, что это моя невеста, и даже не подумал обратить на нее внимание, - не уступал княжич. -  Нет, свадьба это точно был такой ужас… Мне-то еще повезло, я-то хоть близорук… Не подумай, я не хочу сказать, что на тебя твоему жениху и смотреть не захочется, - поторопился поправиться он, вдруг заметив, что зашел слишком далеко и говорит вещи, которые могут покоробить слух сестры слишком сильно, - Я хочу только уточнить, что в такой ситуации чем меньше видишь, слышишь, замечаешь и рассуждаешь, тем оно лучше… Правда, я слыхал, что принц твой в этом деле не новичок, так что, наверное, сдюжит как-нибудь… Да и на вид он, кажется, ничего себе… Во всяком случае, народ, когда его видит, говорят, в стороны не шарахается. Ну, хотя бы не кривой и не хромой…

Княжич еще несколько минут разглагольствовал в этом духе, между тем все более и более впадая в весьма своеобразную манеру выражения своих мыслей, усвоенную им еще в детстве, в общении со своей кормилицей и своими молочными братьями, происходившими из самой простой семьи, с которыми его поздно разлучили, не желая огорчать ребенка, а затем уж и лучшие учителя ничего не смогли с этим поделать и полностью выправить стиль его речи, способной порою оскорбить утонченный слух… и его родные и прочие окружающие принуждены были до известной степени мириться с данным обстоятельством поневоле…   

- Опять же ведь не оставаться тебе в старых девках, - говорил он. - Восемнадцать лет это не пятнадцать, пора, знаешь ли… Да ты, я гляжу, нервничаешь, сестричка, - взглянув, наконец, на окончательно примолкшую собеседницу попристальнее, воскликнул молодой человек, - Помолись, что ли, говорят, это помогает, хотя я лично как-то в это не верю. Уж очень мелкий вопрос, люди каждый день толпами женятся и выходят замуж, так что вряд ли там, на небеси, это кого так уж занимает. Еще одна девка перестанет ею быть, всего-то и делов-то, а под принцем или под простым мужиком, тут как раз и не важно вовсе, эту штуку господь бог по своему подобию для всех смастырил на равных, начиная с Адама, который ею первым и попользовался в свое удовольствие и для увеличения народонаселения… Что ты хмуришься? Не будь ханжой, я ведь во многом совершенно прав…

Что ж, так оно и было. Соне только и оставалось, что слегка выбранить братишку за изречение последней богохульной сентенции, постаравшись при этом, однако, в самом деле не впасть в ханжество, но в душе она упрекнула его в другом, поскольку он, как и предыдущий ее посетитель, не пожелал выразить ей хоть малую толику искреннего сочувствия, которое сейчас так согрело бы ее душу…

        Проводив его в своей черед и вернувшись к своему столу, она открыла шкатулку, стоявшую здесь же, среди ее бумаг, разложенных на столешнице, и достала из этого хранилища маленькую миниатюру, упакованную в шелковый лоскуток, развернув этот лоскуток и вновь внимательно посмотрев на живописное изображение заграничного принца, которого интересы ее семьи и вмешательство благоволившего в настоящее время к ее родным и к ней самой Великого короля назначили ей в мужья.

Отец так легко, вскользь обмолвился о ее будущем муже и сразу забыл о нем, выпуская из виду переживания дочери. Брат думал больше о себе и даже о мужской солидарности, если уж на то пошло, но не о сестре. Что касается самих обстоятельств свадьбы, то о них с нею поговорят только потом, в дороге, когда для этой маловажной беседы отыщется наконец время, и не родные ей люди, а глупая напыщенная супруга нарочного посланника, которая вместе с мужем должна сопровождать ее в столицу Маленького королевства, командуя при том остальной ее свитой… Хотя бы это был кто-нибудь еще! Кто-нибудь более душевный, более любящий, более сопереживающий… Но увы, такого друга рядом с нею нет и не будет, мать ей никто не вернет…
 
        Соня думала обо всем этом, вглядываясь в портрет, который держала в руках. С миниатюры на нее глядел темными коричнево-зелеными глазами черноволосый красивый юноша. Но Соня не верила портрету, она знала, как часто изображения бывают неточны и льстивы. Вдруг он на поверку в самом деле, как она и опасалась, толстый, прыщавый или у него неприятный запах изо рта? Видевший его лично дипломат говорит, что принц миловиден… Ему восемнадцать лет, столько же, сколько и ей… Слава богу, что это не какой-нибудь тридцатилетний старик… или пятнадцатилетний мальчишка… А кроме этой подробности, да еще того, о чем обмолвился мимоходом ее брат, она о нем ничего пока и не знает…

Впрочем, так или иначе, но ей предстоит стать его женой, матерью его детей… Трон ныне занимает его старший родственник, но он бездетен, стало быть, как на это обратил внимание ее отец, ее сын, буде он появится, станет наследником престола в следующем поколении, и соперников для него не предвидится… Хоть эта перспектива радует. Но как-то все у нее получится? Как-то все сложится?

        Не желая больше мучиться неизвестностью, страхами и обидой на родных, Соня заставила себя сесть за стол, открыла новую чистую тетрадь (предыдущая оказалась исписана уже до конца) и попыталась погрузиться вновь в мир своих причудливый сказочных грез. Она по опыту знала – лучшего лекарства от жизненных треволнений ей не найти. Когда умерла ее мать, она исписала посвященными памяти дорогой покойной рифмованными строками пять таких тетрадей, после чего ей наконец стало легче, ведь в эти стихотворения вылилась вся боль ее страдающего сердца, хотя, к сожалению, они не все были настолько хороши, как следовало бы… вот ее сестра, например, даже вернула врученный ей список, не пожелав хранить его у себя, видимо, как содержащий недостойные ее особого внимания произведения, несмотря на тему, вызвавшую их к жизни…

Решительно сжав в руке тонко очиненное перо, Соня твердо намеревалась обуздать томившую ее день и ночь душевную смуту. Сначала дело не ладилось, но затем она увлеклась и забылась. Окружающий мир не перестал существовать, но словно ослабил железную хватку, с которой держал ее тело и душу в своем плену. И ей стало наконец спокойно и хорошо…
   
        Однако, как же на деле беззащитны и уязвимы бывают те, кто предпочитает уход от реальности в царство фантазии и мечты, ведь им в самом деле свойственно витать в облаках, едва удостаивая взглядом грешную землю, и не всегда они замечают грозящую им опасность. Покой, обретенный таким образом, часто обманчив. Хорошо, если рядом есть близкие люди, которые достаточно сильны, чтобы поддерживать и утешать их, помогать им и их оберегать, поскольку мечтатели нуждаются в помощи и поддержке больше, чем кто-либо другой…

Хотя, впрочем, их все равно не удержишь в рамках благоразумия, которого для них не существует. Они идут своим особым, мистическим путем, пронзающим жизнь и уводящим куда-то… в края невиданных красот и неслыханных чудес… в безвременье грез… и кому из простых смертных, даже вооруженных и окрыленных истинной душевной привязанностью к этим существам не от мира сего, удалось бы уберечь их, ведь в первую очередь их следует оберегать от них самих, но это-то и невозможно…
   
***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***
                Глава 2.
                Принц.

«Династические браки редко сопровождались романтическими чувствами. Считалось, что сердца и желания монархов будут существовать раздельно с практическими расчетами».
        Дэвид Фрейзер, историк. 


       
        Один аристократ, живший в XVIII веке, которому отец энергично сватал богатых европейских невест, высказался в письме к сестре о том, что брак противен природе (кстати, он так и не женился). Он имел ввиду династические браки, браки из расчета, которые заключали люди знатные. Такой брак подразумевал исполнение приличий и супружеских обязанностей ровно настолько, чтобы удовлетворить целям, ради которых он заключался: продолжение знатного рода во-первых и важные связи между знатными родами во-вторых. 

В случае браков глав государств и их ближайших родственников это также были связи международные. Выполнив свой долг в этом отношении, женатые и замужние представители и представительницы привилегированного класса начинали жить своей жизнью, заводили любовные связи на стороне и порою столь изящно избегали острых углов в общении друг с другом, будто их в такой ситуации и вовсе не могло существовать.

Иногда, правда, случалось, что король и королева или принц и принцесса крови, обвенчанные из династических соображений, вдруг проникались друг к другу настоящей симпатией, и их брак фактически не распадался после рождения ими наследников, но такое случалось не часто и по сравнению с общим обыкновением даже казалось уже чуть ли не дурным тоном, поскольку самым вопиющим образом нарушало привычный ход вещей. А уж когда один из королей заявил, что не собирается заводить официальной фаворитки, то большинство его подданных сочли, что это уже вовсе неслыханно, и соответственно испытали острое недовольство: стереотипы поведения оказались нарушены, а вакансия при дворе  упразднена, ну куда это годится!    

        Молодых людей из правящих или близких к правящим семей воспитывали соответствующим их положению образом - положению разменной монеты в политических сделках большей или меньшей важности. Прежде, чем сыграть роль королей и королев, они, едва достигнув совершеннолетия, а часто и до этого времени, являлись пешками в чужой игре. Хрупкие уязвимые фигурки юных принцев и принцесс двигали по доске руки тех людей, кто на тот момент оказывался допущенным к шахматному турниру: самих царственных родителей, их министров, их советников.

При решении судьбы того или иного отпрыска настолько же ветвистого, насколько старинного родословного древа, какие только лица не оказывались посвященными в суть и выводы совещаний по тем секретным делам, которые обычно люди решают в узком семейном кругу.  В результате между сведениями о ходе переговоров по жизненно важным для существования государства вопросам, а также о состоянии здоровья и интимных деталях общения между новобрачными практически не делалось различия, и не мудрено, ведь, к примеру, на то, что скажет отец жениха по поводу того или иного предложения отца невесты, не могли не повлиять отношения между его сыном и данной ему женой, поскольку наличие будущего наследника престола, пищащего в кроватке в окружении многочисленной придворной челяди, определяло будущее двух известных, власть имущих семей, в итоге же закономерно должно было отозваться на всех и вся без исключения.

Вот и получалось, что животрепещущие известия о некоторых частных делах, если рассматривать их под таким углом (а так их и рассматривали, то есть как равноценно государственные), находили своих спешных гонцов и в уполномоченных посланниках, и в дипкурьерах, и в лейб-медиках, и в учителях музыки, чтобы затем разлететься по странам и континентам.

Чему же удивляться, когда в таких условиях даже у вышколенных и вымуштрованных потомков великих и малых королей порой все-таки нет-нет да и сдавали нервишки… и помимо послушания вдруг просыпалось то, на что они, казалось бы всемогущие от самого момента рождения, посланные свыше повелевать людьми и вершить судьбы миллионов, не имели ни малейшего права именно по этому самому счастливому случаю своего рождения, - на человеческие эмоции, на человеческое достоинство.

Тогда молодая принцесса писала о том, что сознает себя всего лишь невольницей в руках окружающих, что ее титул давит ее, словно каменная осыпь, обрушившаяся ей на голову, что ею расплачиваются, словно монетой, что она является заложницей интересов стран, но не смеет проявить свои собственные чувства.

Тогда молодой король, вместо того, чтобы, как и положено, осчастливить свою новую жену объятиями, необходимыми для продолжения королевского рода, не мог удержаться от того, чтобы вдруг не разрыдаться, потому что вспомнил свою прежнюю возлюбленную, отнятую у него смертью.

Тогда непокорный королевский сын имел смелость и наглость заявить о том, что вынужден из-под палки сделаться производителем, между тем как он отнюдь не животное, а женившись все-таки поневоле и кое-как выполнив свои обязанности супруга, торопился покинуть жену через какой-нибудь час общения с нею и на протяжении всей остальной ночи шлялся где-то по улицам продолжавшей праздновать его свадьбу столицы в компании своих приятелей…

Тогда даже более зрелый государственный муж, попавший волею судьбы в схожую ситуацию и стоящий на пороге династического брака, возможно, помимо собственного желания вспоминая прекрасную женщину, в которую был некогда по-настоящему влюблен, мог для душевного облегчения высказаться еще грубее и определенней.

Но до тех пор, пока существовали монархические государства, продолжала существовать и отлаженная веками система отношений между ними, а раз так, то все оставалось по-прежнему. И тень вековых традиций, то есть того, что один автор окрестил «наследием грубого и устаревшего прошлого», по-прежнему нависала над хрупкими фигурками королевских пешек, грозя не только омрачить их душевных горизонт, но и сломать их, смять… что, порою, как известно, и случалось. Ибо, следуя известному выражению, - «положение обязывает».

- ...Не думайте, что она поступит, как третья дочь короля Лира, которая заявила отцу о своей готовности любить будущего мужа больше, чем родителя, давшего ей жизнь. Такое бывает только в театральных пьесах. Жизнь, если даже и сравнить ее с театром, ставит пьесы совсем другие. Девицу уже проинструктировали наилучшим образом относительно того, как соблазнить вас и как вас использовать. Если вы в этом сомневаетесь, то я не сомневаюсь в том, что мы не только пустили к себе вражескую лазутчицу, но и в том, что ее действия будут успешными. Не вздумайте открыть ей сердце, ведь она вам даже и мыслей своих не откроет, их узнают только ее отец да ее духовник на исповеди, но ни Владетельный князь, ни этот православный поп, конечно, ничего вам не сообщат.

Первый министр сделал многозначительную паузу и посмотрел на своего молодого собеседника, проверяя, какое впечатление производят на того произнесенные им только что слова.

- Но ведь ей нельзя запретить писать отцу, и ведь вы сами согласились на то, чтобы она сохранила свободу совести и продолжала исповедовать свою религию, - сказал принц.

Первый министр, мужчина средних лет, и принц, юноша лет восемнадцати-девятнадцати, медленно прохаживались по дорожке парка. Благоухал жасмин, полдень будто плавился в горниле летнего зноя. Стояло самое жаркое время года, июль месяц.
         
- Конечно, согласились, - кивнул министр. - У нее будет свой штат придворных, свой духовник и для нее уже подготовлена во дворце особая капелла.
- Вы словно расписываетесь в своем проигрыше, - пробормотал принц.

Министр помолчал минуту-другую, обозревая цветущие купы деревьев и клумбы на зеленых лужайках, орошаемые серебристыми брызгами фонтанов, но вряд ли отдавая себе отчет в том, на что он смотрит в данную минуту, поскольку его занимали совсем другие материи, далекие от красот природы и рукотворного паркового великолепия. Его мысли очерчивали перед ним уже устоявшийся круг, а размышлял он  примерно так: «Что еще оставалось делать, раз брак этот необходим. Вызывать неудовольствие Великого короля опасно, и на данный момент, и вообще…  Владетельные князья постарались его улестить, и он, кажется, стал принимать их интересы так же близко к сердцу, как свои собственные. Пока нам не удастся их поссорить, придется терпеть эту славянку и всех ее родственников. Странно, что король-лютеранин покровительствует на сей раз православной княжне, но чего только на свете не бывает».

- Вы сказали – проигрыш, - произнес министр вслух. - Но проигрышей и выигрышей может быть столько угодно, пока игра не закончена. А она не закончена. Просто так сложились обстоятельства. Если бы родня вашей матушки вовремя оказала нам помощь… Увы, увы! Хотя нежданные осложнения имеют место так далеко отсюда, за океаном, отозвались они здесь, у нас.  Но ничего, главное, переждать неблагоприятное время. В конце концов, можно утешаться тем, что это отнюдь не неравный брак, но даже весьма почетный. Корни рода Владетельных князей по одной из своих ветвей уходят куда-то в глубину веков, в Византию, в императорский дворец… Их предки носили багряницу… Находясь на вершине преуспевания, они пользовались всеми благами утонченной культуры в то время, когда наши предки только строили с мечом в руках свое благополучие. Это было, конечно, давно, а времена меняются, однако и на сегодняшний момент такой союз, как я уже сказал, можно считать вполне приемлемым вариантом. Правда, Владетельные князья бедны, но дело сейчас не в этом… Вам передали портрет вашей нареченной, ваше высочество?

- Да, - сказал принц. - Она кажется миловидной, но портреты ведь всегда лгут. Может быть, она толстая, прыщавая и у нее неприятный запах изо рта. 

- Портреты лгут не всегда. Наш посол находит княжну великолепно образованной и воспитанной, а также вполне привлекательной и вполне зрелой, что не мудрено, так как ей уже восемнадцать. У нее пышные золотисто-каштановые волосы, глаза того болотно-зеленого цвета, который называют славянским, и прекрасная грудь. Последнее немаловажно, согласитесь.

Принц промолчал. Первый министр разговаривал с ним, казалось бы, как мужчина с мужчиной, умышленно избегая обиняков, и не без причины, ведь матушка принца, Вдовствующая принцесса Морская, госпожа Элеонора, имела уже случай похлопотать о том, чтобы одна привлекательная молодая дама взяла на себя приятную обязанность просветить ее юного сына относительно необходимых для удачного завершения всего затеянного мероприятия знаний и вооружить его достаточным опытом, поскольку политический акт по условиям этой самой игры должен был быть непременно скреплен должным образом актом, соответствующим случаю. Во дворце все об этом знали, не только Первый министр, и стыдиться тут не приходилось – так было принято, к тому же, как это тоже все слышали, у принца всё отлично получалось…

Но принц промолчал, только по своей привычке, проявлявшейся, когда у него что-то не ладилось или его что-то сильно раздражало, сжал руки в кулаки так крепко, что они покраснели.

Он не любил Первого министра, был уверен, что его мать дружит с ним по необходимости, и чувствовал к тому же, что не может обмануть этого умного, хитрого и жестокого человека, платящего ему той же самой монетой неприязни, впрочем, вряд ли на самом деле вообще способного испытывать мало-мальски благородные чувства… чувство дружбы, к примеру.

Разговор, затеянный Первым министром, ему решительно претил, хотя он и понимал, что без этого не обойтись. Некоторые высказывания вельможи задевали его своим цинизмом, и он ощущал, что его собеседник поступает так нарочно, то есть нарочно царапает нежную, не успевшую загрубеть кожицу…

И принцу, хотя он презирал собеседника за его непробиваемость, за явную  неспособность к тонким ощущениям и за невозможность понимать в других всплески ему самому, видимо, неведомых эмоций (во всяком случае, он так считал, исходя из своих наблюдений), все же опять, уже в который раз захотелось поскорее вот именно что огрубеть, закалиться и перестать наконец вздрагивать от колкостей и краснеть от скабрезностей… перестать быть удобной мишенью для таких вот отвратительных мерзавцев…
         
Между тем Первый министр, не дождавшись ответа, продолжал свою речь:

- Ну да бог с нею, с княжной, пусть ее молится по-своему сколько ей влезет в своей капелле, от нас не убудет, если мы при том все-таки сумеем посадить ее на короткий поводок. Главное, чтобы вы в угоду этой девчонке не предали интересов своей страны, своего народа. Вы должны это помнить четко, как Божью заповедь, и днем, и ночью. Женская сила может быть весьма велика.
       Девицу наверняка научат вызвать к жизни все свое очарование, и она постарается обворожить вас, постарается заставить вас принять ее в свое сердце, а далее, благодаря своему влиянию, своему женскому влиянию, ваше высочество понимает, о чем я говорю, она попробует вмешиваться в дела нашего королевства, чтобы устраивать дела своего родного княжества. Конечно, они там рассчитывают, что со временем она сумеет справиться с этой задачей.
        Мой святой долг как верноподданного, как истинного сына своего народа, как патриота своей страны и, наконец, как человека, особенно преданного интересам семьи нашего национального героя, вашего покойного отца, предупредить вас о возможных опасностях и предложить вам поступать с мудрой осмотрительностью, чтобы ни у кого ни при каких обстоятельствах даже и тени сомнения не могло возникнуть, будто в вашем браке верховодит иностранка, да еще придерживающаяся другого вероисповедания.
        Учтите, такая ситуация совершенно недопустима, тем более, что у вас есть все шансы стать со временем королем… во всяком случае, ваш сын, буде он появится на свет, определенно еще в колыбели станет наследником престола… жена же ваша вслед за вами получит королевский венец, что еще более возвысит ее, способствуя занятию чрезвычайно выгодного положения, приобретению большого влияния и немалой власти.
        Никогда не внимайте ее советам и вообще не верьте ей. Рядом с вами всегда будут находиться те лица, я разумею, ваша матушка, и я сам, наконец, которые помогут вам выбрать правильный курс. Помните, наша задача на сегодняшний момент – выждать время. 
        В конце концов Великий король сейчас благоволит к нашим соседям и как будто со вниманием относится к их проблемам, но кто знает, как обстоятельства сложатся в дальнейшем. В свете всего вышесказанного, ваше высочество, мы все очень рассчитываем, что вы сохраните твердость и ни одна надежда не в меру предприимчивой семейки нашей возможной будущей королевы не воплотится в жизнь.
        Речной вопрос удалось отдельной статьей в брачный контракт не включать. Надеюсь от души, что он будет наконец снят с обсуждения и решительно, бесповоротно и окончательно похоронен.

- Мой народ и моя страна могут на меня рассчитывать, - сказал принц, поворачиваясь к своему неприятному собеседнику. Он получил прекрасное воспитание, причем обладал достаточной чуткостью и восприимчивостью, чтобы усвоить благотворные плоды учения наилучшим образом, а потому умел безукоризненно держать себя, говорить со всей вежливостью, но при этом по мере надобности проявлять скрытность, осторожность и твердость, - Искренне благодарю вас за ценные рекомендации, я не забуду их и учту их все. Нежелательное влияние иностранки во внешней и внутренней политике нашего королевства никогда не превысит допустимого минимума.
 
- Отлично сказано! – воскликнул Первый министр, уже в который раз неприятно пораженный четкой речью и уверенным тоном молодого человека (не слишком ли большие надежды он подает?). - Но я еще хотел бы коснуться некоторых вопросов, связанных непосредственно с бракосочетанием… Вы понимаете, брак должен состояться фактически, иначе союз, и политический, и семейный, не может быть признан окончательно заключенным, к тому же существует настоятельная необходимость исправления сложившейся на сегодняшний момент не самой благоприятной ситуации с отсутствием обеспечения трона гарантиями наследования. Нельзя забывать, что в любом случае родившийся наконец в королевской семье ребенок будет в первую очередь сыном или дочерью нашего народа, а потому…

- Это лишнее, - несколько резче, чем, возможно, следовало бы, ответил принц. - Я готов выполнить свой долг… Я более не задерживаю вас, ваша светлость, - добавил он весьма сухо.

        Первому министру ничего не оставалось, кроме как поклониться и оставить своего молодого господина. Вздохнув с облегчением, принц повернулся и быстрым шагом направился в обратном, нежели предпринятая только что с деловыми целями прогулка, направлении, туда, где из-за куп цветущих деревьев над четкими линиями аллей вскоре выступил во всей красе и помпезности фасад королевского дворца. Ощущая отвратительный осадок на душе после разговора со скользким вельможей, юноша торопился оказаться от него подальше и заглушить поднявшуюся в его душе смуту.

Миновав наконец длинную аллею, принц направился в сторону Северного крыла дворца, в месторасположение его собственных апартаментов, а также апартаментов его матери, Вдовствующей принцессы, но по дороге передумал и снова свернул.

Он вспомнил про одно помещение в огромном дворцовом комплексе, где вернее всего мог хотя бы на время забыть все неприятности последних дней и не думать об еще больших неприятностях, которые, словно грозовая туча, копились на его горизонте. Этим помещением был зал Королевской библиотеки.

Правда, принц подумал, что может встретить там Ныне правящую королеву Анабеллу, свою кузину, также, как и он, большую любительницу чтения, но уж с обществом этой милой молодой женщины он готов был смириться скорее, чем с каким бы то ни было иным…

Однако кузины Анабеллы не оказалось в библиотечных покоях. Принц остановился, глядя на внушительные книжные стеллажи, закрывающие все стены высокого сводчатого зала, а также ряды одинаковых шкафов, высившихся ровными рядами вдоль этих стен, соображая, что бы он хотел сейчас прочесть, чем отвлечься, на чем отдохнуть душой и сердцем…

- Добрый день, ваше высочество! Помочь вам что-нибудь отыскать? – окликнули его откуда-то из пространства этого особого мира тишины и сотен книжных томов, и вслед за тем перед ним появился Главный хранитель библиотеки, с книгой в руках, разумеется.

Вероятно, он просто вышел из-за ближайшего шкафа, но принцу, как всегда, показалось, будто он материализовался прямо из этого неподвижного, густо насыщенного запахом книжной пыли, старой кожи и лакированного дерева воздуха. Величественная, волнующая магия особенного места, которым являлось книгохранилище, содержащего в большой концентрации многие плоды знаний, размышлений и чувств многих и многих умных, образованных, талантливых людей способствовала этому самообману лучше, чем что бы то ни было.

Хранитель был молод и лишь недавно, согласно распоряжения благоволившего ему короля, а также по особенному желанию любившей беседовать с ним и высоко ценившей его способности королевы (в этом вопросе мнения венценосных супругов на удивление оказались схожими, что случалось отнюдь не всегда), получил свой, впрочем, более ответственный, чем почетный пост, заменив своего недавно умершего отца, старого Хранителя, и возбудив недовольство других претендентов, считавших себя более достойными кандидатурами, утверждавшими в своих жалобах, что вот именно что возраст, слишком еще незрелый для настоящего ученого, должен бы стать препятствием к подобному назначению.

Однако принц имел случай заметить еще ранее, что в специфической атмосфере книгохранилища бледный от длительного нахождения в пыльных замкнутых помещениях, постоянно занятый своей работой, привыкший к тишине и одиночеству новый молодой Хранитель кажется настолько иным, нежели все прочие его ровесники в том, внешнем мире, где он почти не бывал, что временами даже становится похож на своего отца, старого Хранителя библиотечных сокровищ… становится похож на существо не от мира сего, без возраста, без обычных человеческих желаний и пристрастий…             

        Принц откликнулся на приветствие, в ответ же на заданный ему вопрос произнес, что не знает, какую книгу он хотел бы взять… еще не решил… хотя, возможно… да, пожалуй…

- Я хочу освежить в памяти «Короля Лира» Уильяма Шекспира…
- А, - кивнул Хранитель. - Ярмо забот мы с наших дряхлых плеч хотим переложить на молодые и доплестись до гроба налегке. 

Он знал наизусть так много текстов, что оставалось только удивляться, на что порою бывают способны одаренные природой люди.

- Да, именно, Лир, - подтвердил принц. - Я возьму книгу сам, не беспокойтесь, господин Мартин...
- Нет, нет, я предложу вам новое издание. Оно получено лишь на днях, вы испытаете удовольствие, взяв его в руки… это просто пиршество для книголюбов… обратите внимание на гравюры… Сейчас, это здесь.

Хранитель окинул взглядом свое царство, уверенно подкатил лестницу к нужной полке, ловко, как опытный умелый матрос по вантам парусного корабля, взобрался по ступенькам и через минуту вручил принцу затребованный им томик английского драматурга. Книга была издана на языке оригинала – принц отлично знал язык страны, откуда была родом его мать.

С книгой в руках он отошел к большому круглому столу, установленному в виду окна… Хранитель тактично оставил его одного, исчезнув так быстро и бесшумно, будто снова, подобно особому книжному духу, растворился в воздухе… присел на стул и пролистал пьесу, отыскивая вспомнившийся ему отрывок, который он хотел перечитать, - по странному совпадению, он начинался именно с процитированных Хранителем строк. Вот, кажется, нашел… Старый  король Лир, решивший разделить королевство между тремя своими дочерьми, говорит:

Ярмо забот мы с наших дряхлых плеч
Хотим переложить на молодые
И доплестись до гроба налегке.

Далее королю безудержно льстят желающие получить свою долю владений короны старшие принцессы. Одна Корделия отваживается на искреннее заявление:

Вы дали жизнь мне, добрый государь,
Растили и любили. В благодарность
Я тем же вам плачу: люблю вас, чту
И слушаюсь. На что супруги сестрам,
Когда они вас любят одного?
Наверное, когда я выйду замуж,
Часть нежности, заботы и любви
Я мужу передам. Я в брак не стану
Вступать, как сестры, чтоб любить отца.

- Ее убили даже в пьесе, уж слишком она была хороша, - подумал принц, с печалью два раза перечитав эти строки. - А в жизни подобных ей и вовсе не встретишь. Хотя, конечно, жаль… Как он сказал, министр? Такое бывает только в театральных пьесах. Жизнь, если даже и сравнить ее с театром, ставит пьесы совсем другие. И далее этот интриган добавил, что принцессу, вероятно, постарались научить всему, что должна знать королева и что не может не убить в сердце мужчины даже настоящую любовь. Ну что ж, осталось только одно – не забывать, что я почти король. Во всяком случае, мой сын определенно станет наследником престола. Пусть его матерью должна сделаться принцесса из чужой, враждебной земли, но ее происхождение все же соответствует тому, чтобы не омрачить его будущее своей причастностью к его рождению.
            
        Маленьким королевством на настоящий момент правил после смерти своего отца, Иоганна Десятого Сумасборода, его сын, взошедший на отцовский престол как Иоганн Одиннадцатый, еще совсем молодой человек. Правление его только началось, а между тем и его собственным подданным, и заграничным наблюдателям уже стало ясно, что ждать от нового короля не приходится ни энергии, ни проявления мудрости, ни   самостоятельности - ни сына-наследника, в связи с чем этот одиннадцатый по счету Иоганн получил наряду с вызывающими и впечатляющими одновременно прозвищами прежних Иоганнов, как-то – Толстый, Кривой, Рябой, Храбрый, Хитрый, Улыбчивый, Нелюдимый и так далее, самое экстравагантное прозвище – Малахольный, уже настолько прочно за ним укрепившееся, что вероятности его изменения практически не имелось, разве что на упрощенный, но также нелестный вариант – Чудаковатый или попросту Чудной.

Место по правую руку короля Иоганна Одиннадцатого Малахольного уверенно занял брат его покойной матери, еще при прежнем короле сумевший войти в довольно значительную силу, а ныне и вовсе сделавшийся первым человеком в стране, чему соответствовала присвоенная им должность Первого министра. Вот он-то и управлял королевством при странноватом племяннике, целые дни проводившем за изучением пророчеств и предсказаний различных мудрецов прошлого и нынешнего времени, отдавая при этом явное предпочтение Центуриям Нострадамуса, которые он знал наизусть и в оригинальном изложении, и в переводе на свой родной язык, в том числе прозаическом подстрочном и вольном поэтическом.

Брак короля устраивал еще в свою бытность на белом свете его отец, при этом подтвердив взятый им однажды политический курс на союзный договор с сильным заморским государством. Он сам был женат вторым браком на англичанке, причем своему кузену сосватал ее родную сестру, а сына обвенчал с племянницей этих дам, леди Анабеллой.

Поскольку теперь, после отцовской кончины, власть номинально перешла в руки этого самого сына, уже достаточно описанного выше, положение его дяди, Первого министра, упрочилось бы с рождением наследника, но увы, надежды на то, что молодой король однажды отложит Центурии в сторону и почтит свою молодую супругу особым вниманием, которое позволит ей наконец выполнить свои основные государственные обязанности по обеспечению трона наследником, становились все более призрачными. В связи с очевидностью данной ситуации ходили даже слухи о том, что брак короля и королевы, кажется, так и не был заключен как следует.

Первый министр, донельзя разочарованный этим обстоятельством, впрочем, полагал, что вина здесь лежит и на молодой королеве Анабелле, не пожелавшей или не сумевшей должным образом приноровиться к своему супругу, и не стал бы медлить и задумываться, устраивая их развод, чтобы предложить племяннику другую жену и попробовать свое счастье еще раз, но сделать этого ввиду значимости Анабеллы, за спиной которой маячили, словно лес, снасти многочисленного военного флота великой морской державы, решительно не имел возможности. Причем даже в условиях того, что великая морская держава как раз увязла в заокеанских делах, которые требовали пристального внимания ее министров и напряжения многих сил ее подданных, так что Маленькое королевство осталось без своего всегдашнего щита, а королева и ее тетка, Вдовствующая принцесса, – без действенной помощи родни, - даже при таких условиях он все-таки не смел вредить им в открытую.

У Лондонского адмиралтейства всегда могла найтись парочка-другая запасных фрегатов и какой-нибудь достаточно шальной адмирал, который не постоял бы за тем, чтобы появиться в один далеко не прекрасный день в гавани неблагодарных свояков своего монарха во главе вверенной ему эскадры и обстрелять эту гавань из всех имеющихся в его распоряжении бортовых и кормовых орудий, так сказать, к большому огорчению местного населения и, как закономерное следствие, вящему недовольству этого населения действиями правительства, допустившего до такого провала… Нет, нет, это было невозможно. Тогда Первый министр вынужденно избрал иной путь, - лег на другой галс, как говорят моряки.

После Ныне правящего короля ближайшим наследником мужского пола в условиях отсутствия у королевской четы детей являлся его родственник, носивший наследственный титул принца и именовавшийся «высочеством», но без приставки «Морской», дарованной лично герою-адмиралу, каковым был его отец, без права передачи этой почетной приставки потомкам.

Если бы трон оказался вновь вакантным, если бы Иоганн Одиннадцатый по какой-то причине оставил его (по причине смерти, например, хотя по годам ему еще было рано умирать), его молодой кузен унаследовал бы его по праву и был бы коронован как Иоганн Двенадцатый, поскольку в соответствии со сложившимся обычаем также носил наследственное имя правящей королевской семьи. Однако, поскольку корона продолжала венчать другую голову, и родные люди, и окружающие, вне отношения к исторической традиции именования государей, называли его пока не королевским, а другим, являвшимся как бы его собственным, личным именем, - Кристиан.

Впрочем, стоит заметить, что у возможного короля Иоганна Двенадцатого, нынешнего принца Кристиана, полная подпись насчитывала целых четыре имени, так что тут было из чего выбирать, собственно говоря. В его стране (и не только в ней) при крещении младенцу нарекали имена в честь двух небесных покровителей, а в отношении принцев и принцесс внимание святых бесплотных сил полагалось удвоить.

        Вопрос о том, что бесталанного, неспособного и вообще вот именно что малахольного Иоганна Одиннадцатого стоит по этой причине сместить с престола, обсуждался в Маленьком королевстве на протяжении последних месяцев почти в открытую. Его поднял, как это ни странно, дядя Ныне правящего короля, Первый министр. В том, что принц Кристиан куда более подходящая кандидатура на роль монарха, были согласны все без исключения.

Правда, и матушка принца, Вдовствующая принцесса Морская, и он сам догадывались при этом, что вряд ли Первый министр на самом деле пойдет на то, чтобы его племянник оказался отлучен от трона. Скорее всего, этот господин затеял сложную игру, желая впасть в доверие кандидату на престол и его окружению, но не давая ему на самом деле шансов занять главенствующее положение.

Дальновидному министру в первую очередь нужно было сохранить свою власть в максимально полном объеме, чего он и добивался всеми доступными способами. Не желая, чтобы за его спиной сам собой сложился союз в поддержку претензий принца Кристиана на трон (а в том, что такой союз рано или поздно возникнет, сомневаться почти не приходилось), он сам открыто принял его сторону, вероятнее всего, надеясь при этом про себя как можно дольше поддерживать уже существующий порядок вещей, а затем подменить фигуру самого принца  фигурой его малолетнего сына, который в условиях скорого заключения брака его высочества должен был, по логике вещей, не замедлить со своим появлением на свет.

Принц Кристиан не был похож на своего коронованного кузена, так что ожидать повторения ситуации с неудачным королевским браком в отношении этого юноши никому и в голову не приходило. При наследнике-ребенке Первый министр мог попытаться сделаться регентом, так и не допустив королевского кузена, во всем являвшего собою воплощенную противоположность Иоганну Малахольному, к власти.               

- Посмотрим, как это у него получится, - саркастически сказала по этому поводу Вдовствующая принцесса Элеонора сыну в приватной беседе, каких в последнее время, время на пороге перемен, между ними происходило немало.

Эта дама вела свою игру. Первый министр был слишком сильным врагом, чтобы выступить против него в открытую, а потому принцесса предпочла ответить на его предложение дружбы в самом любезном ключе, при этом самонадеянно намереваясь обмануть его бдительность, использовать его и затем обойти на повороте. Ее оптимизму в немалой степени способствовал тот факт, что подобрать ее сыну жену по своему усмотрению Первому министру не удалось.  Это было очко не в его пользу и представлялось принцессе-матери хорошим предзнаменованием.

Брак принца Кристина, разумеется, планировался Первым министром с таким расчетом, чтобы знатная, но бедная и далеко не влиятельная семья новой молодой принцессы не имела ни малейшего шанса вмешиваться в дела королевства и в его собственные дела. Однако как раз в то время, когда Первый министр занимался выгодным ему сватовством, в еще одном европейском государстве неожиданно отдал богу душу его только что процветавший суверен, в результате чего возникла тяжба о наследстве, осложнившаяся по одной границе пережившего утрату государства военным конфликтом, что вызвало к жизни реализацию целой системы заключенных ранее между странами договоров, и вот международное положение совершенно изменилось, поссорив недавних друзей и толкнув в объятия друг друга недавних врагов, в связи с чем про-английский курс Маленького королевства должен был под угрозой немецких штыков измениться на про-немецкий, в результате чего Великий король милостиво соизволил намекнуть посланнику соседей при его дворе, что, дескать, лучшей суженой для вашего принца Кристиана, чем Владетельная княжна София, не сыскать и за тридевять земель.

Первый министр только зубами заскрипел, но не посмел поставить страну, где его позиции у руля правления были и без того довольно уязвимы, под угрозу вражеского нашествия. Прежняя невеста оказалась отставлена, и еще после некоторых проволочек решение о женитьбе принца Кристиана на княжне Софии было принято окончательно.             

Низкий раб!
Твоей присягой заклинаю, слушай! …
Так вот тебе за это. Мы даем
Пять дней тебе на то, чтоб ты запасся
Всем, что потребует далекий путь,
И на шестой покинул королевство.
Знай: если на десятый день найдут
Тебя у нас, ты будешь предан смерти.
Ступай. Решенья я не отменю…

Принц Кристиан с удовольствием читал эти строки, предвкушая свою будущую королевскую власть и, как следствие, изгнание Первого министра из страны.

Примеряя на себя мысленно роль короля, он имел обыкновение размышлять не только об опале отдельно взятых вельмож, но также и о других вопросах – о внешней и внутренней политике, о необходимости некоторых изменений в традиционном политическом курсе и о целесообразности реформ хозяйственной жизни страны, но в данную минуту, растревоженный долгой беседой с глазу на глаз с Первым министром, он не мог сосредоточиться ни на чем другом.

Помимо того, что этот человек не вызывал у него ни доверия, ни уважения, зато часто задевал его свойственными ему двуличностью и бездушием, он в последнее время особенно невзлюбил его за то, что в ходе своих интриг Первый министр дошел до откровенных ухаживаний за его матерью. Принц и вообразить себе не мог такой непристойности, как увидеть свою мать связанной личными отношениями взамен своего покойного мужа, его отца, являвшегося для него идеалом мужчины, с этим отвратительным типом.

Конечно, принцесса Элеонора и не подумала поощрять этого возомнившего о себе бог весть что наглеца, но такое вопиющее поведение было, разумеется, достойно самой суровой кары.

- Когда я буду королем… - думал Кристиан. О том, что непременным условием возможного получения власти является женитьба на настоятельно рекомендованной Великим королем «лазутчице», заведомо исполненной лукавства и враждебных замыслов, он старался больше, напротив того, не думать.

Хотя сердце у него все еще немного щемило. Да, хотелось бы, конечно, встретить на своем пути девушку, подобную шекспировской Корделии, честную и прямую, которая могла бы предпочесть дочернему долгу супружескую любовь: «Я в брак не стану вступать, как сестры, чтоб любить отца…»

Тогда он тоже ответил бы ей взаимностью, сказал бы, как шекспировский Французский король:  «… я завладеваю тобой, мечта и драгоценный клад…»

Увы, такое возможно только в воображении, и, хотя жизнь, по словам того же Шекспира, не что иное, как театр, на ее подмостках разыгрываются иные пьесы, пусть с похожим сюжетом, но с иной концовкой. Да впрочем, сам Шекспир не смог уберечь свою прекрасную героиню, свою «мечту»,  даже в условиях сугубо театральных ссор, заговоров и войн от скорой ранней кончины…

        Принц поднял голову от книги и поглядел в открытое окно, из которого до него доносились сладкие ароматы цветущего жасмина.
 
- Надо идти к матери и рассказать ей о состоявшейся беседе с Первым министром, - подумал он, решительно откладывая в сторону «Короля Лира». Кроме всех своих прочих достоинств, принц Кристиан был, бесспорно, человеком действия.

                Какой тоской душа ни сражена,
                Быть стойким заставляют времена.

***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***

                Глава 3.
                Разговоры и размышления.

«Имей мужество пользоваться собственным умом – таков девиз Просвещения».
       Иммануил Кант.



- Но разве убеждение в решающей роли разума и науки, когда речь идет о процессе познания подлинной природы вещей, не есть самое правильное?
- Там, где речь идет об отрицании невежества, мракобесия и религиозного фанатизма, которые нельзя не считать причинами человеческих бедствий, безусловно. Но если взять другой случай…

Был прекрасный летний вечер. Небольшое общество, включавшее несколько женщин и мужчин, по одежде и манерам явно принадлежавшим не к самым последним представителям того самого человечества, проблемами которого они, судя по всему, изволили нынче заниматься в своей беседе, коротало приятные вечерние часы в прекрасно обставленной гостиной, окна и дверь которой выходили в сад.

Искусная исполнительница наигрывала на музыкальном инструменте пьесу за пьесой, и звучание музыки служило фоном для разговоров собравшихся, к услугам которых были удобные диваны и кресла, а также возможность дегустации легкого угощения и прохладительных напитков.

Смеркалось, но летние вечера долги и светлы, так что надобность в дополнительном освещении еще не возникла. Легкий сумрак, сгустившийся в гостиной, способствовал погружению в атмосферу доверительности и раскованности, в свою очередь побуждающую к весьма откровенным разговорам.

- Так какой же особый случай, отвергающий первенство разума, вы имеете ввиду?      
- Вам не приходилось читать изумительный по четкости построения изложенных в нем взглядов труд одного ученого мужа, озаглавленный «Человек-машина»? – вопросом на вопрос ответил тот, к кому его сосед обратился за пояснениями.

- «Человек-машина»? – повторила одна из женщин, подняв брови. - Что имеется ввиду?
- Не хочу показаться бестактным, но боюсь, госпожа, что автор имел ввиду, будто под самой пленительной внешностью могут скрываться такие шестереночки и этакие колесики, из тех, знаете ли, которые приводят в движение механизм часов… - пояснил с любезной улыбкой еще один из присутствующих.
- Но это абсурд, - улыбнулась она.

- Нельзя смотреть на вещи настолько прямолинейно, - вмешался один из гостей. - Однако Жюльен Ламерти, автор «Человека-машины», действительно выдвигает и отстаивает в своей книге далеко идущую идею, согласно которой Вселенная представляет собой некоторое подобие часового механизма… Все в мире будто бы возможно объяснить, основываясь на законах механики.

- А человек?
- Также. Человек – часть Вселенной. Ламерти считает, что человеческий организм подобен самозаводящейся машине и духовная деятельность человека полностью определяется его телесной организацией.
- Это скучно и даже как-то оскорбительно, - надула губки все та же госпожа, входившая в тесный кружок собеседников. - Как можно сравнить женщину с часами?
- Позвольте напомнить справедливости ради, что речь шла не только о женщинах, но обо всем человечестве в целом, - засмеялся ее сосед.

- …И если я состою из шестеренок и колес, хотя бы и в переносном смысле, то… то он сыграл роль часовщика, которому выпало вновь завести мои часы… - эта мысль не была произнесена вслух. Она пришла в голову еще одной из присутствующих дам, пусть уже и не слишком молодой, но все еще привлекательной собою, с задумчивым видом сидевшей в своем кресле, наблюдая, как за открытым окном над верхушками деревьев медленно, утопая в нежных перламутровых красках, гаснет долгий летний день. Невольно вникая в звучащий рядом с нею разговор, она думала о своем… о своем…  Между тем именно она являлась хозяйкой гостиной и ей следовало хотя бы изредка, проявляя уважение к своим гостям, проявлять некоторый интерес и к темам их бесед…

- Как, вы сказали, имя автора? – произнесла она, желая тем самым проявить акт вежливости и принять пусть поверхностное, но участие в разговоре. Имя автора было повторено, дама кивнула и вновь примолкла.

- …И …и он был не самым плохим часовщиком, - мелькнуло вдруг у нее в голове, и она едва удержалась, чтобы не улыбнуться, но не смогла отказать себе в мимолетном, мгновенном взгляде, брошенном на одного из членов маленького собрания. При этом она отдала себе отчет в некоторой фривольности своего сравнения, однако не ощутила в связи с данным обстоятельством душевного дискомфорта. Ей лишь стало смешно, хотя она тут же постаралась мысленно одернуть самое себя за свою мысленную же шутку, ведь дело-то могло получиться вовсе нешуточное... или нет?

- С одной стороны излишний прагматизм коробит чувствительные души, с другой стороны излишняя идеализация человеческой природы также не годится, - продолжал между тем заступившийся за «человечество в целом» собеседник. - Возможно, теория механизма слишком прямолинейна и уже устарела, однако современные нам мыслители, говоря о материальности мира, признают мышление и ощущение не более чем свойствами материи…
- Отнюдь не все.
- Вот тут-то и кроется обещанный подвох?
- Совершенно верно. Например, Гельвеций со всей авторитетностью считает при этом главной движущей силой общественного развития как раз сознание и страсти человека. 

- Теперь я понимаю! Вы начали с «Человека-машины», но на самом деле собирались нам напомнить про «Бурю и натиск»…
- «Буря и натиск», конечно… Клингер, Гердер… Важность внутреннего мира каждого отдельно взятого человека, обуревающие его страсти… Фридрих Шиллер с его драмами.
- Вы имеете ввиду его «Разбойников»?
- Вы не согласны? Какие характеры, какой накал этих самых страстей! Я был на первом представлении драмы Шиллера в Мангейме. Она произвела фурор. Незнакомые люди бросались друг другу в объятия, а женщины покидали зал в полуобморочном состоянии.

- …Накал страстей, - эхом отозвалось между тем в уме немолодой импозантной дамы, размышлявшей ранее о часах и часовщике, применительно к теории всеобщего механизма, господствовавшей в умах в середине восемнадцатого века, но уже не воспринимавшейся положительно в его конце, а затем, услыхав о «накале страстей», бросившей еще один мимолетный взгляд в сторону этого самого «часовщика», видя в нем, и не без основания, любопытный объект, недавний особенный опыт общения с которым в основном и направлял в данную минуту тайное течение ее мыслей. - Накал страстей… Нет, это не про нас… Но… но я не думала, что еще способна на эмоциональный подъем… И это так странно… так необычно… и… нет, не неприятно… - отметила она почти с удивлением.

- А меня больше поразила «Коварство и любовь», - заявила молодая женщина, ни в какую не пожелавшая извинить сравнение механизма со своей бесподобной особой.
- Но это несколько иное…
- Почему же? Разве в спектре человеческих чувств любовь не самое сильное?
- Я имею ввиду, что эта пьеса говорит не только о любви, она уводит в сторону социальных проблем, она полна демократических идей…
- А, вот вы о чем.
- Дочь лавочника… или кто там была эта несчастная Луиза? И сын аристократа…
- Нет, по пьесе героиня, Луиза Миллер, дочь музыканта.
- Все равно это мещанская трагедия. Кстати, сам Фридрих Шиллер происходит из семьи полкового фельдшера, состоявшего на службе у  герцога Вюртемберга.
- Но он дворянин, его имя звучит не как «Шиллер», а как «фон Шиллер». То, что он избрал своими героями молодых людей, принадлежащих к разным общественным слоям, свидетельствует о широте его взглядов… 
- Ну да, как у Шекспира… «Роза пахнет розой, хоть розой назови ее, хоть нет».

- …А мы старомодны, - услыхав о «мещанской трагедии», невольно отметила немолодая дама. - Мы оба аристократы, мы оба стоим на самом верху придворной иерархии. Мы связаны общими интересами. Одним словом, ситуация, подобная нашей, повторялась много раз в разное время при разных королевских дворах… Ничего нового…

- Может быть, подать идею его величеству поставить у нас Шиллера? – произнес между тем один из участников беседы. - Шекспир устарел.
- Во-первых, Шекспир вряд ли когда-нибудь устареет, а во-вторых, давайте уважать наши традиции, господа. Тут дело ведь не в новизне взглядов, а в стиле политики…
- А что, если стиль политики тоже устарел? 

Немолодая дама, поневоле очнувшись, со вздохом поинтересовалась, из какого произведения Шекспира взята процитированная строчка: «Роза пахнет розой…»

- Ах, да, из «Ромео и Джульетты», - кивнула она и продолжала, стремясь замять приобретшую излишне политизированную окраску тему, поскольку, традиционно придерживаясь ортодоксии, не могла допустить в своей гостиной и в своем присутствии вольнодумных высказываний (нужно же соблюдать приличия), хотя и знала, что в кулуарах речи звучат без ограничений. - Однако стоит в самом деле отметить смелость современного нам драматурга. Выбор сюжета не так уж и нов, тема любви представителей различных сословий поднималась, как мы можем отметить, и ранее… взять хотя бы Лессинга с его «Эмилией Галотти»… мы прочли его сочинение вслух прошедшей зимой, как вы, может быть, помните… и были тронуты… Однако произведение Шиллера звучит в этом аспекте по-настоящему тенденциозно. Между тем даже люди, завоевавшие признание именно современностью своих идей, порой стыдились своего мещанского происхождения… За кого выдавал себя Вольтер? Кажется, за сына некоего мушкетера и поэта, полная нищета которого меньше его оскорбляла, чем относительная зажиточность его настоящего отца, нотариуса и сборщика налогов. И его любовницей была аристократка…

- …И он жил с нею в ее замке, в Сирее, и они были счастливы вдвоем, - закончила про себя собственную речь немолодая дама и почувствовала что-то вроде зависти и сожаления… как будто бы она в самом деле захотела уехать вдруг в какую-нибудь провинциальную глушь об руку с мужчиной, сумевшим впервые за много лет заставить ее забыть благоразумие… на время, разумеется, всего лишь на время… - Это было бы… да… это было бы… возможно, неплохо… Она подумала «неплохо», не посмев даже подумать «чудесно». - Но почему какая-то там маркиза дю Шатле позволила себе иметь то, что хотела, а я не могу… Прелестный живописный край, рдеющий под щедрым южным солнцем виноград… любовь, искусство… Полная чаша жизни, будто полная чаша искристого шампанского вина…

- Правда, господин сочинитель хорошо выкрутился, когда его публично упрекнули в попытке скрыть от широкой публики свое неблагородное происхождение, - услышала она как во сне следующую реплику, продолжавшую разговор, перескакивавший с Ламерти с его «Человеком-машиной» на Шиллера с его «Разбойниками», а после  Шиллера переходивший на Вольтера. - Он ответил, что его имя ждет слава, а имя обидчика забвение, однако под своим настоящим именем публиковаться все же так и не стал, ведь де Вольтер такой же псевдоним. Впрочем, если учесть его заявления, насчет того, что надо раздавить гадину и под гадиной имея ввиду католическую церковь, лучше и в самом деле постараться скрыть свое имя.

- Вольтер все же не дошел до атеизма, хотя абсолютизм критиковать не уставал и не устает. В этом он продолжает идеи Локка и Монтескье. Концепция правового государства, с его важнейшими признаками, как-то: господством закона во всех сферах общественной жизни, судебной защитой прав граждан, разделением властей, была выдвинута еще мыслителями античности.
- Вы говорите о демократии?
- Однако просвещенный абсолютизм, который мы наблюдаем ныне во всех развитых странах Европы, и представляющий собой, так сказать, союз философов и государей, вряд ли можно признать устаревшей формой государственности, он вполне в духе времени.
- Вы думаете?

- Кстати, «Философские письма» Вольтера говорят в уважительном смысле об английских порядках, - вновь сбивая тему, произнес, в свою очередь слегка покосившись на задумчивую немолодую даму, тот человек, на которого она изредка бросала свой взгляд. - Поэтому не стоит стыдиться нашей местной англомании. Не так ли, ваше высочество?

Однако ее высочество сочла за лучшее промолчать.

- А мне не нравится, когда ругают свой дом, а превозносят дом соседа, - возразил ему другой участник дискуссии. - Вольтер француз, но нарисовал исключительно черную картину французской действительности. Между тем он не жил в Англии и знает о светлых сторонах ее жизни лишь понаслышке. А чего стоит его «Орлеанская девственница»! Жанна д`Арк, ее имя и история ее подвига для французов, бесспорно – национальная святыня. Можно далеко зайти, высмеивая славное прошлое своего собственного народа, пусть даже его ирония в данном случае служила разоблачению религиозных предрассудков.

- Мне было смешно, когда я читала, - сказала молодая собеседница. - Похоже, автору претила мысль, будто именно пресловутая девственность, эта легендарная добродетель героини стала залогом спасения Франции.
- Опасный смех. Если лишить людей их корней, извратить то, чем они привыкли гордиться, кто знает… Не так уж сложно может быть опошлить старые идеалы, но удастся ли заменить их новыми?

- Поэтому не будем рисковать и продолжим смотреть в нашем театре Шекспира…
- Вы все гнете свою линию, ваше превосходительство…
- Что делать. Я политик и хорошо знаю ту сферу деятельности, где подвизаюсь.
- А это правда, что каждый большой политик совершил хотя бы одно деяние, которое сам классифицировал бы как государственное преступление?    
- Конечно, нет, - прозвучало в ответ. - Это легенда.

- …Нас объединила политика, - подумала немолодая дама. - Именно. Политика, то есть, если процитировать высказывания ученых, сфера деятельности, связанная с отношениями между социальными группами внутри страны, с учетом определения форм и задач, стоящих перед государством. А ведь известно, что люди, связанные общей идеей или общей целью, становятся более или менее близки друг к другу, и так бывало сплошь и рядом… Вот только почему мы стали близки более, а не менее? Это уже случилось, а я все не понимаю, как.

Между тем разговор продолжался в прежнем ключе.

- А что вы думаете о деизме Вольтера?
- Ничего хорошего, потому что вижу в деизме истоки того самого механизма, который мы уже с вами отвергли…
- А, эти шестеренки и колесики…
- Но термин деизм происходит от латинского слова deus, что значит бог… При чем же здесь механический принцип?

- Религиозно-философская доктрина деизма признает бога как мировой разум, сконструировавший целесообразную «машину» природы… из ничего, если вы помните концепцию креационизма… и затем давший ей законы и движение, но эта же доктрина отвергает дальнейшее вмешательство бога в самодвижении природы, такое, как «промысел Божий», чудеса и тому подобное. Отсюда с деистической точки зрения происходит невозможность познания бога иначе, кроме как разумом, а также проистекает понятие «естественной религии» как суммы общих  религиозных представлений, выводимых из человеческой природы и не нуждающихся в авторитете откровения и догмы.
- Это может стать основой для оригинального культа.   

- Разум, - сказал один из участников вечернего собрания. - Мы опять пришли к разуму. А что делать с чувствами?

- Запретить, - усмехнувшись, произнес его сосед. - Ибо чувства опасны. И, вместо погружения в эту неконкретную расплывчатую область,  заниматься наподобие д’Аламбера составлением дифференциальных уравнений движения материальных систем, а также вместе с упомянутым ученым математиком и, конечно, месье Дени Дидро, редактировать новый «Толковый словарь наук, искусств и ремесел», отражающий новейший уровень знаний. По крайней мере, в этом есть польза.

- Разрешите возразить! В королевском декрете от… да, кажется, от 1759 года, запретившем дальнейшее распространение Словаря, говорилось, что польза данного издания для прогресса наук и искусств не может компенсировать непоправимый вред, наносимый им религии и общественной морали.
- Что касается морали, то лучше бы запретили роман Дидро «Нескромные сокровища», - засмеялась молодая дама. - Это слишком фривольно.
- Это было заказано для королевского двора, а не для всеобщего употребления.
- Таково оправдание? – пожала плечами дама.
- Еще какое, согласитесь!
- Но, говорят, сам Дидро стыдился упомянутого вами весьма специфического сочинения. 
- Но вы не читали «Энциклопедию».
- Вы имеете ввиду этот самый Словарь? А разве его можно прочесть? Его же признали вредным и перестали печатать.
- Признать признали, а печатать все же продолжили, хотя и с купюрами.
- А если уж говорить о чувствах, то как не вспомнить «Страдания юного Вертера»…

Разговор шел своим чередом, между тем хозяйка салона так увлеклась собственными мыслями, что временами переставала слышать, о чем говорили ее гости.

- …Конечно, это извечная проблема, - думала она в это время про себя. - Разум и чувства, воля и сердце… Разумнее признать совершившееся случайностью, слабостью и все прекратить… К тому же, если пойдут сплетни… Да, это будет неприятно… Но, с другой стороны, почему, собственно, кто-то должен что-то узнать? Моя репутация настолько незыблема, что, даже если некоторые подробности просочатся наружу, им скорее всего просто не поверят… У меня есть возможность использовать преимущество моего положения… Да… но зато его репутация весьма далека от совершенства… К тому же он… как это я позабыла… Он же ведь все еще женат! Хотя вот это не имеет никакого значения. Замуж я за него не собираюсь уж во всяком случае. И всем известно, что он в самом деле оформляет развод. Правда, бракоразводный процесс вышел весьма скандального толка… У него вообще не безупречная репутация, надо отметить… Хотя к этому все уже привыкли. Однако… Однако если узнает сын…- тут дама не удержалась от вздоха, довольно тяжелого, - Если узнает сын… Нет, это просто невозможно… Пора взяться за ум и… и оборвать… да, непременно… Другого выхода нет.
        И, вынося себе этот приговор, она почти судорожным движением стиснула руки.

- Относительно «Юного Вертера», - говорили рядом с нею. - Честно и откровенно, я так и не понял, что хотел сказать автор: что без любви нельзя жить или что можно оправдать самоубийство. Недаром роман подвергся ожесточенной критике со стороны духовенства, которое усмотрело в нем апологию суицида…

- Так или иначе, но Гёте использовал реальную историю.  Дело в том, что он находился на юридической практике в Вецларе, где собирался изучить деятельность высшего апелляционного суда Священной Римской империи, но, как это ему, кажется, было весьма свойственно, влюбился, в прелестную Шарлотту Буфф, невесту секретаря ганноверского посольства господина Кестнера. Юная Лотта не ответила ему взаимностью, и он решил уехать, что и проделал. Затем Кестнер, с которым он, между прочим, не порвал приятельских отношений, написал ему письмо, в котором сообщал, что один его знакомый, безнадежно влюбленный в жену своего друга, одолжил у него, Кестнера, пистолеты и застрелился. На Гёте это известие произвело сильнейшее впечатление. Он много времени размышлял о самоубийстве, и у него возникла мысль покончить с собой. Проблема усугубилась тем, что он снова влюбился, и снова без взаимности. Тогда ему ничего уже не оставалось, как или в самом деле пустить себе пулю в лоб, или же…
- Написать роман!

- Именно. Он написал его за четыре недели, на одном дыхании. Это странный роман. По стилю он продолжает традицию романа в письмах, но ведущая роль в нем принадлежит только одному автору. Создается впечатление, что этот автор состоит в переписке сам с собой. Кроме того, духовное бытие человека, трагедия его любви и смерти разворачивается на фоне повседневной жизни провинциального городка, что создает особенный контраст.  В целом же данное произведение подчеркивает как раз то обстоятельство, что главенство разума над чувством отнюдь не является таким уж неоспоримым.

- Но как сухо, прямо в стиле «Человека-машины», вы говорите о том живом, трепещущем, любящем и страдающем, чем пронизаны строки «Юного Вертера» от начала и до конца!   
         
-  …Оборвать… как легко произнести это, но сделать… положа руку на сердце, это трудно, очень трудно… Что, если я не справлюсь, - с легким трепетом в душе размышляла под разговор о творении Вольфганга Гёте кое-что знавшего о чувственной буре, о воле и сердце, причем отнюдь не понаслышке, немолодая дама. - Если я позволила себе чуть-чуть… расслабиться, расчувствоваться, что ли, зная к тому же, что это никому во вред не пойдет… Ведь как это может пойти кому-нибудь во вред? Так неужели это означает… что это что-то означает? И чувство… пусть самое поверхностное, конечно, как может быть иначе… но что если это чувство все же не удастся перебороть? Как ни хотелось бы отнестись полностью прагматично к такому материалу, как отношения между мужчиной и женщиной, это вряд ли получится… О, эти данные мне вдруг мгновенья бессонницы и головокруженья…

И в ее воспоминании тут же всплыло все то, что она пережила недавно… Ощущение блаженства, от которого стало вдруг так спокойно и тепло на душе, как давно уже не бывало, дарованное забытой магией поцелуев и ласк, когда дыхание соединяется, сердце словно стучит в груди другого, а два тела сливаются вместе в объятии, и время останавливается… И кому в самом деле от этого было плохо? Мертвым? Они оплаканы и не забыты, но жизнь продолжается. Живым? Но имеет ли право юноша диктовать условия своей много пережившей и не согнувшейся под бременем испытаний, ни на минуту не забывающей свой долг матери? Мертвые суть прошлое, будущее же принадлежит живущим, в первую очередь молодым. А что же остается ей? 

- …Странно, я знала, что еще не стара, но только теперь почувствовала это со всей ясностью… А он заявил, что не может утверждать, будто ему нравятся зрелые женщины, но сказал, что ему нравлюсь я. Конечно, в это нельзя верить, разумеется… Но это прозвучало так… мило…

- Пусть речь не пойдет о настоящем «накале страстей», - продолжал разговор следующий его участник, - однако трудно не заметить, что сильные чувства переживались многими апологетами превалирования разума над эмоциями. О Гёте нечего и говорить, его поэтический дар, вероятно, не развился бы, если бы не постоянная способность к любви, причем не только плотской, которую можно сравнить разве что с сытным обедом, более или менее изысканным, но и духовной… «Зазенгеймские песни», посвященные Фридерике Бийон, дочери пастора, только положили этой традиции достойное начало. Затем прелестная Лотта и не менее прелестная Максимилиана Брентано, стоявшие у колыбели «Страданий юного Вертера», как бы там ни было, чрезвычайно знаменитого романа. А связь с другой Лоттой, госпожой фон Штейн в Веймаре, которая не могла поступиться своим общественным положением ради своих чувств к поэту… вернее, ради его чувств к ней? Из-за нее он даже покинул вполне удовлетворявшую его несколько лет подряд придворную службу…
 
- В отличие от Вольфганга Иоганна Гёте Фридрих Шиллер, кажется, никогда не терзался такими бурными любовными страстями, зато его непростые отношения с отцом легли в основу его драмы «Разбойники». 
- Да, что уж тут говорить, если даже аналитики, казалось бы, напрочь лишенные поэтического подхода к жизни, которые черпали вдохновение в составлении дифференциальных уравнений и в обосновании теории возмущения планет, и то не избежали ран от стрел проказника Амура…
- Но они ведь тоже живые люди.

- Что вы имеете ввиду? – улыбнулась молодая собеседница.
- Математик д’Аламбер… мы его упоминали в связи с энциклопедистами…  изменил своей покровительнице маркизе дю Деффан с ее же компаньонкой, которая в свою очередь изменяла ему. А ведь из-за связи с этой женщиной он ни в какую не желал покидать Париж, даже для того, чтобы принять выгодное и лестное приглашение российской императрицы Екатерины Второй, желавшей сделать его наставником своего сына Павла, великого князя, наследника престола… Вероятно, его спасла только математика.

- Однако, справедливости ради, хочу заметить, что не всем приходилось так непросто в жизни. Вот Шарля Луи де Монтескье, признанного правоведа, можно счесть человеком успешным и счастливым.  Семья у него была прекрасная, родословная благородная, карьера успешная. От дяди он унаследовал баронский титул, от отца и матери прекрасный замок в Бордо, где, удалившись от дел, занимался в свое удовольствие работой на виноградниках, дававших неплохой доход, и проводил время в кругу семьи, любимой и любящей жены и троих детей.

Хозяйка салона, немолодая дама, молча слушавшая разговор и не вмешивавшаяся в него, поскольку речь пока что не заходила о нежелательных предметах обсуждения, немедленно вообразила себе уединенное поместье… счастливый семейный очаг… Как это в самом деле замечательно – жить с любимым человеком среди тишины и покоя, проводить время в заботе о хозяйстве и детях… Когда-то она жила именно такой жизнью… и скучно ей не было… Но она давно живет иначе и до сих пор не испытывала приступа тоски по прежнему жизненному укладу… такому простому, такому далекому от того, что занимает ее теперь… Однако она не долго предавалась этим сладким мечтам.

- …Я умудрилась разнежиться и расслабиться, - отметила она вскоре с неудовольствием и даже некоторой тревогой. - Так быстро… И было бы из-за чего… из-за кого… Неужели я хотела бы жить с ним и ради него? Неужели? Разве это возможно… Но ведь возможны если уж не прямо дружеские отношения между нами, то взаимное доверие, а также понимание… Мы оба постарались сейчас увести разговор от политических вопросов, но ведь между собой с полной откровенностью обсуждали многие из них, конечно, в свете стоящих перед нами задач, что и позволило нам так хорошо понять друг друга…

- Но наиболее удивительна все же личная судьба Жана Жака Руссо, - сказал один из собеседников. - Подумайте, сын часовщика из Женевы, отданный в ученики к мастеру граверу, он сбежал от грубо обращавшегося с ним хозяина и отправился странствовать по Европе. Он стал бродягой, мог бы им и остаться, но судьба привела его во Францию, где на него обратила свой благосклонный взгляд некая прекрасная дама…

- А ведь мне случилось однажды побывать в Савойских Альпах, - произнес вдруг тот человек, которому уделяла так мало внешнего внимания и так много внутреннего немолодая дама. - Это как раз и есть  то место, где юный Руссо обрел своего ангела-покровителя. Я был и в Аннеси, столице герцогов Савойских, близ одноименного озера, у подножия гор… Представьте себе небольшой средневековый городок, дома с арочными галереями, старинный замок на речном островке... Впервые я и мои спутники увидали замок вечером. Мы плыли на лодке по реке и должны были миновать его. Имевшиеся у нас фонари освещали старинные мощные стены, прорезанные на большой высоте узкими окнами. Это было красиво… загадочно… поэтично… В этом замке бывала, безусловно, мадам де Варанс, покровительница Руссо, в свою очередь пользовавшаяся покровительством герцога Виктора Амадея Савойского. Она поселила своего молодого друга у себя в городском доме и занялась его образованием, а он любил ее… потому что она была красива, умна и сумела затронуть его сердце. Пожалуй, нет лучше доли, чем жить в каком-нибудь прекрасном месте на фоне прекрасной природы с дорогим сердцу человеком.

- Никогда не знал, что вы поэт, ваше превосходительство, - произнес его сосед по кружку, покачав головой.
- О нет, что вы, - возразил тот. - Я политик, а политики ужасные люди, и никто из них… то есть из нас… как говорят, не избежал участи совершить либо подлость, либо преступление.
- Вы же сказали, что такое утверждение всего лишь легенда.
- И не думаю это отрицать…
- Но откуда же лиризм вашей речи?
- Всем свойственны слабости, ведь все мы живые люди.            

- …Будто бы прочел мои мысли, - подумала немолодая дама и опять вздохнула, уже в который раз. - Все мы живые люди… и всем свойственны слабости… Но почему именно он? Впрочем, почему именно я?

- Однако ведь на создание «Новой Элоизы» Руссо вдохновило преклонение перед другой женщиной, мадам д`Удето? – продолжая поднятую тему, произнес еще один участник разговора. - Она была любовницей де Сен-Ламбера, близкого друга Дидро и барона Гримма, и потому Руссо имел неприятности, ведь все эти лица, с которыми его связывали деловые и дружеские отношения, сочли его поведение недостойным. Хотя сам себя он виновным не считал…

- …И как же нелепо все произошло, - думала, совершенно перестав слышать окружающих, немолодая дама. - Он сказал, что ему надо со мной посовещаться. По существу, примитивнейшая хитрость, но я на нее попалась… Посовещаться… А потом он смеялся и говорил, что был уверен в моем отказе, если бы вздумал заговорить со мной в открытую и обнаружить свои настоящие намерения относительно этого «совещания»… И смеялся-то как… как мальчишка…
       Она улыбнулась, и, чтобы скрыть улыбку, наклонила голову (этот жест заодно позволил ей потушить и мгновенно вспыхнувший блеск в глазах).
-    ...Теперь я не буду знать, когда он на самом деле надумает со мной поговорить о делах, а когда… Впрочем, он сказал, что о делах удобнее всего говорить не за столом, а в постели. Лучшее время для обмена мнениями. И я тут же сообразила, что, в самом деле, я знала это когда-то и сама, только забыла… забыла…

- Не знаю, как другие, но я тоже склонен извинить страсть романиста, - звучало в это время в маленьком кружке, - потому что благодаря ей мы можем насладиться таким шедевром, как «Элоиза». Пусть это роман о трагической любви, он оставляет в душе не горестный, но светлый след, ведь на его страницах воспеты искренность в отношениях между людьми и счастье простой сельской жизни.
 
- Но свои основоположные взгляды Руссо сформулировал еще ранее, в своей конкурсной работе «Рассуждения о науках и искусствах». Конфликт между современным обществом и человеческой природой – краеугольный камень его социальной философии, ее главная тема. Руссо утверждал, что хорошие манеры не исключают расчетливого эгоизма, а науки и искусства удовлетворяют не коренные потребности людей, но их гордыню и тщеславие. Он поставил вопрос о тяжкой цене прогресса, считая, что последний ведет к дегуманизации человеческих отношений. Затем во второй своей работе, «Рассуждении о происхождении и основаниях неравенства между людьми» Руссо противопоставил первоначальное естественное равенство неравенству искусственному, созданному в процессе развития общества. Позже он обратился к вопросу воспитания личности, обрушившись на современную систему с резкой критикой, упрекая ее за недостаток внимания к внутреннему миру человека, пренебрежение к его естественным потребностям. Вы читали его «Эмиля»?

- Кажется, это философский роман.
- По сути философский, по форме, как и «Новая Элоиза», эпистолярный. В «Эмиле» Руссо изложил теорию врожденных нравственных чувств, главным из которых он считал внутреннее сознание добра. Задачей воспитания он провозгласил защиту нравственных чувств от разлагающего влияния общества.

- Однако со своим «Общественным договором» он хватил лишку.
- «Общественный договор»?
- Полное название работы звучит так: «Об общественном договоре, или Принципы политического права».
- Ах, я слышал. Эта работа была встречена одинаково враждебно в самых разных кругах, впрочем, как и «Эмиль».
- Да, да… «Эмиль» осудил Парижский парламент, автор был вынужден бежать из Парижа. А в его родной Женеве пошли еще дальше и сожгли и «Эмиля», и «Общественный договор», объявив автора вне закона.
- Бедняга! После таких передряг может развиться мания преследования…
- Но чем так плох этот самый «Договор»?
- Некоторые считают, что он слишком хорош…

- Руссо написал, что, заключая общественный договор, люди поступаются частью своих суверенных естественных прав в пользу государственной власти, охраняющей их свободу, равенство, социальную справедливость и выражающей, тем самым, их общую волю. Между тем государственная власть может быть не тождественна воле большинства, что способно вызвать противоречие относительно подлинных интересов общества. Если государство перестает следовать общей воле и выполнять свои моральные обязательства, оно утрачивает нравственную основу своего существования. Обеспечение этой нравственной опоры власти Руссо возлагает на так называемую гражданскую религию, призванную объединить граждан на основе веры в бога, в бессмертие души, в неотвратимость наказания порока и торжества добродетели.
 
- Значит, он, по крайней мере, не был деистом, как Вольтер.
- Нет, не был. Мадам де Варанс сделала его католиком, он им и остался. Он утверждал, что атеизм и добродетель несовместимы и именно из-за несходства во взглядах на религию перестал сотрудничать с Дидро в работе над Энциклопедией.    

- Господа, о чем это мы? – вдруг, очнувшись от своих тайных грез, невольно воскликнула немолодая дама.
- О политике, - любезно сообщил ей тот человек, которого называли «его превосходительством», то есть тот, который… о котором… с которым… в общем, как раз тот, кто был виновен в ее задумчивости, помешавшей ей изменить тему разговора, незаметно принявшего слишком свободолюбивый характер.

Она посмотрела на него с недоумением, словно говоря, - Почему вы не вмешались?

- Должен заметить, - ответил он на ее невысказанный вопрос, - что умышленное замалчивание проблем ни к чему хорошему не приводит. Труды Руссо сожжены, сам он изгнан, но его все равно читают. Знамение времени… Относительно некоторых его взглядов думаю, что парижане и женевцы были правы… Дух свободомыслия, пафос ниспровержения авторитетов… Это может далеко завести… Однако кое-что в идеях Руссо мне импонирует. Жизнь на природе, например… Вы слышали, что даже французская королева завела себе идеальную ферму, где проводит много времени, ходит в простом белом платье и угощает своих гостей свежим молоком? Представьте себе прелестную молодую женщину в белом воздушном наряде, на лоне природы читающую «Новую Элоизу», порой поднимая от страниц книги одухотворенный взгляд. Правда, содержание этого милого сельского уголка, как говорят осведомленные лица, обходится казне весьма дорого, но, впрочем, такова настоящая цена всех артистических причуд… А «Мучная война» между тем еще аукнется французскому правительству…

- Как вы полагаете, правда, будто королева в ответ на сообщение о том, что у ее народа нет хлеба, воскликнула: «Так пусть они едят сдобу»?..

Небо наконец потемнело, слуги внесли свечи. Жасмин за открытыми окнами благоухал, казалось бы, сильнее. Ветерок чуть шелестел в густой древесной листве… Вечер близился к концу.

- …Вот он смотрит на меня, - промелькнуло в уме немолодой дамы, - а сейчас подойдет ко мне и опять скажет, что ему надо что-то со мною обсудить… Какой пошлый все-таки предлог… Неужели не мог придумать ничего оригинальнее? Не знаю, что важнее все-таки, разум или чувства, но то, что они несовместимы, кажется, есть неоспоримая истина… Боже мой, но я ведь так ничего и не решила… Что же мне делать?

Она поднялась со своего места.

- Ваше превосходительство, - сказала она, - прошу вас, посмотрите на ваши часы, я забыла взять свои, а мне нужно знать, который сейчас час… Вот как, - пробормотала она, когда он выполнил ее просьбу. - Вероятно, еще не поздно провести маленькое совещание… Один вопрос требует срочного обсуждения… Не соблаговолите ли проводить меня в мои апартаменты?

        Человеческий разум, бесспорно, могучий инструмент, недаром целая эпоха развития человеческого общества прошла под символом разума. Говорят, порою разуму бывает подвластно подавить и стихийные душевные порывы, и сердечные чувства… Но возможно ли в самом деле даже во имя высоких целей принудить себя отказаться от чувства радости? Радость либо есть, либо ее нет. А сколько радости может подарить внезапно вспыхнувшая любовь одного человека к другому!
***   ***   ***  ***   ***   ***   ***   ***   ***    ***   ***   ***  ***   ***   ***   ***   ***   ***

Продолжение: http://www.proza.ru/2019/04/06/1708