Глава 67. Учись работать. 17 января 2000 года

Глава 67. Учись работать. 17 января 2000 года


17 января 2000 года Руль стоял, облокотившись на верстак. Перед ним лежала книжка с надписью «Учись работать, русский». Надпись эта не была заголовком, просто она первой бросалась в глаза. На обложке увесистого тома надпись выходила облачком из головы Ивана-дурачка, изображенного спящим на печи. Соломенные волосы, неестественно красные губы.
По замыслу дизайнера красногубый дурак, видимо, должен был сделать это издание привлекательным для рабочего. Книга называлась так: «Механическое обогащение радиодеталей советского производства, содержащих благородные металлы».
Руль наугад открыл книгу. Ее стиль можно было определить как «комиксы в фотографиях». Положение рук, положение инструмента, расположение детали.
В глаза бросился заголовок: «Конденсатор КМ-4, механическое обогащение, шаг второй». Шаг второй – это извлечение пассатижами драгоценной, содержащей платину сердцевины из корпуса конденсатора. Он был вскрыт страницей раньше, первым шагом.
Шаг за шагом, русский…
Пятьсот страниц полноцветной глянцевой бумаги. Руль глянул выходные данные – какое-то GmbH в Берлине. Поднял глаза. Перед ним была его работа «по специальности», куда он устроился, учась в аспирантуре.
Он стал заведовать аналитической лабораторией на небольшой фабрике в Москве по производству золота, серебра и металлов платиновой группы (за вычетом осмия).
Его судьба перекликалась с судьбой экономиста Дани, который в этот момент где-то вдалеке сидел в бухгалтерии похожего, только куда более крупного предприятия.
Синее мигающее флуоресцентное освещение, четыре ряда верстаков, за которыми молодежь приучалась, собственно, работать. Безупречная чистота.
За каждым верстаком – в кепке, светлой рубашке с короткими рукавами и отпоротым карманом – стоял молодой рабочий и орудовал набором немецких инструментов, поглядывая в такую немецкую книжку.
Сегодня разбирались именно конденсаторы. Завтра – несложный химически, но опасный для здоровья процесс разделения платины и палладия.
Начинка конденсатора, полностью очищенная рабочим, для начала растворялась в концентрированной серной кислоте или в смеси азотной и соляной кислот в стеклянном сорокалитровым реакторе, куда Руль и заливал кислоту ножным насосом из открытого ведра в объеме, рассчитанном в лаборатории на здоровом калькуляторе «Casio». А ведро он наполнял, надев противогаз, из цистерны во дворе.
Смысл тамошней гидрометаллургии был в том, чтобы получить осадок, более богатый по содержанию платиной, нежели палладием, затем повторить процесс. Шаг за шагом. Попутно масса кислоты выливалась в канализацию. На засоры жители района, вероятно, не жаловались.
Растворили, осадили, потом по новой. Еще более обогащенный осадок и обедненный раствор.
Руль пришел по объявлению в газете и подкупил сердце одного из содержателей фирмы (а их было двое – русский и немец, Виктор и Клаус) тем, что быстренько взвесил навеску из начинки электроники, выстроил посуду, подобрал реагенты. Затем растворил тридцать драгоценных ядер начинки в кислоте и к концу собеседования осадил практически чистую комплексную соль хлоропалладозамина, оставив платину в растворе, говоря научно – в фильтрате. Или, наоборот, соль хлорамина платины, оставив… Память не бережет мелочей.
Вытирая как бы случайно термометр о бланк заявления на прием на работу, он сказал Виктору:
– Дисграфия.
Виктор поднял бровь.
– Врожденное неумение писать. Меня до одиннадцатого класса пытались научить. Я проучился на химфаке только благодаря феноменальной памяти.
Виктор задумался, вспомнил что-то из своей биографии бывшего опера с Петровки, взял ручку в рот и расписался ею на листке, вертя головой.
– Никак?
– Нет. Не в руках дело. Не понимаю даже, как это вы все запросто так пишете, расписываетесь.
Тот опять задумался, вспоминая свое прошлое, нарисовал маркером на ладони Руля крест. Приложил ладонь к трудовому договору. Остался отпечаток. Руль улыбнулся, сдался, взял ручку и подписал бумаги.
Виктор был похож на немца больше, чем чернявый Клаус, совладелец обогатительной фабрики. Он был краток, резок, лишен чувства юмора. Крепкий плотный мужик лет сорока пяти. С соломенными – как раз! – волосами, ясными синими глазами. Липецкая коренная порода.
Клаус же был большой шутник, он жил в России с десяток лет. Приехал, как и многие, без цели – просто подышать ветром перемен и потискать красивых и доступных русских девах. Выучил русский язык и говорил на нем свободно, без акцента.
Он знал, любил и изучал все советские фишки про «немцев-фашистов», все анекдоты, все народные страхи и легенды. Изучал плотно, основательно. Естественно, все анекдоты советской поры.
Да, над этим все дружно смеялись в советском детстве. Конечно, это некорректно, не нравится, и надо открыть советскому поколению курсы десоветизации. Пора вытравливать этот странный сплав представлений о мире советского человека, а это большая часть населения России в десятые годы. Пора выжигать из мозгов целые пласты неправильных, но заразных для молодежи и не связанных в систему мыслей.
Под «детский лагерь Саласпилс» из советской пионерской песни Клаус путем простейших ухищрений стилизовал производственную площадку и порядок работы фирмы в опустевших цехах завода. Мигающее синее освещение было именно его задумкой.
В нем пропал арт-директор, думалось Рулю, посетившему в девяностые такие места, как клуб «Ангелы», где был танцпол из толстых решеток метрополитена, под которыми разгорался красный свет и пускался дым. И возникала иллюзия, что Руль танцует сальсу над адской пропастью. Он даже начинал считать про себя на поворотах: раз, два, три, четыре, как тогда, когда учился танцу. Охватывала неуверенность от близости дыры в этой решетке от метро, страх следующего шага в дым и огонь. Прекрасные люди пытались сделать и интересно, и недорого.
Здесь же было иначе, без адских стилизаций, но тоже с выдумкой. Клаус с Витей платили неплохо и могли позволить себе забавы.
После смены ухмыляющаяся молодежь раздевалась до трусов, а их одежду ощупывал на предмет заныканных деталей охранник Стасик.
Все строились в шеренгу. Шутник Клаус в черном безупречном костюме, стрижке под эсэсовца и фуражке советского летчика выходил вперед.
– Стгойся! Гусский! – говорил он с немецким акцентом. – Стгойся! Гусский! Сейчас я вас, как это по-гусски, согтировывать. Ja… Все кушать хогошо? Все спогтом заниматься? Никто не пить, не кугить? Вдох, гусский!
Строй с ухмылкой вдыхал и задерживал дыхание.
– Если я видеть, что живот прилип к позвоночник, то я вас отдавать доктор Руль.
Доктор Руль стоял рядом, в черном рабочем халате и синей фуражке ВВС.
– И он вас растворять в кислоте. Ферштейн?
– Ферштейн… – отвечали из строя.
– Gehen, Russische!
– А, стоп. Ты. Иди сюда, рабочее. Да, рабочее? Ты когда в ванное было, рабочее? У тебя голова как метла, а-ха-ха-х!
«Руссише» забирали одежду и расходились. Виктор посмеивался, шоу продолжалось...
Клаус понимал в организации массового труда.
Как ни странно, Клаус во всем напоминал героя песенки уральского гения Новикова «Галерка, ша!». Другие времена, другая реальность, но одинаковые типажи.
Галерка, ша! Я публике скажу,
Что есть для вас – «труба», а что есть – «скрипка».
А кто в струментах грамотный не шибко,
Иди сюда, по нотам разложу!
Пилотку летчика Клаусу подарил, разумеется, летчик. А вот фуражку Рулю – генерал ПВО.
В приемной всегда сидела толпа летчиков, ответственных за списание и утилизацию боевой техники.
Они бегали по таким конторам, выгадывая лучшие условия за разбор электроники боевых самолетов, которые, возможно, еще стояли в ангарах, но стали ломом на бумаге.
– Ну, Марк Евгеньевич, знаем мы Сергуню. Он половину золота вам в канализацию восемь лет сливает! А как они серебро вам извлекали! Это же вьетнамско-кухонный вариант! Вспомните ту историю с пятнадцатью «Сушками», как вы к нам прибежали: ах, проверьте, ах, исправьте. А та история с радаром, где у вас на выходе всего два кило по сумме вышло? – доносились из кабинета азы маркетинга.
От синей формы в приемной по утрам рябило в глазах.
При этом почти все время, не считая пары часов утром, Руль ничего не делал. Технологический процесс предполагал суточные паузы. Он поднимался по железной цеховой лестнице в заводскую лабораторию и грустил, подперев голову рукой.
Обстановка располагала к меланхолии. Железные полки со стеклом и аппаратурой с висящими проводами, толстые папки бумаг с наклеенным «1968. Металлография». Старые разваливающиеся советские конторские стулья и такие же столы...
Его тянуло позвонить Инге по лабораторному красному телефону и спросить что-нибудь, да хоть про фразу, сказанную 31 декабря 1999 года: «Я на тебя посмотрю в последний раз…» Сказано было с той же обычной улыбкой, с какой она, например, скептически кивая головой, слушала его впечатления от «Сибирского цирюльника» Михалкова. Посмотрю как на любовь? Или вообще посмотрю последний раз в жизни? А вероятность случайной встречи? Ты же умная, можно встретиться и в толпе. Скажем, в бескрайнем далеком октябре 2008 года…
«Посмотрю как на любовь», – сказала две недели назад Инга. Но как она решила, что закончилось? В новое тысячелетие без груза прошлого?
«Как женщины выбирают и как они отказываются от выбора?» – думал несчастный Руль в очень холодный январь 2000 года, сидя в неотапливаемой лаборатории завода. Внизу после физической разминки («А-ха-ха, это лагегь не только тгуда, но и отдыха!») стриженые, в рубашечках «руссише» работали согласно руководству с Иваном-дураком на обложке.
Первая взрослая любовь закончилась.
«Очевидно, время. Его непредсказуемая рука», – думал задубевший Руль, вспоминал ясновидящего Даню и глядел на снег. Наливал себе полчашки спирту к чаю и закуривал сигарету.
Часто напрасно жалеешь потом, что не позвонил. И не остановил. Но ведь не остановишь.
В апреле в троллейбусе он услышал фразу, брошенную одной старой женщиной своему мужу: «Можно быть кем угодно, это вопрос дисциплины». И ушел с бессмысленной работы, точнее, подработки между аспирантскими командировками на Урал, решил применять свой диплом вне Москвы.
Загадкой остался только один вопрос. А играл ли Клаус? Был ли он несостоявшимся продюсером фильмов в стиле «эсэсплуатейшен» или был настоящим неонацистом?
Однажды он похвалялся Виктору, что его дед был командиром дивизии в вермахте и дворянином.
А в другой раз задал Рулю неожиданный вопрос:
– Доктор Руль, ответьте. Вот в темные годы в Германии людей сажали в концлагерь по расовому признаку. Больных арийцев сортировали, героям предлагали прервать «связь времен» и не заводить потомства. А просто больных помещали в специальные корпуса, на «лечение». Их навещали родственники и видели, что тем все хуже и хуже. А на самом деле все было просто и экономично. К ним применяли диеты. Например, «диета Е», доктор Руль. Только вываренные овощи и много-много крепкого кофе. И человек сначала становился чуть сумасшедшим, а потом впадал в ясность, блаженство, не чувствовал боли – совсем! И умирал. Скажите, доктор Руль, вы понимаете, как работает такая диета?
Через пару дней Руль прошел по знакомому маршруту. По брусчатому Кузнецкому Мосту в ГПНТБ – Государственную публичную научно-техническую библиотеку. И нашел там быстро про E-Diet.
Она в CCCР называлась иначе, но применялась у нас для сходных целей.
Научная суть ее была в следующем. Как известно, гемато-энцефалический барьер – это прослойка жира на нейроне, клетке мозгового вещества. Она не дает массе липофобных, не проникающих в жир веществ попасть в нейрон, изменить его реакцию и поведение человека. Когда совсем нет жира (а диета состояла только из вываренных овощей), барьер деградирует и многие нейромедиаторы начинают вести себя парадоксально. Адреналин, который пациенту утром поднимали крепким кофе, и впрямь начинал действовать непостижимо при применении E-Diet. Как опий.
Интересные у Клауса познания… Руль жалел, что так и не выпил с ним пива ни разу.
Кто же ты был, Клаус? Кем ты не стал?