На краю земли

Старик внезапно дернулся и судорожно вдохнул. Воздух проникал в легкие словно нехотя, с каким-то неприятным, шершавым свистом, впрочем чего еще ждать, если мертвец пролежал целую неделю.
– А ну беги, позови остальных! – находившийся в избе мужчина торопливо подтолкнул к дверям Конопатого мальчишку. – Скажи - Старый проснулся.
Скрипнула дверь. Мужчина налил в кружку воды из кувшина и протянул ее недоумевающему старику, затем приставил к кровати стул, и грузно на него опустился.
– Ну здравствуй, Седьмой, мы тебя уж заждались.
– Кто ты? А я? – старик только по-детски хлопал глазами и вертел головой. – Что?
– Ох, Старый, Старый, все люди как люди, а тебе без няньки ну никак. Караулишь тебя, караулишь, а ты потом и не помнишь ничего. – Он закатал рукав рубахи и показал чернеющую на внутренней стороне предплечья римскую цифру. – Я – Пятый. Мы тебя ждали.
Снова скрипнула дверь и в единственную комнату избы сразу набилась тьма народу. Мужчины, женщины, дети, юноши и девушки – казалось, в ветхую избушку столько ни за что не поместится.
Начались дежурные расспросы – Старый, помнишь меня? Эй, Седьмой, как дела? Ох и любишь ты потянуть резину. Ну и заставил же ты поволноваться – сроду никого столько не ждали, только Сорок Третий однажды спал четверо суток. Дрыхнешь как какой-нибудь Темный.
Рыжая девушка, которая так сказала, тут же получила локтем в бок. Несильно, предупредительно. Дородная тетка грозно сверлила ее обжигающим взглядом.
– Хватит нам и одного, окаянного. Накличешь!
– Тише, Восемнадцатая, тише, – пророкотал густой бас Бородатого, – Темный один. Всегда.
– Все равно ей, глупой, надо было напомнить, чтобы не звала лихо лишний раз.
В этот момент в дверном проеме показалась рослая фигура, и, хотя в избе было не протолкнуться, все, кто находился внутри, единым движением отпрянули от нее.
Рыжая снова получила локтем в бок, на этот раз сильнее, и охнула. Восемнадцатая, будучи не робкого десятка, двинулась на стоящего в дверях мужчину.
– И чего тебе здесь понадобилось, пакостник? Иди, иди отсюда, нечего тебе тут делать?
– Я просто…  – вошедший, вернее, так и не вошедший, потупился, – увидел – люди бегут.
– Ну и иди куда шел, Тринадцатый. Ступай, ступай, – тетка вытолкала громадину, захлопнула дверь и повернулась к остальным. – Ну а вы чего как воды в рот набрали? Слюнтяи, смотреть тошно.
Дважды скрипнула дверь. Старик продолжал оглядывать теперь уже безмолвствующее сборище.
***
– Ну как ты не поймешь, балда, в чем дело – Конопатый Восемьдесят Третий бросил огрызок вниз и сорвал следующее яблоко – Темный на то и Темный, что беда от него! Жуть, одним словом.
– Пока что не вижу ничего жуткого. – Ответил сидящий на соседней ветке белобрысый мальчишка.
– Это потому что ты проснулся недавно и ничего не видел, тебя учить надо.
– А ты будто видел, сам-то давно не спишь? – вмешался в разговор самый маленький Сто Первый.
– Да уж подольше тебя, карапуз, – огрызнулся Конопатый, но примирительно добавил. – Ну я-то, допустим, и не видел предыдущего Тринадцатого, да в деревне многое рассказывают. Жуть, что он творил!
– Дядька Двенадцатый как напьется, так и не такое расскажет – белобрысый Шестьдесят Шестой бросил в пробегающую кошку огрызком, но не попал. – а я вот пока не вижу в нем ничего жуткого. То сено косит, то рыбу ловит, то как сейчас. – и кивнул в сторону здоровяка, машущего топором возле поленницы неподалеку.
– А ты не замечал, что с ним никто из деревенских не работает? Он всегда один. Всегда.
– Так ведь они боятся его просто. Даже прогоняют порой.
– Боятся. Он когда пришел, в деревне ужас что было – кто-то даже бежать пытался, да куда бежать, если там, – Восемьдесят Третий широким жестом обвел горизонт, – ничего и нет. Совсем ничего.
– Так не бывает, – Шестьдесят Шестой недоверчиво прищурился, – чтобы совсем ничего.
– Ну не совсем ничего. Тебе тетка Двадцать Шестая на уроках все расскажет. – Кругом сколько не иди – степь да степь – куда тут убежишь? Ну они ему, Темному, так сразу и сказали – шел бы ты, а он говорит, сюда, мол шел, тут и останусь. Только откуда он знал, что ему сюда надо, если все Тринадцатые – разные.
– Как разные? – Белобрысый щурился все больше и глаза его уже походили на щелочки.
– Вот начнешь на уроки ходить – все и узнаешь. В общем, Темные иначе умирают, не как мы. Почти как раньше – тогда, говорят, совсем умирали.
– Но Тринадцатые тоже не совсем умирают, они просто каждый раз новые. – Малорослый перехватил инициативу. –  Так же, говорят, и с теми, кто не сам умер. Только когда в последний раз кто-то не сам умирал-то? Ты вот проснулся уже в стотыщный раз тот же самый, только не помнил ничего и ходил дурак дураком, и дед Седьмой тот же самый, а этот – совсем другой. Никто не знает почему так, поэтому их и боятся.
– Не только поэтому, – нахмурился Конопатый, – я же сказал - они всегда несут беду.
– Я вот чего не пойму, – Шестьдесят Шестой поерзал на ветке – ему стало не по себе от разговора, – Если они его так боятся, чего всей деревней не прогонят?
– А за что? – Конопатый почесал затылок. – Он ведь ничего не сделал.
***
–  Караул! Убивец! Убивец! – Пятьдесят Четвертая, растрепанная, простоволосая, запинаясь, бежала по деревне и даже не кричала – завывала. – Окая-а-а-анный!
Люди выскакивали из домов кто в чем, хватая на ходу все, что попадалось. Был уже поздний вечер и многие были в домашнем, кто с вилами в руках, а кто и с ложкой. Пятый первым догнал обезумевшую старуху.
– Остановись наконец, я тебя прошу! Что случилось?
– То! – бабка, заикаясь, вырывалась из крепких рук, но не тут то было – Темный нашу Синеглазую загуби-и-и-ил!
Пятый хотел спросить что-то еще, но тут увидел в конце улицы рослую фигуру Тринадцатого, держащего что-то, вернее кого-то на руках, и отпустил старуху. Все, кто был на улице медленно, нерешительно направились в ту сторону, с одной стороны подгоняемые гневом и любопытством, с другой, останавливаемые страхом. Началось, думали многие.
Толпа остановилась шагах в десяти от высокого мужчины с девушкой на руках. Бледное лицо с синими губами, темнеющие следы на шее, безвольно свисающие руки, неподвижная грудь - в прекрасном теле уже не было жизни. Тринадцатый смотрел под ноги и молчал.
– Как… – Староста прокашлялся, – как это произошло?
– Не я.
– Что? Не слышу!
– Это не я. Только нашел. – Тринадцатый не поднимал глаз.
– Опусти ее! – Вмешалась Девятнадцатая. – Живо!
Темный аккуратно положил безжизненное тело на землю и отступил на пару шагов. Бородатый Четвертый и Одиннадцатая бросились к Семидесятой, бегло осмотрели и кивнули Пятому.
– Если это не ты, то кто? Покажи руки. – Староста с сожалением увидел пятна крови на руках Темного и горько вздохнул. – Ну вот…
Толпа вздрогнула и расступилась, пропуская Дородную Восемнадцатую и все так же наивно хлопающего глазами Старого – тот никак не мог понять, из-за чего такая суматоха на ночь глядя.
Зато Восемнадцатая сразу сделала выводы и бросилась на здоровяка, который был на две головы выше нее. Она принялась лупить его кочергой, с которой выскочила из избы – била по рукам, по ногам, груди, пыталась ударить по голове, но попадала только по проворным пальцам.
– Гад! Гад такой! Окаянный! Приютили тебя, терпели, сволочь ты такая! Убил нашу Синеглазку!
– Говорили же, нельзя пускать Темного в деревню. – крикнул кто-то в толпе.
– Убийца! Смерть убийце! – поддержали другие.
Деревенские шумели, размахивали руками, надсадно орали, но никто, кроме Восемнадцатой и пальцем не прикоснулся к злодею. Вдруг из-за ближайшего сарая, ковыляя, вышел парень в окровавленной рубахе, остановился, увидев сборище и вздрогнул, взглянув на Тринадцатого. Толпа обернулась, гомон смолк и все узнали Шестьдесят Седьмого.
– Веселый? – Староста пригляделся. – Что у тебя с одеждой? Откуда кровь?
– Это он! Это все он! – Тот направил дрожащий палец на Тринадцатого. – Посягнул на Синеглазку и меня чуть не убил!
Пятый открыл было рот, но не успел произнести не слова. Ярость наконец пересилила страх и люди волной ринулись на Темного, принялись бить его кто чем. Тот закрывался как мог, но вскоре почувствовал, как по щеке бежит что-то горячее, затем бок пронзила жгучая боль и он ушел в забытье. Но потерял не сознание, а контроль над собой.
Староста еще что-то кричал и пытался оттащить кого-то из деревенских в сторону, когда толпа дрогнула. Истекающий кровью Тринадцатый, с ножом и дубиной, отобранными у нападавших, бил направо и налево, без разбору. Разил каждого, до кого смог дотянуться. Тех, кто с самого первого дня презирал его, ненавидел и боялся. Тех, от кого за все время он так и не дождался ни единого доброго слова. Он не видел, как срезанными колосьями падали деревенские -  упала колотящая его Дородная Восемнадцатая, упал Пятый, подняв в примирительном жесте руки, упал, вопя, Шестьдесят Седьмой, упала убегающая Рыжая Девяносто Третья.
Упали все, кто был в это время на улице, остальные же, прильнув к окнам, с ужасом наблюдали, как хромающий Тринадцатый с перекошенным лицом прошел всю деревню и исчез где-то в бесконечной степи. Они не видели, как в нескольких верстах он, сидя на камне и глотая слезы, остервенело пилил затупившимся ножом запястья, над которыми чернела несмываемая ничем проклятая чертова дюжина, а потом, истекая кровью, глядел на такие далекие звезды.
В течение недели все, кто был в тот вечер на улице, проснулись. Они ничего не помнили и никого поначалу не узнавали. Не узнали и потом. Те немногие, кто сидел по домам, с горечью признавали, что это уже не те, кого они знали раньше. Новый Четвертый сбрил бороду, новая Восемнадцатая была совсем не склочной, а новый Пятый был бы никудышным старостой. Однако старожилы с усердием заботились о новичках, помогали им на первых порах и делали все, чтобы вернуть жизнь в нормальное русло.
Летели дни, мчались годы. Деревенские умирали и просыпались. И, как и раньше, проснувшихся учили как вспахать поле, как сеять и как собирать урожай, как охотиться и как строить дома.
А еще им  рассказывали о бескрайней степи, за которой нет ничего.
И о Темных, несущих беду.