Глава 64. Заведение. 21 мая 1999 года

Глава 64. Заведение. 21 мая 1999 года
 
Кризис 1998 года потихоньку отступал в прошлое. Настроение людей, переживших очередную катастрофу, полгода безработицы для половины Москвы и нищету, было на подъеме.
Моральный взлет достиг пика в 1999 году. У людей появилась черта – собираться вместе в больших количествах.
Неужели народ предчувствовал, что год-два – и начнется эра мобильной связи и Интернета, которая развеет его на атомы, по сообществам, сайтам, «живым журналам», ограничит его социальный круг записной книжкой в мобильнике, и культура живого общения умрет?
Конкурирующая с ней за время и внимание киберсфера заменит живое общение сначала сайтами знакомств и дневниками, а потом – социальными сетями.
Стали открываться питейно-развлекательные заведения невиданной людской емкости. Стандартом был крупный бар или два, тридцать – сорок пластмассовых столов с такими же стульями. Над столом стоял зонт, закрывавший отдыхающих от дождя.
Такие заведения были буквально у каждой станции метро. «Фаэтон», занимавший полсквера напротив «Макдоналдса» на «Пушкинской», очень крупное открытое заведение вокруг памятника Героям революции у метро «Улица 1905 года» и так далее.
На «Баррикадной», под огромным навесом, было эталонное для такого рода заведений летнее открытое кафе. Фасад длиной метров сто и метров пятьдесят вглубь, железный навес. Пол покрыт пластиком с зеленой бахромой, на двух стойках танцуют гоу-гоу девушки. И все работает 24 часа семь дней в неделю.
Ряды бильярдных столов, автоматы – например, для измерения силы удара. Прекрасный вид на высотку на Кудринской площади и на Баррикадную улицу, мощенную булыжником. Настоящую старинную дорогу, вымощенную булыжником, совсем заброшенную уже, но длиннее Баррикадной, Руль видел в парке у Тимирязевской сельхозакадемии. Та улица интереснее: она неровная, со скатами к обочинам, на которые с булыжника сливалась грязь.
Посетители заведения выпивали, играли в бильярд и общались.
Руль любил, дожидаясь Колина, сидеть вечером с кружкой пива и, как учила Агата Кристи в романах, «исподволь и как бы невзначай» разглядывать публику, слушать обрывки разговоров.
Интересные были беседы. Однажды, 21 мая 1999 года, он сидел за столиком, обращенным к высотке, а за ним сидели молодая, но очень умная девушка и пожилой дипломат.
Очень умная девушка зарабатывала тем, что, переспав с подходящим пожилым дипломатом, предлагала ему не встречаться неделю: «Для меня это такое потрясение! Я же была девственницей до тебя…» А через неделю звонила и говорила, что ей в поликлинике подтвердили беременность, но рожать ни к чему, потому что у дипломата страшные пустые глаза и темная душа. Но придется, если тот не даст денег на аборт в нормальном месте...
Руль понял, что позади него идет столкновение умов Черчилля и Соньки Золотой Ручки.
«Черчилль», взвешивая каждое слово, пытался отыграть партию, пока не понимая, беременна или нет его подруга, но если да, то от кого. Тестов на отцовство в те годы не делали.
– Вы, молодежь, умнее и быстрее нас, стариков. Представь, Настена, что мы играем в шахматы. Ты со своим красивым и модным началом поставила старого гроссмейстера на распутье. Но старый шахматист держит в голове одну штуку с пешкой и слоном, отработанную с десяток лет.
– Почему нельзя быть просто добрым к людям, верить в них? Зачем лицемерить и что-то продумывать?.. Проще же в глаза сказать все человеку, Алексей Вадимович? Да или нет?
– Ты часто играешь с людьми? Я – часто. И вижу, что молодой соперник не читает партий старой школы или читает их по диагонали. Мол, старый хрен, ну что там может быть нового, заскулит и сдастся. Возни на пять минут. Но старый хрен…
– Ладно, Алексей Вадимович, каждый сам выбирает, каким ему быть игроком и с кем играть по жизни. Или благородным человеком. Вы играйте, а мне надо двух братишек сейчас с зоны дожидаться… и рожать.
Дальше Руль услышал:
– Ты, Настена, думаешь, я всегда сижу на террасе с пивом? Сижу тут, как старый хрен, и кадрю по девочке на ночь? Однажды я тебе покажу фото, где я сижу в пилотке на бревнах и курю. На каком фоне, Настенька, курю?
– Блин… – отчетливо сказала «Соня», теряя терпение.
– Ты не знаешь, мой юный шахматист...
– Ты на это ждешь от меня адекватный ответ?
– Конечно... Конечно, жду, ты у меня такая умная!
– Уже не те правила игры, Алексей Вадимович.
– Ты не знаешь про пешку и слона.
– Жизнь изменилась... Твоя молодость – не моя, и твои пешка со слоном в этой ситуации не сделают обратно из будущей мамы девушку.
– Правила игры вечны, как проституция. Думаешь, шахматы уже не те? – сказал старый рыцарь. – Ха-ха.
– У меня свои правила игры... и в свою жизнь я пускаю только тех людей, кто им подчиняется!
– Сейчас в моде другое начало... Но есть набор фигур, и есть партия. Кстати, партия, которую ты просрешь.
– Что? А кстати, раньше порнушку показывали по федеральным каналам? В восьмидесятых. Или нет?
– Конечно нет! Но не в этом дело.
– Да, к делу. Я беременна, а ты тут развел про шахматы. Ты что, Ферзь Великий? – засмеялась она собственной остроте. – Знаешь, Вадимыч, есть китайская пословица: после игры и пешка, и ферзь – оба падают в одну коробку...
– Китайцы часто ошибаются, это известно.
– Ну вот, значит, я опять сделаю море ошибок, рожу… Но, понимаешь, это будет не только мой выбор и мои ошибки.
– Пешки падают в могилу неизвестного солдата, – продолжал старый дипломат, думая о склочной жене и двух дочках ее возраста. – И их забывают. Над ними зажигают вечно горящий огонь. Не вечный огонь, а вечно горящий, что вернее. «Сenotaph» по-английски… – Дипломат отхлебнул пива.
– Разве не надо жить просто? Зачем что-то усложнять? Наслаждаться каждым днем, верить в свои мечты… В наше с тобой общее будущее, в ребеночка, которого я ношу...
– И они, пешки, – гнул твердо свое «Черчилль», – не живут в памяти, а значит, не живут вообще. Ферзь – другое дело: живя в памяти людей, он остается вечно живой.
– Ты говоришь мрачные вещи! Ты стар, потерял вкус к жизни, а я с подругой в Питер собираюсь перебраться, – проговорилась вдруг «Соня».
– Согласен, – добился своего дипломат и гипнотизер. – И почему я так спорить люблю и мне тяжело признать свою неправоту? Гордость, блин... За вашу новую жизнь! Забудьте меня, а я отдохну от вас, – расстался с любовницей дипломат.
…В другой раз они сидели и пили с Колином и еще толпой народа пиво.
Рядом была карикатурно накрашенная, очень живописная, врезающаяся в память своим колоритом сумасшедшая женщина лет сорока пяти, в мятой мини-юбке.
Сидя за столиком с кружкой пива, она громко, отчетливо говорила, посматривая на ребят:
– Буду с темненьким? (Про Руля.) Нет, он злой. А пожить с этим официантом… Ах, Петя, Петя! Но он такой лукавый… Вот что, буду жить с лысым! – громко заключила она, глядя на бритого наголо Колина.
Следующие три года все вспоминали сумасшедшую и интересовались у Колина, живут ли они еще или расстались.