Противостояние

Я шел по коридору УВД, покачиваясь от легкого головокружения. Свежий воздух щекотал гортань,  когда я хватал его открытым ртом. Через огромные зарешетчатые окна в здание попадали вечерние солнечные лучи, заставляя щуриться после нескольких дней проведенных в подвале. Я лихорадочно пытался придумать свою речь о недоразумении, которое со мной произошло, но слова путались среди мыслей и вопросов.
В кабинете на втором этаже сидел пожилой мужчина в штатском и что-то писал. Это был совсем другой человек, не из тех, кто встречали меня у дома. Он кивнул на стул около стола, не поднимая головы, и продолжал писать. Дежурный милиционер оставался стоять за моей спиной, я сел.
Перед следователем лежала папка с бумагами, он прикрывал их от меня рукой. Дописав, он положил ручку на стол, закрыл папку и посмотрел мне прямо в глаза пустым мутным взглядом.
- Явку с повинной писать будешь? – я как рыба, выброшенная из воды на берег хватал ртом воздух, краснея от напряжения, и ничего не понимал. – Значит,  не будешь. Тебе когда восемнадцать исполняется? А, еще нет семнадцати, это хорошо. Кто руководил вашей бандой?
- Я в школе учусь, в девятом классе и спортом занимаюсь, у меня первый разряд по боксу. А пистолет не настоящий, это как макет и патронов у меня к нему нет, - прорвало меня зажигательной речью.
- Значит, бандой руководил ты!? А кто в нее входил назвать можешь, исполнители кто? Не можешь, хорошо. Ну, я другого и не ждал, вот подпиши, что ничего не видел, никого не знаешь, а пистолет нашел на улице, - он приподнял обложку папки, вытащил исписанный лист бумаги и пододвинул его ко мне. Я дрожащей рукой взял ручку и поставил закорючку внизу страницы.
- После обеда поедешь в изолятор. Вещи ему передадите при отправке, - он посмотрел на дежурного и ткнул пальцем в сторону рюкзака стоящего на полу у стены. К рюкзаку была пришита застиранная бирка, где химическим карандашом была  написана моя фамилия. С этим рюкзаком я не раз ездил в пионерский лагерь и легко его узнавал среди других похожих рюкзаков. Хорошо, что меня сразу вывели из кабинета и следак не заметил, как я пытался проглотить комок, застрявший в горле. Я шел по коридору назад в подвал и представлял маму, крупную женщину с мокрыми и жалобными как у ребенка глазами умоляющую следака передать мне рюкзак. Комок все торчал в горле, а дощатый пол под ногами сливался в коричневый монолит и цеплялся за туфли.
- Ты что носом в пол клюешь, - конвоир ткнул меня кулаком в спину и  комок провалился.

В подвале вовсю раздавали обед. Леха встретил меня своей дурацкой шуткой.
- Тебя я вижу можно поздравить с предстоящим новосельем, в тюрьме кроме каши еще и супчик приносят, - он сунул мне миску с темно-серой остывшей кашей.
Из коридора вскоре послышался гул голосов клацанье задвижек и хлопанье дверьми, арестантов собирали на этап в тюрьму. Громыхнула задвижка нашей  камеры, дежурный назвал мою фамилию, Леха протянул на прощанье руку и я шагнул в неизвестность.

Воронок был полон народу, вначале он забрал «клиентов» из суда и нас к ним заталкивали как мешки с картошкой. Говорящая и мычащая картошка тряслась в стареньком ЗИЛе по улицам Безымянки, через мост и по Заводскому шоссе до тюрьмы. Я был зажат со всех сторон ворчащими арестантами, но поглощенный в свои мысли ничего вокруг не замечал. Проехали ворота и остановились во дворе следственного изолятора, где нас выгрузили и построили в два ряда.
- Обиженные есть? Малолетки два шага вперед! – старлей в новенькой форме руководил всем процессом, за ним как хвостик бегал молоденький прапор с огромной пачкой папок в руках.  Нас двоих отделили от взрослых и увели в здание, где долго держали в «превратке». Затем выдали застиранную робу, матрац с подушкой и постельное белье, постригли и на полчаса закрыли в душе, который назывался здесь баней.
Когда мои черные волнистые волосы клочьями падали на бетонный пол, я с тоской вспоминал, что ими очень гордилась мама, и даже отец иногда запускал в них руку. Все это было где-то уже далеко-далеко, только мысли постоянно метались и цеплялись за разные мелочи прошлой жизни. Ночевали мы вдвоем в сырой камере, которая называлась отстойник, каждый уткнувшись в свою подушку. Утром перед распределением нас по одному заводили на беседу к воспитателю. Он что-то говорил о правилах содержания, распорядке дня и как я должен себя вести, когда сокамерники начнут приставать с пропиской или другими непристойными предложениями. После беседы нас развели по разным камерам.
- Эй, «амбал», бросай матрац вот на эту шконку и присаживайся к братве, - светлый коренастый парень сидел на заправленной одеялом койке, рядом с ним еще двое. В камере  на четырнадцать коек в два яруса, было только одно свободное место, верхнее рядом с умывальником и туалетом за невысокой перегородкой. Я вспомнил разговор с Лехой, который рассказывал о тюремных порядках, но свободное место было только одно, без выбора. Я обратил внимание, что все остальные койки были заправлены по белому и на них не сидели. Посередине камеры длинный стол и лавки с двух сторон. Часть ребят играли в домино, остальные из тех, кто сидел за столом наблюдали. Я бросил свои вещи на край лавки и подошел к столу, игра давно прекратилась, все молча, и с любопытством смотрели на меня. Светлый подошел к столу, те двое, что сидели с ним на койке тоже оказались рядом.
- Ну, рассказывай, откуда сам, за что чалишься? – я сел на лавку и отвечал на вопросы. – Нормально, я тоже с Безымянки, меня Паленым кличут. Генчик! Освободи для правильного пацана место.
Один из приятелей Паленого стал руководить переселением спальных мест, никто не возмущался. После небольшого передвижения по камере, мое место оказалось вверху, рядом с окном и напротив Паленого.
- Низ освободиться, сразу переберешься. Садись вот сюда, перетрем о жизни, я в тюрьме уже шестой месяц чалюсь, - Паленый забрался на свою койку с ногами, я присел рядом. Вначале посыпалась куча вопросов: по какой статье меня посадили, кто подельники и кто из них сидит или сидел раньше и т.п. Затем Паленый объяснил как себя вести с ментами, которые требуют, чтобы все койки были заправлены по белому, какое место занимать за столом, как обращаться с «чуханами» и другими обиженными.
Только теперь я обратил внимание, что под крайней от двери «шконкой» кто-то лежит.
- Это Вовочка-пидор. Если взгрустнется, после отбоя втихаря можно подкатить, ты только смотри, чтобы мент в глазок не заметил, а то сразу в шизо упекут. Его в другой хате опустили, – и Паленый рассказал историю Вовочки. - У него пахан какой-то начальник или завмаг, короче буржуйская рожа. Ну так он договорился с воспетом, чтобы тот его сыночка втихаря подкармливал. Представляешь, ему передачки с воли гонят с колбасой копченой, печеньями, сгущенку с какао, в общем крутые передачки катят, а эта крыса выставит на общак немного и всякую хрень, а сам втихаря жрет. Короче ребята ночью его застукали, как он под одеялом колбасу жует, ну вначале отметелили, а потом Стас Чапаевский к нему подъехал и уговорил. Теперь он другую колбаску посасывает, - Паленый заржал мерзким повизгивающим смехом. Из-под койки, стараясь быть незамеченным, выполз паренек на вид лет тринадцати-четырнадцати и шмыгнул за перегородку туалета. Я почувствовал себя так же мерзко, как тогда в камере КПЗ в самую первую минуту, очутившись рядом с вонючей парашей…
                Дни похожие один на другой проходили уныло. Подъем, заправка постелей, завтрак, построение на проверку. Целый день, если не считать часовой прогулки по дворику похожим на бетонный мешок, накрытый металлической сеткой, мы сидели за столом и двигали костяшками домино. В камере были шахматы, но в них никто не играл. Меня этой игре обучил отец, но партнера среди сокамерников я не находил, да и врядли здесь кто-нибудь знал, что это такое.
                Паленый со своими дружками встречал новичков, устраивал им «прописки» по тюремным правилам и решал где спать и как жить в камере. Эта троица жила в камере собственной, совершенно отличной от общих правил жизнью. Главная задача следственного изолятора - не допустить обмен информацией и запрещенными предметами между арестованными. Но никакие запреты и наказания не помогали администрации справиться с этим явлением. В каждой камере всегда оказывались такие ребята как бригада Паленого, которые налаживали эту связь. Обычно это были записки, передаваемые из камеры в камеру. Их оставляли в тайниках прогулочных двориков или в бане, отправляли «по решке», с использованием специального «коня» - тонкую бечевку с грузом на конце. Чего только не придумывали изощренные головы, чтобы сломать изоляцию. Владение информацией, которую должны были охранять тюремные стены, а главное участие в невидимой, а потому таинственной воровской организации было их главным преимуществом перед остальными ребятами. Использовалось это преимущество в установлении тотальной диктатуры и контролем за имуществом сокамерников. Те, кто впервые попадали в камеру, приходили со свиданий или приносили передачи, пользовались особым вниманием банды Паленого. Первые дни Паленый приглашал меня за «воровской» стол, рассказывал о своих подвигах на свободе, которые заключались в ограблении пьяных и участии в драках. Мне эти рассказы, как и идея завоевания тюремного авторитета, были не интересны. А возможность пользоваться преимуществом при переделе чужой собственности и подавно. Поэтому интерес Паленого ко мне быстро иссяк. Все свободное время я проводил за столом, делая вид, что меня увлекает игра в домино или за книгами, которые раз в неделю приносил библиотекарь. Еще чаще мои мысли были далеко от этого места и Паленый, перестал меня замечать, что вполне устраивало нас обоих.
                Двадцать второго мая в день моего дня рождения я получил первую передачу от родителей. Кроме обычных для таких случаев продуктов, в белую тряпочку были завернуты бабушкины булочки, покрытые корочкой жареного сахара. Я выложил содержимое мешка на стол и поделил его содержимое на три части. Одну часть передал в проход Паленого, другую оставил на общаг, остальное убрал в тумбочку. Я смаковал свои любимые булочки и вспоминал дом, родителей, бабушку и Лизу с Мариной – своих двоюродных сестер, с которыми в детстве проводил много времени.
                Каждый день происходили какие-то малозначащие события, ребята ходили на следствие, получали передачи, а если уезжали на суд, то обычно не возвращались и на их места вскоре заселяли других. Меня тоже несколько раз вызывали к следователю. Теперь я знал, что Молодой дал показания о всех наших похождениях из чего выходило, что я организатор нескольких краж, кроме последней, на которой меня не было. Как раз на этой краже, которая проходила в одном из домов нашего двора, потерпевшая опознала Семыку и написала заявление в милицию. Но впоследствии от обвинения она вдруг отказалась, и Семыка с приятелями проходил соучастником только по одному нашему общему делу.
На следствии я ни от чего не отказывался, и почти не читая, подписывал бумаги, которые составлял следователь. Следователь был вполне доволен, следствие продвигалось быстро, и он даже обещал разрешить свидание с родителями сразу после закрытия дела.

Юрка Хаяров появился в нашей камере неожиданно. Паленого после обеда вызвали к следователю и обстановка в камере была оживленнее обычного. За столом собрались все сокамерники кроме «обиженного», да и тот подглядывал за происходящим сидя на полу в углу рядом с дверью. Даже Сережка, которого никто, никогда не замечал, стучал по столу костяшками домино, издавая возгласы удовольствия. Друзья Паленого Мамай и Сивый, развалившись в углу на «шконке» Паленого вяло переговаривались.
Дверь камеры открылась так тихо, что в первую минуту никто не обратил на это внимания. Я обернулся и увидел в проеме двери огромный матрац,  мотающийся из стороны в сторону. За «матрацем» дверь захлопнулась, а он остался стоять, покачиваясь посередине камеры. Все сидящие за столом со свернутыми головами наблюдали за этим явлением.  Мамай и Сивый спрыгнули со своих мест и, расчищая себе дорогу вдоль стола, за которым сидели ребята,  двинулись к «матрацу».
– Ну, ты чо встал как статуя, - Сивый заржал, раскрыв беззубый рот. «Матрац» наклонился и опустился на бетонный пол, а на его месте оказался среднего роста слегка сутулый и худой паренек.
- А куда мне матрац положить? - паренек улыбался глубоко сидящими, как бы прищуренными глазами, которые хитро сверкали из-под нависших бровей.
- Вначале нужно прописку в хату получить, ты, что правил не знаешь, - начал свою песню любитель издеваться над новичками Мамай. – Откуда прибыл, по какой статье, - начали они с безобидных вопросов. Выяснив, что парень не имеет отношение к воровской масти, в ход пошли провокационные вопросы, (например: ты с ворами или с буграми) неправильные ответы на которые грозили новичку серьезными последствиями. Игра за столом прекратилась, все молча, наблюдали за происходящим и ждали развязки. Новичок чувствовал, что за безобидными на первый взгляд вопросами кроется какая-то угроза и был очень напряжен. В то же время его открытый и располагающий взгляд привлекал своей наивной беззащитностью. Начались первые ошибки на задаваемые «жуликами» вопросы и посыпались первые оплеухи. Все было по тюремному закону, но и новичок вел себя вполне достойно. Обычно на этом проверка «на вшивость» заканчивалась. Но оставшимся в камере без идейного руководителя беспридельщикам Мамаю и Сивому, этого казалось недостаточно. Они продолжали задавать свои вопросы, которые становились все провокационней, а удары сильней. – Х-й сосал, селедкой пахло? – не унимался Мамай. Паренек как мог парировал эти вопросы, но порой терялся в поиске правильного ответа или, не зная как отреагировать на явную наглость «экзаменующих» с надеждой поглядывал в сторону сидящих за столом.
- Вы что до него докопались, понятно же – нормальный парень, - я встал из-за стола и указал на свободную «шконку», - Клади сюда свои вещи, придет старший, он решит, куда тебя положить.
- А ты чо встреваешь не в свое дело, перепутал, кто в хате рулит? Тебе здесь не какая-нибудь бычья хата, а воровская, - распалившись на новичке, никогда не встречавшие отпора «жулики» перевели свою агрессию на меня.
- Ты вообще заткнись, вот придет Паленый, пора выяснить с какого перепугу он тебя на лучшей шконке держит, - поддержал Мамая и Сивый. Обстановка моментально накалилась, теперь вся их ярость была направлена на меня.
- Ты что хочешь сказать, что я бык или может это ты крутой «жулик»? – я сделал шаг к центру камеры, где еще минуту назад проходила экзекуция. Мускулы под курточкой играли, желваки ходили ходуном, кулаки напряглись как перед ударом.
- Ну а кто ты есть, как не бык, или думаешь, тебе бокс поможет…
Каждый из двоих не представлял для меня никакой угрозы в физическом плане, но вдвоем они были опасны как озверевшие волки. Но они проигрывали уже в первом раунде потому, что были уверены - я не буду с ними драться и  точно не начну первым. А я просто забыл, что нахожусь в клетке, где преимуществом является вовсе не сила, а совершенно другие качества. В такие моменты у меня включалось многостороннее мышление, и я оценивал ситуацию только здесь и сейчас в плане победы. Победу обеспечивал удар в солнечное сплетение Мамаю, который стоял ближе и был сильнее Сивого. Затем я просто бил как по груше на тренировке, пока они оба не оказались на полу, корчась и хватая воздух как рыбы, выброшенные на берег. Сокамерники с открытыми ртами жались в конце стола. Грохнула откинувшаяся кормушка и «попкарша» приказала мне готовиться на выход. Отдышавшись, мои противники, не произнося ни слова, ретировались в свой угол. Нужно было поставить жирную точку в моей победе, и я не сдержался: «Может вас добить, чтобы не мучились?!» Но в ответ тишина и лишь кто-то из ребят не сдержался и прыснул коротким смешком.
                Через несколько минут за мной пришел старший по смене и повел в кабинет воспитателя. Воспитателем у нас работал уже не молодой и мягкий капитан, по прозвищу Мямля.
- Рассказывай, что в камере не поделили и кто виноват. Кто первый драку начал? – рассказывать было нечего, я только сказал, что начал драку и готов за это отвечать. Мямля с добродушным видом разглядывал меня в упор и постукивал пальцами по столу.
- Можешь не говорить, я и так все знаю. Дежурная наблюдала за вашей камерой с момента как привели новичка. Ты все правильно сделал, только теперь тебя нельзя в камере оставлять, они же на этом не успокоятся. И в ШИЗО сажать тебя не хочется, - он встал из-за стола и ходил по комнате, о чем-то размышляя.
- Да нельзя мне из хаты уходить, тогда новичка точно искалечат или опустят, а мне они ничего не сделают, - Мямля объявил мне выговор без занесения в личное дело и вызвал старшего смены.
Когда я вернулся в камеру, Паленого еще не было, а его шестерки тихо сидели в своем углу. Я подсел за стол к игрокам, новичок сидел тут же и как ни в чем небывало стучал костяшками домино. 
- Меня Юрием зовут, ты в шахматы играешь? – Юрий протянул мне руку, мы познакомились и стали раскладывать шахматы.
Вскоре в камеру со следствия пришел Паленый и получил информацию от приятелей.
Вначале он подозвал Юрку и стал задавать обычные для этой ситуации вопросы, Мамай и Сивый сидели молча. Вся камера наблюдала и ждала, чем все закончиться. Но никаких претензий у Паленого к Юрке не было, и тот вернулся за стол доигрывать партию. Мне было не до игры, я ждал продолжения разборок, но Паленый почему-то не спешил говорить со мной. Тогда я сам подошел, и сел напротив Паленого, прямо на заправленную по-белому шконку. Я начал с того, что меня обозвали быком и его приятели ответили за этот базар. Но Паленый перевел разговор на другую тему.
- Слушай, зачем ты вообще впрягаешься за бычье, тебя же здесь приняли положняком и место у тебя блатное. Ты не видишь, что это быдло, которое не может даже постоять за себя. Здесь у каждого свое место, а ты сам в их стадо прешься, мне это вообще не понятно, - Паленый ждал моей реакции на поставленный вопрос или его интонацию. В разговор вступил Сивый.
- Паленый, он должен ответить за то, что руку поднял, - его поддержал  Мамай.
- За такие вещи можно и на пику, - и хотя разговор пока оставался в спокойном тоне без оскорблений, я чувствовал, что они пока прощупывают мой настрой, а каждое следующее слово будет обострять ситуацию...