Глава 60. Кризис. 18 августа 1998 года

Глава 60. Кризис. 18 августа 1998 года
 
В 1998 году, как и в 2008-м, кратковременно припала цена на нефть, что на Родине, жившей эти двадцать лет мрачнейшими предчувствиями и всеобщим пессимизмом, привело к разрушительным последствиям. Затем по принципу домино произошла та история с ГКО – кому надо, те помнят.
Начался кризис. Западные сигареты и прочие продукты первой необходимости, «сникерсы» и супы «Роллтон», весь импорт, все, что имело в цене хоть пять центов, народившийся «средний класс» попрятал с прилавков ларьков, ожидая стабилизации курса доллара.
18 августа 1998 года класс-посредник продавал только советские сигареты, например «Пегас», по 12 рублей, что было вдвое дороже импортного «Мальборо» неделей назад.
Валился доллар, в условиях инфляции зарплаты выдавали в девяностых в долларах по курсу, хотя подорожание продуктов и сигарет с 1996 до первой половины 1998-го было не таким мощным, как в 2011–2013 годах.
Единый проездной на все виды транспорта на месяц для студентов в 1995–1998 годах стоил 54 рубля (около 10 долларов) и не дорожал.
Абсолютно ничего не менялось в квитанциях по оплате коммунальных услуг.
До кризиса 1998 года инфляции обоснованно боялись (живя в России, ее надо бояться всегда) и не клали деньги на рублевые счета в банках, памятуя, как Сберегательный банк обнулил сбережения десятилетий советской стабильности в 1991 году. Свободные рубли умные люди меняли на доллары. Они не были расслаблены пропагандой и старались думать своей головой.
И кризис умные люди с деньгами не прощелкали.
7 августа Ельцин произнес по телевизору голосом клиента психоневрологического интерната известную фразу: «Дефолта не будет».
Те, кто уже снова привык верить ящику, продолжили жить «в рубле», кто-то в этот момент продавал свою квартиру или машину.
И Руль позже встречал как выигравших от таких сделок, так и пострадавших.
Руль был занят своими делами, хотя в те дни он натыкался на озлобление и настороженность людей. Все ожидали событий. Боевое оружие у простых граждан в августе-сентябре он видел неоднократно, это его тревожило. Он сам носил нож-бабочку в кармане. По Сеньке и шапка, думал он, к нему претензий на раскладной нож, не больше.
На антресолях хранился последний блок «Явы», взятой его некурящими родителями по талонам в 1990 году, и в будущее он смотрел с оптимизмом. Еще бы, в кармане диплом и воинское звание.
Руль пришел в военкомат получать военный билет. Он не знал, что в связи с кризисом объявили чрезвычайные меры – призвать всю молодежь под любым предлогом, законным или нет, в ряды Вооруженных сил.
Толстый молодой майор сразу забрал приписное свидетельство.
– Отлично, – сказал он, назвав Руля по фамилии. – Химик? МГУ? Ты у нас на призыве стоишь. У вас там организовали вчера центр подготовки в МЧС. В четверг медкомиссия. Не волнуйся, сам врачей боюсь. В понедельник – в часть, в Забайкальск.
Руль растерялся. «На тебе, очередная жирная сука в жизни», – мелькнуло у него в голове.
Но он уже знал про эту дрянь все. Он знал, что три недели специальной диеты и подъема этим боровом камней из карьера, камней, которые он, Руль, будет сапогом спихивать обратно, обязательно сделают из этой жирной свиньи тщедушного аскета с выпученными детскими глазенками на вытянутом лице, каким майор и был в одиннадцатом классе. «Сделаем, не из этой жирной свиньи, так из другой, но в игру поиграем», – подумал Руль.
«Молодость – это счастье только с оружием в руках», – вспомнил он Константина Борисовича с благодарностью. И сказал не майору, а на прочую публику, то есть сидевшим в кабинете полковнику и какой-то бабе в военной форме без погон:
– Всегда думал, что военная служба в кризис будет спасением. Пойдемте покурим, мы теперь почти коллеги.
Майор с облегчением вздохнул, поощрение обеспечено.
– Пойдем.
И они пошли в туалет, Руль пропустил майора вперед.
Майор пил, его руки перестали трястись. Руль допил оставшиеся сто граммов. Завязался разговор.
Затем они спустились на улицу, зашли в палатку.
– Смотрите, товарищ военный разгулялся. Водки, наверное, не стоит… Пива.
Дальше они сидели на скамейке. Спускалась осень, был довольно холодный август. Руль курил и поддерживал разговор. Майор достал смятые бумаги:
– А Мастеркович… с физфака… где?
– Не знаю. Пива?
Потом он дотащил майора до проходной, вызвал начальника военкомата, доложил ему обстановку.
– Шел мимо военкомата, нашел. Ваш? Забирайте.
На следующее утро он помчался в МГУ. Аспирантура отодвинула бы проклятые сапоги еще на три года.
На его кафедре ему было отказано в месте в аспирантуре. Принцессе Сирилле – тоже. Места оказались заняты двумя корейцами, учившимися за корейские деньги. Русские мольбы против корейских денег ничто, тьфу и разотри. Принцесса Сирилла хотела остаться в ГУ в аспирантуре, но проблемы предвидела.
– Нет, – прошепелявил инсультник-завкафедрой, как-то очень ласково, просто как Анна Снегина в одноименной поэме Есенина. – Тут нету места просто, – улыбнулся он кокетливой девичьей улыбкой.
– А корейцам место нашлось? Бабло! – сказал Руль Сирилле, когда они сели обсуждать ситуацию.
В группе учились два южнокорейца, лет за тридцать, отличавшиеся скудоумием и плохим знанием русского.
– Все гораздо хуже, чем представляешь ты, ты со своим подходом грустного клоуна из балагана. Я тут была в своем НИИ…
Сирилла готовила запасной парашют. Несмотря на бунтарский дух и странный жизненный фон, она могла натянуть на себя маску старательной серой мышки, везде необходимого, доброго, безвредного существа, рабочей овечки. И пока Руль возился с военными, она осваивала генетику, точнее, биоинформатику.
Выпив пива, Сирилла рассказала следующую притчу.
– Захожу, ученый совет прошел, но все горячо спорят. На стене висит круговая диаграмма с тремя одинаковыми сегментами – белым, синим и красным. Над ней надпись: «1997». А рядом – еще одна такая же в точности диаграмма, но уже с надписью «1917». «Эти гаплограммы совпадают! – орет известный тебе по телевизору мужик. – Гены москвичей как были революционные, так и остались». А гаплограмма – набор генов разных народов у членов популяции, москвичей например, – объяснила мне Сирилла. – А он продолжает: «Вам правительство четко поставило задачу, как к 2017 году сделать так». И ставит еще один круг – диаграмму, наполовину серую. А белые, красные и синие сегменты на ней мелкие и забитые какими-то новыми цветами и оттенками. «Сколько надо привезти гостей в 2000 году, в третьем, в шестом, в седьмом? Где график? – орет политик. – Нету графика – нет и денег. По гранту получаете, а то забыли!» «А скрещивание, чем вы планируете стимулировать скрещивание и деторождение уже с 2006 года, когда субстрат будет готов?» – поинтересовался у него мой научный руководитель. Тот и говорит: «Пока мы не решили. Либо это будет мощнейшая индустрия брачных агентств, свах и внедрение в сознание жительницы города культа экзотического мужчины, чтобы у местного самца шансов к случайному оплодотворению было ноль целых ноль десятых. Либо, что проще, количественное решение. Завезем сюда миллионы молодых мужчин – представителей северной монголоидной расы, высоких и светлокожих. Они будут вызывать минимальное отторжение населения и в течение двух-трех десятилетий оплодотворят большую часть горожанок детородного возраста». Ему возразили: «Это, как мы знаем, все равно останется русским народом! Но не таким социально турбулентным, как теперь». Тот: «Если нефть пойдет вверх, вопрос решим. Но пока не вижу подвижек по графику, по плану. Где график? Столько-то «гостей» в такой-то конкретный год, а на выходе – такая-то гаплограмма, набор генов среднего москвича? Где? На что вы все тратите деньги правительства?..» И вот в таком духе он еще час накручивал. И рабство в стройбатах они запретят, а подметать и строить будут северные монголоиды. И то сделают, и так напроказят, и тут навредят. И еще… самое главное… Он сказал, что они свернут сексуальную революцию… случайные связи и случайные оплодотворения… Все под контроль.
– Ага, – сказал не слишком пораженный Руль. Теорий заговоров он от дочки великой мамы наслушался порядочно.
Каждое мелкое событие в жизни Руля Сирилла объясняла заговором – на кафедре, в МГУ, в Москве, или общемировым. Причем ее теории заговора не были вычитаны в бульварных газетах. Она могла навскидку соорудить теорию, которой обзавидовался бы любой журналист.
– В целом я согласен. Житель мегаполиса – это смесь кровей. И построить гаплограмму по гаплогруппам, скажем, десяти тысяч человек и усреднить – можно. Провести очевидные для системы исследования о связи гаплогрупп и общественных беспорядков. А то почему в Китае работают, а в Сомали стреляют из автоматов? Генетика, верно. Но это ты сообщила общие сведения. Гаплограммы – это статистика миллионов, средний набор генов у миллиона человек. А мне-то что делать? Мне, Рулю, твари божией или биологической единице – считай по своей вере, – перед лицом очередной замутки Родины? И что, кстати, ты подразумеваешь под Родиной?
– Да, Родина – это не только дома и улицы, – принялась размышлять Сирилла. – Родина – это еще и люди. И если они будут в среднем наполовину серые через десять лет, то нафиг такая Родина...
– Нет, – сказал Руль. – Я останусь тут и поборюсь. Поборюсь, как солдат. И потом, ты же понимаешь, что все это временно. Сейчас бардак, а потом все станет как раньше, – привел он любимый всеми в девяностые аргумент.
– Ты оппортунист, это безнадежно, – сказала Сирилла.
Основным мифом девяностых было «Девяностые – это временно», а потом (многие связывали это с грядущим XXI веком) придет некто, кто наделит их жизнь нормальным созидательным смыслом и большим делом, желание которого очень велико в русском – в широком смысле слова – народе.
Сирилла криво усмехнулась. Испорченная химфаком и обществом умных мужчин, она, конечно, угадывала ход мыслей Руля.
– Да, Руль. Начиная с сегодня, с августа 1998 года, ближайшие десять лет настоящий защитник Родины обязан трахать все, что движется. Твое дело – превратить «серое» на этой пицце, на этой диаграмме, в узкий тонкий кусочек.
– Я не против, – сказал Руль. – Но, выходит, свободу нравов поставят под контроль?
– Ну, – усмехнулась Сирилла, которая тоже находила плюсы в простоте сексуальных отношений Апогея девяностых, – поставят когда-нибудь. А ты действуй, пока у них денег на это нет.
Руль пришел домой, опять открыл справочник «Europages», который простому человеку заменял записную книжку с заветными номерами блатных родственников, и начал обзванивать НИИ на предмет поступления в аспирантуру. Справка о поступлении нужна была немедленно.
К вечеру он получил одно внятное предложение в металлургическом институте.
И Руль поступил в целевую аспирантуру. Ему сразу выписали справку для военкомата. Руля насторожило то, что в НИИ, когда он получал справку, сказали, что сейчас факс не работает. На факсе стоял телефон с кодом 3432.
– Билеты на самолет получите в отделе кадров.
– На самолет?
– Да, в Екатеринбург, там на заводе за Нижним Тагилом находится наша производственная база. Мы же металлургический институт. А какая металлургия без Урала? – усмехнулся старый заведующий лабораторией, отодвинув пустую бутылку из-под коньяка.
Руль принес ее в качестве подношения и был вынужден сам выпить половину, рассказывая свои злоключения с военкоматом за последние дни.
…Он сошел с трапа самолета, на прилете среди встречающих легко заметил огромного голубоглазого рыжебородого молодца с табличкой «Стоднев».
Это было не название фирмы или холдинга, это была фамилия.
– Меня тут каждая собака знает, я иначе и не представляюсь, – сказал ему молодой старообрядец, правая рука владельца пятой части Урала.
Он не был «авторитетным предпринимателем», он был менеджером. Его биография была и осталась чистой, незапятнанной убийствами, дележами, «заходами на заводы» и рейдерством. При этом Стоднев и сам в силу религиозности не стремился в ряды солдат уральских рыцарских орденов. Поэтому он не стал очень богатым.