Глава 56. Защита диплома. 11 июня 1998 года

Глава 56. Защита диплома. 11 июня 1998 года
 
Апогей продолжался. Десятое число очень жаркого июня, у Руля на следующий день диплом, а сегодня очередной прогон доклада перед расширенной аудиторией.
Поддатый Эдмунд во главе оравы хулиганов-стариков издевался над молодежью.
Игривое настроение в нем опять зажгла уже третьекурсница Света, которая накануне купила новое летнее платье, белое, в крупный синий горошек. Горошек был размером с глаз жирафа, хворавшего в те дни в Московском зоопарке.
На это событие, потенциальную кончину жирафа, собрался биофак МГУ, из тех, кто был «в теме». Жираф был единственный на заведение, еще с советских времен. Поэтому биофаковцы, кто поступил в МГУ по принципу «да я зверей люблю», тусовались третий день в зоопарке.
Они пили пиво, купались по ночам в прудах зоопарка вместе с жителями Пресни. Руль тоже любил освежиться в пруду новой территории после двенадцати, если преддипломные дела задерживали его на химфаке допоздна.
Историю про трагедию с жирафом он узнал от одной из студенток-нудисток, в компании которых он оказался в дикую жару июньской ночью.
Девушка Света красовалась в новом платье ровно полдня, пока не заглянула к одуревшим от жары старым хулиганам-ученым.
– Светочка? – спросил Эдмунд, пряча пиво под стол. Пиво упало и потекло по дубовому полу. – Красива. Красива…
Он встал и обошел ее под ухмылки из-под бород кандидата и доктора наук, коллег и старых приятелей Эдмунда.
Она попала на что-то вроде вечера встречи выпускников.
– А что это у тебя, – рассматривал Эдмунд розовую свежую блондинку Светочку на свет, – что это у тебя лифчик черный, а трусы белые?
Гомерический хохот ученых перекрыл возмущение Светы, которая вылетела за дверь, задев по пути полку с запаянными пробирками – образцами фуллеренов. Полка упала, и полгода работы аспиранта кафедры ушло в небытие.
Затем зашел Руль. Текст завтрашнего диплома он выучил наизусть, все плакаты – их полагалось нарисовать пять – держал дома. Он часто и много пил пиво в те дни. Не до беспамятства, а так, лишь бы не думать. Не думать о том, что завтра ад закончится.
Завтра он получит аусвайс. Он станет как все. Отмучается. «Стой, прохожий! Я теперь как ты!»
Вася не нервничал. Диплом он делал у отца, великого химика, в Институте РАН. Это позволяло ему работать с четвертого курса охранником, потом – на полный рабочий день, а потом – в фирме «Оливетти», которая продавала персональные компьютеры.
Тема нервничал явно:
– Б…ть, Руль! Если ты постоянно полубухой заходишь, значит, у тебя все в порядке.
У Руля было все в порядке, и он вовремя сдал диплом в переплетную мастерскую в ГЗ МГУ, на каком-то из верхних этажей.
На фоне постоянной выпивки и безделья он постоянно размышлял над десятью минутами предстоящего перехода в новую жизнь. Заучил, пользуясь натренированной на сурах из Корана памятью, речь, объемом примерно в семь страниц, что соответствует пятнадцати минутам речи дипломника, как сказал отец.
– Больше не надо. Дальше встанет умник, скорее, недруг твоего заведующего кафедрой, начнет тыкать пальцами и возмущенно задавать вопросы. Брызгая слюной. А вопросы и ответы на них – основа защиты.
Тогда Руль подготовил ответы на возможные вопросы, составив из них нечто вроде «Православного катехизиса в вопросах и ответах».
Наподобие:
«Вопрос. Как же католики утверждают, будто Господь поставил главою Церкви и наместником Бога на земле св. апостола Петра?
Ответ. Католики впадают в ошибку вследствие неправильного понимания слов Спасителя, сказанных св. апостолу Петру: «Ты Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее».
Что еще? Курсы ораторского мастерства. Он их взял у Дани. Даня завел себе DVD-проигрыватель, что было потрясающей редкостью в тот год. Смотрел на нем он все то же самое, что и на компьютере: болванки с фильмами Лени Рифеншталь и итальянское кино пятидесятых и шестидесятых годов.
В итальянском кино не нашли примеров хорошего мастерства речи на публику. Смотрели «Триумф воли». Образец ораторского искусства был подсказан сразу: Рудольф Гесс. Обаятельный злодей, выдающийся оратор. Рулю предстояло изображать Гесса: манеры, улыбка, интонации, жесты, паузы — не на слете нацистов, а уже на Нюрнбергском процессе. Под отличной режиссурой Дани он довел манеру Гесса до автоматизма.
– Я тебя прогоню «под Гесса» с твоим докладом сто раз, – сказал Даня, который тоже много пил в те дни, он-то уже стал дипломированным специалистом. И не соврал.
И вот Руль встал в белой рубашке, уверенно улыбаясь, хотя внутри не было ни капли уверенности. И он вспомнил Даню добрым словом: доклад, отрепетированный до дыр, тек сам, хорошо тек, без запинки. Стояла жара, пекло, плюс тридцать градусов. Рассудок не работал, работала только автоматика.
На стариков под водочку сошла дурашливость.
– Уважаемые коллеги! Я первый дипломник на кафедре за десять лет. Эти два года я готовил работу не как рядовой выпускник, а с осознанием ответственности перед вами.
Старичков прибавилось, пришел и нервный аспирант-неудачник, проваливший третью предзащиту диссертации накануне. Старики в жару были беспощадны к трепету и дрожи.
– А-ха-ха-ха-ха! – Блаженный старичок, член-корреспондент РАН, вечный купринский образ, вдруг тонко захихикал. Девочку это бы заставило перенести диплом на осень.
Но Руль…
Рулю, скажем честно, жара июня 1998 года нравилась. Особое состояние, когда на страшном пекле пьешь легкое светлое пиво, – таким только образом и можно понять драйв городской жары. На жаре возникало два Руля, один – на общей волне с дурашливым пьяненьким старичком, другой – автомат с твердой речью, произносимой низким голосом. С жестами и улыбкой, украденными у Рудольфа Гесса в «Триумфе…», жестами, которыми тот угомонял бесновавшуюся от восторга толпу.
Он отвечал на предзащите ровно, не сбиваясь, пятый раз пересказывая свой доклад, потом играл ответами в манере «Православного катехизиса».
– Вот ты, ты лично, получил в итоге работающий счетчик концентрации газа?
– Нет.
– Это два балла! Да выпускать такую работу нельзя! Первый раз за десять лет дипломник! Было бы еще хоть трое! Сами виноваты, Иван Аркадьич, у вас там конь не валялся с перестройки!
– Два балла, я в курсе, кафедру хотят расформировать, прицепятся, двойку влепят. И нам всем-всем – адьос, амигос.
На таком фоне на нечувствительном, выжженном нерве Руль отвечал:
– Спасибо за вопрос, Иван Аркадьевич. Вам не откажешь в конкретике. Но конкретика здесь – натяжка. Как отметил доктор Джеймс Гектор из Монтерея, Калифорния, в своем докладе на Московском симпозиуме, э-э-э… страница двенадцать… Прошу внимания!
Руль поднимал голову к небу и вскидывал руки с зажатыми кулаками от стола, одну чуть ниже другой. Возвышал голос:
– Внимания! «Получение подобного работающего газочувствительного сенсора – это прорыв в области нанотехнологий, достойный Нобеля». Гектор навестил нашу кафедру в том году. Не опускаем рук, Иван Аркадьевич, сенсор будет! На первом же году моей аспирантуры. Все возможно, что от нас, а не от Бога.
И, как Гесс, откидывал голову назад, улыбался еще шире, еще восторженнее смотрел на богадельню. Опускал голову в улыбке и дальше точно, как там, клал сжатый кулак на затылок и с заметным ударом опускал его на кафедру.
И вдруг увидел не группу скептиков – ученых, погрязших в своих интригах, жертвой которых они решили избрать его, беззащитного, не закрытого блатом Руля. Данина тренировка фильмами Рифеншталь, жара и пиво… С минуту он, не веря себе, видел не десяток неопрятно одетых научных деятелей, но их же, коротко стриженными, в серой форме машинистов метро. Погоны, золотая вышивка в виде орла справа, галстуки, на двух научных дамах были красные пилотки, все встали. Очнулся. Все сидели, но лица были другие. Он опустил голову, снял со стола руку, сжатую в кулаке.
– Предлагаю продолжить завтра, на моей защите, – сказал он помолодевшей аудитории.
Накануне защиты он лег спать. Встал в три ночи. 11 июня 1998 года.
На балконе стояло бутылок пять пива «Рок-н-ролл». Руль надел отглаженную белую рубашку, выпускной костюм. Пиджак висел мешком пять лет назад, сейчас сел по фигуре. Выгреб «Рок-н-ролл» в пакет, сунул туда пару бумаг. Надел на всякий случай католический новый крест, купленный во время поездки семьи в Эстонию в 1998 году. «Подвеска, серебро, цена 2 рубля 17 копеек». Заменил им свои обычные кулоны: «пацифик», настоящий, из серебра, а не хипповский оторванный от «Вольво» значок, и «трезубец» – три змеи, соединяющие в точке подвеса головы.
Вышел во двор. Смотрел на российские механические часы, купленные на Первом часовом заводе. Сидел потихоньку во дворе, наблюдал рассвет, смотрел на часы и пил пиво. Куда-то исчезли измучившие его мысли про аусвайс, про то, что он через шесть часов будет «как все».
Затем Руль подошел к турнику, подтянулся свои обычные двадцать четыре раза.
Он сел в первый поезд на «Краснопресненской» и доехал до «Университета».
Три бутылки «Рок-н-ролла» ушли. Две лежали в пакете. В голове – только доклад, в теле – только легкость. Та легкость, с которой идешь по Москве за внезапной премией и видишь неожиданно метровый забор. Ты перепрыгнешь через него, а не обойдешь.
На входе в метро его одернула предрассветная городская сумасшедшая, которая стояла и стреляла сигареты.
– Нету, – прошел мимо Руль.
– Б…дь, молодой! Х… тебе, а не Христа ради!
Руль плавно развернулся, закинул голову назад, положил сжатый кулак правой на предплечье левой.
– Апостол Павел!
– Что? – спросила наглая пьяница.
– Тебе сказал! Не мстите за себя! – откинул голову и опустил руку со сжатым кулаком.
Потренировался.
Он доехал до «Киевской». Сел на 17-й троллейбус, допивая пиво, и его охватило блаженное чувство. Чистота, ничего лишнего, и правильно лишь то, что сейчас в голове.
Гармония.
Часто ли человека охватывает такая пронзительная гармония и полная уверенность в своих силах? Да еще в такой момент. Он ехал по Бережковской набережной. Прохлада рассвета.
Руль вышел на остановке на площади Индиры Ганди. Скинув пиджак, прошел, не торопясь, по знакомому маршруту: территория МГУ – корпус нелинейной оптики – биофак.
Было ветрено, и небо было рассветное и чистое.
Сама защита прошла гладко.
Объемом выполненных Рулем за два года работ, уложенных в семь минут диалога, свежие слушатели были поражены. Манера донесения мыслей в стиле Гесс-Рифеншталь работала безотказно. И тут-то Руль увидел беснующуюся от восторга – в академических рамках, конечно, – аудиторию.
Пять баллов.